сэр. Недоброй памяти инспектор сыскной полиции Р. М. Ренфилд.
Я покинул Скотленд-Ярд и общество Дикерсона в совершенном смятении и тревоге. В голове толпились мрачные картины печальных событий, на попытки забыть которые я в последние десять лет потратил чертову уйму сил. Я был настолько поглощен своими мыслями, что по выходе из здания, когда начал искать кэб, буквально столкнулся с высоким худым человеком, которого после секундного замешательства узнал.
– Артур, друг мой! Что привело вас сюда?
При ближайшем рассмотрении лорд Годалминг выглядел еще более бледным и изможденным, чем в прошлую нашу встречу.
– Джек… – проговорил он слабым, прерывистым голосом, какого я у него не слышал никогда прежде, даже в те страшные дни. – Джек куда-то пропал. Его никто не видел уже почти неделю.
– Знаю, – сказал я. – Знаю. И боюсь, в этом деле скрыто гораздо больше, чем мы понимаем в настоящее время. Но, Артур, послушайте… я глубоко сочувствую вам с Кэрри. И искренне сожалею о вашей потере.
Я протянул руку, и он ее пожал.
– Спасибо, – после долгой паузы произнес он, глядя вдаль. – Благодарю вас за соболезнования.
– Не за что.
– Я слышал, ваша жена была очень великодушна и сострадательна.
– Да, – сказал я, и вновь наступило молчание.
– Вы уже поужинали? – наконец спросил Артур.
Я ответил отрицательно, после чего он с малоубедительной живостью воскликнул:
– О, в таком случае вы должны поужинать со мной в клубе! Еда там вполне сносная.
Я было запротестовал:
– Вообще-то, я должен… Мина будет…
Но благородный лорд поднял руку:
– Ерунда! Кроме того, сегодня я особенно нуждаюсь в обществе доброго друга. Да и… – Он на мгновение умолк и потер виски, словно пытаясь снять подступающую головную боль. – Просто поговорить хотелось бы.
Клуб Артура (этот, во всяком случае) оказался ровно таким, как я ожидал: воплощением исключительной роскоши и комфорта. Еда была отменной, вино превосходным, а разговор, поначалу не очень клеившийся, постепенно становился все непринужденнее.
Артур весьма многословно выразил сожаление, что неотложные дела в парламенте в последнее время не позволяли ему проводить больше времени с женой.
Похоже, он оставался непримиримым противником закона о чрезвычайном положении, наделяющего Совет Этельстана особыми властными полномочиями.
– Это самое настоящее жульничество, – сказал он. – Причем жульничество, опасное для страны.
Я пожелал Артуру успеха в его деятельности, хотя и признался, что упомянутый закон кажется мне скорее теоретическим по своей природе. Поговорили мы и на другие темы: о Каролине, о Мине и Квинси, о бедном голландце, по-прежнему лежащем при смерти.
Что же касается исчезновения Джека Сьюворда, здесь мы оба не знаем, что и думать. Подобное поведение, несмотря на возрастающую с годами эксцентричность доктора, совершенно для него не характерно. Мы с Артуром поклялись сделать все возможное, чтобы его найти. С течением вечера и с увеличением количества потребленного алкоголя мы даже начали снова произносить ужасное имя из прошлого – имя пациента психиатрической лечебницы, который, как теперь выяснилось, когда-то служил в полиции Его Величества.
Артур тяжело вздохнул и спросил:
– Вы чувствуете это?
– О чем вы?
– Об ощущении, будто что-то смыкается вокруг нас. Как сеть. Стягивается все туже и туже.
Я молча кивнул, не осмеливаясь даже думать о том, какие выводы следуют из моего согласия. Лорд Годалминг предпринял натужную попытку встрепенуться и повеселеть.
– О господи! – воскликнул он. – Я совсем забыл.
– Забыли – что?
– Какая у нас пора на дворе. – Он поднял свой недопитый бокал красного вина. – Счастливого Рождества, Харкер.
Я повторил его жест.
– Счастливого Рождества, – сказал я более уныло, чем намеревался.
И в этом старинном привилегированном клубе мы соприкоснулись бокалами и выпили за наше счастье, окруженные мрачными призраками прошлого и полные страха перед грядущими днями.
Из личного дневника Амброза Квайра, комиссара лондонской полиции
24 декабря. До Рождества всего несколько часов – и как вы думаете, кто все еще корпит за рабочим столом, когда половина полиции уже вовсю предается кутежу? Не кто иной, как ваш покорный слуга. Такова цена предводительства. Такова плата за начальственную должность.
Работы у меня сейчас больше, чем когда-либо прежде. Что-то назревает в преступном мире, и между тремя главными лондонскими бандами разгорается необъяснимая вражда.
Я читал о подобном явлении, происходящем на равнинах далекого Серенгети[44]. Птицы-падальщики дерутся между собой при приближении крупного хищника. Стервятники слетаются, когда львы бьются насмерть.
Понятия не имею, почему мне пришла в голову столь яркая аналогия.
За минувшие две недели мне на стол легло добрых четыре десятка рапортов с сообщениями о жестоких столкновениях и крупных потасовках между участниками соперничающих группировок.
Ни один из преступников, которые в настоящее время содержатся у нас под стражей, не может пролить свет на дело. Дикерсон, знаю, роет носом землю, хотя на днях и позволил себе отвлечься на какого-то пропавшего психиатра, который, вне сомнения, просто-напросто сбежал с любовницей или смазливым мальчишкой-прислужником.
Как всегда, очень не хватает знаний и опыта старины Парлоу. Единственный преступник, согласный более или менее откровенно разговаривать с нами, это молодой Томас Коули – самая мелкая рыбешка из улова, – который до сих пор находится под стражей после инцидента в камерах. Он говорит о том, о чем молчат его более закаленные товарищи, а именно о том, что нервозность, охватившая банду, по крайней мере частично вызвана повторяющимся сном или кошмаром, который (по словам Коули) мучает всех до единого.
Во сне он видит какую-то тень. Приближающуюся темную фигуру. Белые зубы, блестящие во мраке.
Конечно же, я считаю все это чистой воды мелодрамой. Но вот что… да, вот что действительно любопытно. Незадолго до того, как взяться за дневник, когда я усердно работал над грудой бюрократических бумаг, я вдруг на минуту потерял концентрацию внимания и погрузился в подобие дремы. Многого уже и не вспомню, но определенно помню, что образы, проносившиеся передо мной во сне, в точности походили на видения, которые описывал молодой Коули.
Совпадение, конечно же. Просто совпадение, и ничего больше!
И все же.
Новый год не за горами. Возможно, тогда этот морок и дурные мысли развеются. Так ведь? Да, непременно развеются.
Из личного дневника Мориса Халлама
25 декабря. Никогда прежде не позволял я распускаться во мне цвету ревности. Никогда семена зависти не приживались, и споры алчности не укоренялись в моей душе. Разумеется, не кто иной, как мистер Шон, изменил мои многолетние привычки, сломал мои твердые принципы и вскормил во мне «чудище с зелеными глазами, глумящееся над своей добычей»[45].
Странствия привели нас в Париж, где Габриель обзавелся новым другом.
Имя счастливца Жюль Дюмон. У него гладкие