ним.
Делает глубокий вдох и смотрит в небо. Мы уже успели спуститься на улицу. Сегодня погода пасмурная, и ветер играет с нашими волосами. Я, не отрываясь, смотрю на Глеба. Жду ответа, а время тянется.
– Последний раз я был у Марата несколько месяцев назад. Даже как-то стыдно.
Сжимаю его руку.
– Поедем тогда исправим это?
Больше ни слова не говоря, Глеб просто кивнул. От прежнего хорошего настроения не осталось и следа. Только грусть и непонятное давление.
Я уговорила Глеба остановить у магазина и купить цветы. Так странно. Цветы растут, чтобы радовать кого-то. Эта может быть женщина, которой подарят букет на день рождения, а может, девочка-подросток и ее первые цветы на пятнадцатилетие от молодого парня. А может, и вовсе, после выступления неизвестной балерине вручат такие красивые чайные розы, обвязанные обычной атласной лентой, как и ее пуанты.
Но еще цветы покупают, чтобы положить кому-то на могилу. Они растут и не знают о своей судьбе. Передадут ли их в руки красивой женщине или опустят на холодную и мрачную мраморную плиту?
Я выбрала тюльпаны. Они уже отцветают, и на стебельке остается только увядшие и сухие лепестки. Но в цветочном были красивые и свежие ярко-красные тюльпаны. Их будто вот-вот срезали, можно даже увидеть сок на месте среза.
– Я решила взять тюльпаны, – села в машину. Глеб решил остаться и подождать меня там.
– Почему не гвоздики? Обычно же их несут?
– Это банально. Тебе не нравится?
– Пусть будут тюльпаны.
До кладбища мы доехали молча. Глеб в своих мыслях, я просто не донимаю его своими вопросами. Хотя, признаюсь, после нашей с ним ночи у меня их очень много.
Глеб помогает мне выбраться из машины и, не отпуская моей руки, доходим до ворот. Это те кованные, черные, со следами ржавчины, что и были четыре года назад. Ничего не поменялось. Только здесь все и стабильно. Стабильно печально и мертво.
Но дорожка кажется более заросшей. Мы идем друг за другом. В моей руке цветы. Я смотрю по сторонам. Памятники, венки, увядшие живые цветы и искусственные, блеклые и безобразные. Хотя искусственные цветы всегда выглядят уродливо и некрасиво. Словно живое стало резко пошлым и неинтересным.
На могиле Марата идеальная чистота. Хочется спросить, чья это заслуга. Но я поглядываю украдкой на Глеба и не решаюсь вымолвить и слова.
Глеб ведет себя довольно уверенно. Он проходит за оградку. Вокруг могилы красивое, свежепокрашенное и кованое ограждение. Есть небольшая лавочка. И высокий мраморный памятник. Там фотография Марата. Он улыбается на ней, а волнистые волосы треплет ветер. Прям как сегодня. Стоит прикрыть глаза на секунду, и он окажется рядом. Хлопнет Глеба по плечу, может, обнимет по-дружески. Голос Марата я помню смутно. Все-таки есть вещи, которые со временем отходят, стираются из памяти.
Глеб садится на лавочку, а я остаюсь стоять напротив. Вспоминаю, что в руке тюльпаны. Я как-то их отчаянно сжимаю.
– Ну, привет, друг, – Глеб грустно ухмыляется. – Смотри, кого я к тебя привел? – взгляд опускает на свои руки, которые сжимает в кулаки. – Давно я у тебя не был. Тимка знаешь как вырос! Такой уже большой пацан.
Смотрю на него вопросительно, потому что не понимаю, про кого он говорит.
– И Лиля, красавица. На свидание собирается. Ты прости, не могу ей запретить. Она любит тебя. Любила, – поправляет себя, – но сам понимаешь, надо ей жить дальше.
Две слезы скатываются по моим щекам синхронно и беззвучно. Я смотрю на памятник, где застыло в моменте его лицо. Он беззаботный на ней, счастливый. Я вижу, что Глеба еще не отпустило. Та авария, как маячок, постоянно мигает и не дает двигаться дальше. И Глеб до сих пор одинок.
– Ты скучаешь? – спрашиваю я Глеба тихо.
– Да. Представляешь, это был мой единственный друг. И первый. До него же друзей то и не было. Помнишь, – он обращается к его фотографии, которая улыбается и будет так улыбаться еще очень и очень долго, и лицо у него останется молодым, – после того, как ты запрыгнул ко мне в машину, мы пошли в непонятный бар? Как я тогда был недоволен, что странный и левый чувак раскрутил меня на бар. Я же еще и пить не могу, за рулем. Вид у меня наверное был такой…
– Как у Глеба Навицкого, – попробовала я пошутить.
– Да, – с нотками грусти ответил Глеб, – Как Навицкий. Иногда думаю, а что было бы, если я не был бы таким эгоистом? Высокомерным и избалованным мажором? Мы бы смогли подружиться раньше?
– Ты же не любишь сослагательное наклонение?
– Верно.
– Расскажи еще что-нибудь. Мне интересно.
Его первая осознанная и открытая улыбка. Словно он правда отмотал несколько лет назад, а Марат поддержит его историю, которую они будут рассказывать ее вместе.
– Как-то на гонках приехала одна девчонка. Она в заезде не участвовала, просто была в группе поддержки. С какими-то подругами заявилась. Девчонка была красивая. Чем-то на Лилю похожа. Блондинка с голубыми глазами. Фигурка отпад, задница..
– Навицкий, я сейчас начну ревновать!
– Хм… Апраксина, – в темных глазах жидкий шоколад, который он так любит, но который противопоказан ему, – тебе не стоит. Марат тогда завис на ней. А я подкалывать начал. Глеб Навицкий каков он есть, – развел руки в стороны, – даже удивляюсь, что он во мне нашел, что не отходил и навязывался мне, упертый придурок, – добрая улыбка, она адресована его воспоминаниям, горьким, но еще хранящим тепло, – начал его подкалывать. А та девчонка все слышала. Он на меня разозлился. Таким козлом потом себя чувствовал. Пришлось подойти к той девчонке, ее звали Эмилией. Нелепое имя, дурацкое какое-то. И просто попросил ее телефон. Знал ведь, что Марат не решится. Отдаю ему эту бумажку с номером, а он такой радостный. Флиртовать с ней начал, руками ей махать. Такой наивный малый был…
– А как же Лиля?
– Тогда у них ничего не было. Закрутилось все позже. Они же в одном дворе жили, часто виделись.
– И что было у Марата с той Эмилией?
– Честно, я не знаю. Не спрашивал. Наверное, стоило бы? Так поступают друзья?
– Не знаю. Я не самый лучший друг.
Мы сидим на лавочке близко друг к другу, а взгляды прикованы к мрамору. Мы общаемся между собой, но незримо с нами ей есть третий человек.
Цветы все еще в моих руках, и я никак не решусь подойти ближе к памятнику и положить их. Я должна буду заглянуть ему в глаза. Они неживые, всего лишь гравировка. Но мне страшно.
– Давай