выбрасывай – грубые, неровно сбитые доски на кривых ножках. Не в столе заключалось дело. Дело заключалось в том, что на нем лежало.
Письма. Десятки писем, разбросанных по всему столу внахлест. Все на одинаковом пергаменте, все с одинаковой красной печатью, при виде которой во мне что-то оборвалось.
Люди сгрудились у стола и молча смотрели на меня.
Филиас кивнул мне на письма:
– Читай!
– Которое?
– Любое.
Я наугад взяла письмо. Написано дрожащей рукой, все в потемневших красных пятнах.
Милая…
Не хотел писать… не хотел тебя тревожить… мне не оставили выбора…
Каждое слово, словно по капле, вытягивало из меня кровь.
Я отложила то письмо, подняла другое. И еще одно. Разный почерк, разные слова, а суть одна.
– Все одинаковые, – глухо проговорил Филиас. – Во всех одно требование.
– Как видно, – подала голос Риаша. – Зороковым не понравилось, как ты подрубила поместье Микова.
Колени у меня подогнулись. Я опустилась на шаткий стул.
Все это писали рабы. Точнее, рабы семейства Зороковых, одного из самых могущественных треллианских родов. Рабы, любимые теми, что укрывались теперь здесь, на Аре. И каждое письмо, написанное под жестоким нажимом, молило об одном.
Им нужна была я.
Выдать меня треллианским владыкам для «справедливого суда» за убийство Эсмариса и Азина Миковых.
Справедливый суд. Смешное название для того, чего они добивались. Общество Трелла не знало правосудия. Будь я мужчиной и треллианцем, моя победа внушила бы им почтительный страх. Они и сейчас меня боялись, как боялись и Орденов. Но я своими глазами видела, как отвечают треллианцы на силу, если ее обратит против них тот, кого они числят недостойным. Я видела, как вешают со вскрытыми животами жен, слишком много позволивших себе с мужьями. Я видела, как старшие братья перерезают горло слишком честолюбивому младшему.
А то, что сделала я, было во много раз хуже.
Сами они не могли вздернуть меня на виселицу. Зато могли угрожать своим рабам: родителям, сестрам, друзьям тех, кого я взяла под защиту, – требуя меня.
Умно. Безжалостно.
Я вдруг поняла, как я наивна. Я знала, чем рискую, но не думала, что это начнется так скоро… пока у меня еще связаны руки.
– Как они так быстро нас нашли? – пробормотала я.
Серел скривился:
– Многие, как обустроились, стали писать друзьям и родным. Стоило перехватить одно письмо…
– Ты знала? – спросил Филиас, когда я вскинула голову.
– Нет. Нет, конечно.
– Они и Орденам будут угрожать. И тем, кому досталось теперь имение Микова. Орденов они боятся не меньше тебя. Верховный комендант тебе не говорил?
Разумеется, Зерит и не мог сказать. В последнее время он в трех словах путался.
– Нет, не говорил.
– Но ты же сумеешь их вытащить? – прозвучал из толпы слабый голос какой-то девочки. – Правда?
– Там и от моего племянника письмо, – добавил другой. – Ему всего-то семь лет.
Я закрыла глаза. За висками разрасталась боль.
– Мы их вытащим. И Ордена нас поддержат.
– Нельзя нам было бежать, – пробормотал кто-то, и моя магия уловила в ответном молчании острое чувство вины – рябь безмолвного согласия.
– Не будем притворяться, что ждем помощи от аранцев, – сказал Филиас. – У них своих забот хватает. Если помощь нужна нашим родным, нам и помогать.
У меня сердце ушло в пятки.
– Вам не справиться.
– У нас может не быть выбора.
– Зороковы вас перебьют. И всех, кого вы любите, заодно. – Я выпрямилась и обвела толпу глазами. – Поверьте, я не меньше вас рвусь в бой. Но если дадите мне время, появится надежда на победу. Без меня Зериту Алдрису победы не видать. Он во мне нуждается, а я связала аранцев обещанием. Как только закончится их война, начнется наша. С их поддержкой мы не просто бросим свои трупы к ногам треллианцев. Мы победим.
– И сколько еще Алдрис будет выбивать одного за другим родичей Сесри? Они же все равно не сдаются. Это не план, а розовый дым.
К несчастью, его слова были эхом моих сомнений.
– Победа будет быстрой. Надо только дождаться.
Но не опоздает ли эта скорая победа?
Как бы мне хотелось им обещать. Но не так все было просто.
– Мы должны ей верить, – сказал Серел. – Она за нами вернулась – никто на ее месте не вернулся бы. Она могла не возвращаться. То, что она называет правдой, правда и есть.
Из дальнего угла прозвучал горький смешок:
– Чушь!
Я повернулась туда. И увидела знакомое лицо в задних рядах – в тени, потому и не заметила его сразу. С прошлой нашей встречи он успел поправиться. Шрамы затянулись, открылась здоровая веснушчатая кожа. Но губа осталась рассеченной, и на месте носа зияли две дыры. Он сжимал в руке трость.
– Вос, – выдавила я.
Вос, старый друг, брошенный мною в имении Эсмариса в день, когда Серел помог мне бежать. Он стократно поплатился за мой побег.
Он холодно разглядывал меня, кривил в презрительной усмешке изуродованный рот.
– Скажи это мне в глаза, – бросил он. – Скажи, могут они тебе верить?
Сейчас, как никогда, мне нужны были слова – верные слова. Слова утешения, способные убедить беглецов, что я сумею им помочь. Слова, которые не позволят им натворить глупостей.
И больше всего мне нужны были слова правды.
Сколько сладкой как мед лжи соткал мой язык при дворе Эсмариса. Но эти люди заслуживали других, лучших слов. Что я могла им предложить?
– Мы найдем средство, – заговорила я.
Но Филиас уже качал головой, Вос отвернулся. А во рту у меня осталась липкая, тошнотворная сладость.
Глава 23
Эф
Очнувшись, я несколько долгих секунд убеждала себя, что виденное в Доме Тростника не было страшным сном. Память возвращалась медленно. Сначала чудовища. Потом вспомнилось, что я сделала – у всех на глазах.
Я лежала не шевелясь.
Я не готова была встретить их взгляды. Сиобан знала, как знали все в Доме Обсидиана. К этому я привыкла. Но Кадуан, Ишка, Ашраи… Давно, давно мне не приходилось смотреть в глаза тем, кто только сейчас узнал.
Но рано или поздно придется.
Я открыла глаза. Стояли сумерки. Они собрались у костра, и, стоило мне шевельнуться, все обернулись ко мне. Ждали.
Я села. Все у меня болело. После тягучего молчания Кадуан подал мне воды – я ее приняла – и еду, от которой отказалась.
– Вы видели? – спросила я Сиобан.
Не требовалось пояснять что. Она рассказала, что их с Ашраи и Кадуаном тоже атаковали похожие на фейри создания. Их были сотни, если не тысячи. У Сиобан, когда она рассказывала, дрожал голос.
Мир,