Также подобно кошке он был всегда чист и опрятен. Если поблизости находилась баня, он любил ежедневно наведываться туда, чтоб попариться и отскрести себя всласть. Люди шутили, что конунг Хрольф гостеприимен ко всем, кроме блох.
Любил Хрольф красивые одежды. В этот раз на нем была белая льняная рубашка, расшитый золотом красный кафтан, широкий пояс из прекрасно выделанной кожи с серебряной пряжкой, голубые штаны с белыми поножами, сапоги из тюленьей кожи с позолоченными шпорами, отороченный мехом куницы шафрановый плащ, застегнутый гранатовой фибулой, а к тому же имел он золотые запястья на руках, золотые кольца на пальцах и вызолоченные ножны с мечом на боку.
Всего лишь два десятка дружинников сопровождали его. (Поскольку Северная Зеландия — бедная, малозаселенная земля, Хрольф не хотел обременять ее правителя большим количеством постояльцев.) Эти молодые воины были закованы в железо, блестевшее и звеневшее при движении, за их спинами развевались разноцветные плащи. Как только отряд приблизился к цели своего похода, дружинники затрубили в рога и пустили своих лошадей галопом. Настоящий ураган — шумный, сверкавший всеми цветами радуги — заполонил двор усадьбы ярла.
Ульф и Фрейвар приветствовали гостей, при этом они казались встревоженными. Хрольф заявил, что ближе к полудню он желает осмотреть окрестные земли, и хозяин с хозяйкой решили не упустить возможность поговорить с ним с глазу на глаз.
Они вместе вышли из усадьбы в сопровождении нескольких воинов, которые последовали за ними на достаточном расстоянии, чтобы не слышать, о чем будут говорить господа. День был по-осеннему прохладным. Ветер гулял по скошенному полю и вересковым пустошам. Облака проносились по выцветшим холодным небесам. Где-то у самого горизонта аисты стремили свой полет все выше и выше, пока не исчезли вдали. Несколько ворон важно расхаживало по стерне, хлопая черными крыльями. Неказистый лесок на окраине поля почти растерял под напором ветра свои красные, малиновые и желтые листья. А далеко на севере, как клинок, поблескивала морская гладь.
— О чем вы хотели говорить со мной? — спросил Хрольф.
— О твоей сестре Скульд, — ответила Фрейвар (она была стройна, а ее муж — невысок и коренаст), — которая заставляет нас опасаться за своих собственных детей, ведь она может их вовлечь в нечто страшное.
— Я даже опасаюсь, что она может накликать беду на всю нашу землю, — продолжал Ульф, окидывая взором округу. — Это суровая страна, здесь множество потаенных мест, где обитают всякие существа, опасные для человека. Здесь есть болота, откуда не возвращался никто, будь то зверь иди человек, Есть здесь и курганы, где, как стемнеет, появляются блуждающие огни и зловещие призраки. Я сам часто слышу по ночам стук копыт и волчий вой. Всякий смертный старается держаться подальше от подобных вещей, но только не Скульд.
— Она всегда была странным ребенком, — вздохнула Фрейвар. — Она ведь никогда не плакала, даже когда была маленькой. Никогда не искала любви и не показывала, что сама любит кого-нибудь. Обычно она держалась особняком, была своевольна и часто закатывала истерики, чуралась женской работы, ужасно любила лазать по деревьям и плавать. О, плавала она, что твоя выдра. К тому же с детства ей нравилось бродить по лесам, а теперь она пристрастилась к охоте, рыбалке и оружию.
— Конечно, мне доводилось слышать об этом, — сказал Хрольф. — Что ж, не удивительно, что у нее душа мужчины — вспомните, кто был ее отец.
— Я думаю, лучше вспомнить, кто была ее мать, — проворчал Ульф. — Таких девчонок-сорванцов мне доводилось видеть и раньше. Обычно они сильно менялись после того, каких груди набухали, подобно почкам весной. Да и Скульд стала теперь потише, хотя упрямства ей не занимать и она по-прежнему остра на язык. Все слуги боятся ее — уж слишком зло она обходится с ними. Но меня особенно беспокоит то, как она относится ко всему, что связано с колдовством. Я не говорю о руне, что многие накалывают на пальце, как амулет на счастье, нет. Я слышал, как она шептала непонятные заклинания на неведомом языке и делала колдовские знаки. Однажды ее застали на вересковой пустоши у старого дольмена, когда руки ее были обагрены кровью птицы, которую она разорвала на куски. В тот раз Скульд убежала в лесную чащу и бродила там, как волчица, или разбойница, или троллиха. Затем она вернулась домой, но не желала рассказывать, где была и что делала. Когда ее плащ соскользнул, мы увидели, что под плащом она прячет кость со странными знаками, начертанными на ней. Я даже не знаю, где она ее раздобыла.
Хрольф поморщился.
— Меня это не слишком заботит, — ответил он. — Может, это были просто детские игры, хотя и немного опасные. А сколько ей сейчас? Двенадцать? Может быть, я смогу завоевать ее доверие и понять, что это на нее нашло.
Этим вечером за трапезой он усадил Скульд рядом с собой на скамью, Скульд, казалось, была этому рада.
В отблесках костра, наполнявших залу, где теплый воздух был пропитан запахами жареного мяса, а на полу плясали причудливые тени, Скульд не походила на существо из потустороннего мира. Она была очень красива. Угловатость, свойственная ее возрасту, не делала девушку неуклюжей, наоборот, ее походка была не по годам плавной. Неприбранные локоны ниспадали вдоль белого платья простого покроя до самой талии, черные волосы поблескивали, как лесное озеро в свете звезд. Ее тонкое лицо было красиво очерчено, кожа — белоснежна, губы — алы. Но особенно обращали на себя внимание глаза — большие, миндалевидные, зеленоватые, подобно морским волнам менявшие порой цвет от почти синего до золотистого. Голос девушки был глубоким, хотя в гневе он звучал пронзительно, как скрежет пилы.
В этот раз она все время улыбалась и часто подымала свой кубок, чтобы чокнуться с рогом, из которого пил Хрольф.
— Добро пожаловать, брат, — сказала Скульд. — Не часто мне доводилось видеть тебя.
— Что ж, попробуем это исправить, — ответил Хрольф.
— Когда? — оживилась Скульд. — Сидя в этом убогом лягушачьем болоте, я только зеваю от безделья. Возьми меня с собой!
— Ну, еще не пришло время, — заметил Хрольф, — ведь тебе надо многому научиться, чтобы стать хорошей женой.
— Женой! — закричала она. — Чтобы варить, жарить, мыть, подметать, приглядывать за всем и вечно ждать чего-то среди этих пьяных мужланов! А потом, когда один из них назовет меня своей, везде поспеватъ, чтобы угодить ему, и каждый год подвергать свою жизнь опасности, в крови и муках плодя детей… О нет!
— Ты знатного рода, Скульд. И должна быть достойна этого, то есть честно выполнять свои обязанности. Ведь знаешь, я бы тоже с большей охотой травил оленя, вместо того чтобы сидеть и слушать вопли всех этих тупых олухов, надеясь по чести рассудить и успокоить их. Неужели ты думаешь, что походам или погоням за разбойниками всегда сопутствует хорошая погода и мне не приходится то и дело разбивать лагерь в грязи под проливным дождем, или страдать от голода и вшей, или желудочных колик? Неужели…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});