Читать интересную книгу Все люди — враги - Ричард Олдингтон

— Я не понимаю тебя, — сказал Генри Кларендон, глядя на сына во все глаза, как будто сообразив наконец, что, может быть, и впрямь с ним творится что-то неладное.

— Я только хотел сказать, что Гомер считал идеалом жизни простые насущные вещи, — как-то неубедительно пытался объяснить Тони.

— Ты слишком увлекаешься прошлым, — последовал ответ. — Нельзя вернуться к изжитым формам Жизни. Тенденция современности — добиться при помощи науки разделения и, по возможности, уничтожения ручного труда. Зачем косить пшеницу косой, когда машина сделает это гораздо дешевле и ничуть не хуже.

— Затем только, что это может доставить больше удовольствия, — в этом вся разница между настоящей жизнью и так называемым бизнесом.

Генри Кларендон презрительно рассмеялся:

— Хотел бы я посмотреть, как ты скосишь своими руками участок хотя бы в пять акров. Мне редко приходилось видеть человека, менее — приспособленного к физическому труду!

— Совершенно верно, — сказал Тони, — но мне просто интересно разобраться во всем этом самому; И почему бы мне не восхищаться физической работой?

— Ты должен как-то жить. И нельзя же отмахиваться от реальностей.

— А действительно ли это реальности? И почему бы мне не сделать попытки отмахнуться от того, что для меня та же смерть?

Тони досадовал на себя за то, что проговорился о своем намерении бросить службу, и за то, что так неубедительно, несвязно пытался выразить свои мысли. Его охватило чувство горечи и собственной никчемности. На самом деле, какого черта ему нужно?

— В конце концов, — услышал он голос отца, — что такое человеческая жизнь? Это встать в восемь, позавтракать, уйти на работу, вернуться вечером домой усталым и удовлетворенным и вкусить несколько часов спокойного отдыха, — тем более приятного, если у человека есть жена, с которой он может разделить его.

— Боже милостивый! — с негодованием воскликнул Тони. — Да если бы я хоть минуту думал, что жизнь заключается только в этом, я бы, не сходя с места, перерезал себе горло, здесь, на этом самом ковре.

К счастью, доложили, что обед подай, и на этом разговор прервался. Но Генри Кларендон вообразил почему-то, что он может как-то помочь Тони, посвятив его в некоторые чудеса науки. За обедом Тони чуть не стошнило от его рассказов о том, как куриное сердце может жить и даже расти из года в год в соответствующем растворе и как у лягушек после того, как им вынут мозги, все же не прекращаются некоторые функции. Эти наблюдения, пояснил Кларендон, чрезвычайно важны, так как доказывают, что такой вещи, как душа, не существует. Тони не пытался возражать, но ему казалось, что эти рассуждения и эта логика отныне достойны быть причислены к чудесам науки.

Резкий телефонный звонок в соседней комнате прервал эти интересные откровения. Тони так поспешно бросился к аппарату, что не повернул выключателя — и сел в темноте у отцовского письменного стола, приложив трубку к уху. Луч света из окна противоположного дома падал на стол, и Тони бросился в глаза листок бумаги, исписанный мелким четким почерком отца… «Новая эпоха научного прогресса существенно увеличит сумму человеческого счастья», — мелькнуло у него перед глазами. Слышимость по телефону была очень плохая. Тони пришлось раз десять повторить свое имя, а в ответ на его просьбу позвать к телефону Скропа незнакомый голос из Нью-Корта не переставая твердил: «Что? Не слышу». Затем несколько невнятных слов, которых он не мог разобрать, заставили Тони, в свою очередь, повторить несколько раз: «Что? Не слышу!» И тут он вдруг понял, что ему говорят: «Мистер Скроп умер… два дня назад». На мгновение Тони остолбенел и не мог выговорить ни слова, а еле слышный голос повторял?

— Мистер Скроп умер. Вы меня слышите?«

— Простите, — с трудом выговорил Тони. — Я не знал.

— Что? — переспросил голос. — Что вы хотите… кто говорит… лорд…?

— Нет, благодарю. Простите за беспокойство.

И так как голос все еще продолжал говорить что-то о похоронах, Тони тихонько положил трубку и прервал разговор. Несколько минут он сидел неподвижно, глядя на луч света. Итак, судьба ответила ему ударом в лоб. Ушел навеки добрый друг, а с ним и возможность получить паспорт и визу на въезд в Австрию. Теперь снова ждать. Мирный договор до сих пор не подписан, и демобилизованных могут в любую минуту снова призвать. Будь у него какое-нибудь дело, требующее его присутствия в Австрии…, а так Кэти теперь еще дальше от него, чем когда-либо. Его отчаяние сменилось злобой, и он в сотый раз проклял бессмысленную алчность мира, в котором уважают только собственность и собственников.

Тони вернулся в столовую, заслонив глаза от ослепившего его после темноты света и в дверях остановился как вкопанный. В кресле у камина сидела Маргарит. У нее был такой вид, как будто она расположилась надолго и чувствует себя уютно, словно заблудившаяся кошка, которая считает своим тот дом, где ей дали блюдце молока; это не понравилось Тони.

— Иди заканчивай свой обед, Тони, — сказал Генри Кларендон. — Я велел подать Маргарит кофе. Ну, как Скрой?

— Умер, — отрезал Тони, садясь и отталкивая тарелку.

Он взял дрожащей рукой графин с бренди, налил доверху бокал и залпом выпил. Отец и Маргарит наблюдали за ним с явным неодобрением.

— Умер! — воскликнул Генри Кларендон. — Да, впрочем, он ведь был уже очень стар. Странно, как я не заметил сообщения в «Таймсе». Надо посмотреть. «Высчитывает в уме разницу между возрастом Скропа и своим» — подумал Тони. Как жалка человеческая жизнь! Он закурил папиросу. Как только Генри Кларендон вышел, Маргарит сказала:

— Тони!

— Да?

— Я хочу, чтобы ты через некоторое время вышел вместе со мной. Хорошо?

— Разумеется, если ты этого хочешь. Что-нибудь случилось?

Прежде чем она успела ответить, Генри К л арендой вернулся с газетой в руках…

— Нашел, — сказал он. — Скропу был восемьдесят один год. Интересно, будет ли его наследник продавать Нью-Корт?

Тони не ответил. Ему не хотелось говорить о своем умершем друге. Он был убежден, что эта смерть не имеет для него значения и нисколько не заденет его. В то же время он чувствовал, что глаза его наполняются слезами. Энтони крепко затянулся папиросой, сделав вид, что дым попал ему в глаза. Маргарит поболтала некоторое время с отцом, а затем заявила, что ей пора идти. Тони, разумеется, поднялся и попросил разрешения проводить ее домой. Ему чрезвычайно не понравился взгляд благожелательного соучастия, который отец бросил им вслед. Когда они спускались по лестнице, Тони спросил:

— Откуда ты узнала, что я здесь?

— Я не знала. Но тебя не было дома, и я пришла сюда, надеясь встретиться здесь.

— Я тебе зачем-нибудь нужен?

— Тони! Мы не виделись чуть ли не целую неделю, и ты еще спрашиваешь! Ты стал такой бесчувственный, что я иногда думаю, мужчина ты или нет.

— Уж тебе-то, во всяком случае, можно было бы в этом не сомневаться, — с раздражением пробормотал Тони.

— Как ты груб и циничен!

Тони остановился посреди грязной улицы и сказал:

— Ну, знаешь, сегодня мы, по-видимому, не очень-то поладим. Посадить тебя в такси?

Он видел перед собой длинный ряд уличных фонарей, все еще затемненных на случай воздушных налетов, жалкие кусты в палисаднике противоположного дома, грязные лужи на изрытой мостовой окраины — как это все нереально, нереально! О Кэти, Кэти, где ты?

Маргарит нетерпеливо топнула ногой в изящном черном ботинке.

— Я не допущу, чтобы ты так от всего увиливал, Тони. Мне надо поговорить с тобой серьезно. Пойдем куда-нибудь, все равно куда. Только чтобы мы могли побыть одни и нам бы никто не мешал.

— В Гайд-парк? — мрачно предложил Тони. — Там мы непременно нарвемся на какой-нибудь скандал и нас заберут, и тебе придется выйти за меня замуж, чтобы спасти мою репутацию. Синематограф я не выношу. Кабаки — единственные веселые места в Лондоне, но они сейчас переполнены. Пойдем лучше ко мне в мастерскую.

Маргарит колебалась.

— Тебе нечего бояться, — сказал, улыбаясь, Тони. — Уотертон прекрасно вымуштровал квартирную хозяйку. У меня есть ключ от парадной двери и мне даже разрешается самому готовить утренний завтрак с настоящим чаем.

Не успев договорить, он уже понял, что Маргарит соглашается, и тут же проклял свою глупость и слабохарактерность. Ведь он поклялся больше этого не делать. Скроп был прав — нельзя продолжать эти двусмысленные отношения с Маргарит. Даже если Кэти навсегда потеряна для него, лучше жить в полном одиночестве, чем запутаться в любовной интриге.

Но, прежде чем он успел придумать какую-нибудь отговорку, Маргарит остановила возвращавшееся откуда-то из предместья такси, и они поехали. Когда они свернули на ярко освещенную улицу, Тони мельком увидел ясное лицо Маргарит, ее густые загнутые ресницы и нежный рот, который умел мгновенно менять выражение и из кроткого становился жестким и твердым. Тони показалось, что она огорчена и обижена его оборонительной позицией и молчанием, и вся его мальчишеская привязанность к ней, казалось, возродилась в инстинктивном желании защитить и утешить ее. Зачем им быть врагами? На мгновение он почувствовал глубокую нежность к этой девушке, англичанке, которая когда-то была предметом его юношеских романтических грез. А теперь, когда она тут рядом, взрослая, влюбленная в него женщина, он стремится остаться верным мечте. Пять лет прошло с тех пор, как он простился с Кэти, и в течение четырех из них он оставался ей неизменно верен. Даже и теперь… Он спрашивал себя, какую долю увлечения Маргарит следует отнести за счет ревности, какую за счет светских предрассудков и какую за счет подлинной страсти. Прежде чем он успел привести в порядок свои мысли, их молчаливая поездка окончилась, и вот он уже щелкает выключателем и подносит зажженную спичку к газовой печке.