class="p">
Два дня, говорила моя голова.
Ни то, ни другое не было утешением, когда я забралась на кровать и натянула одеяло на голову, переместившись на его место, которое приятно пахло им, и, несмотря на то, что я не думала, что это возможно совсем не то, о чем мне нужно было подумать, засыпая.
Я проснулась беспокойной, как, возможно, и ожидала. Так я себя чувствовала, когда моя мама была в больнице, когда я ничего не могла для нее сделать. Адреналин и бесполезность заставляли меня расхаживать взад и вперед по коридору, сжимая и разжимая руки, нуждаясь в высвобождении дополнительной энергии.
Я вылезла из кровати, приняла душ, приняла немного Адвила, выполнила утреннюю рутину, но вместо того, чтобы залезть в свою собственную кучу одежды, моя рука потянулась к ручкам на его комоде, открыла его и потянулась внутрь за одной из его поношенных мягких белых футболок и надела ее. Никто бы меня не увидел. Никого не было рядом, чтобы осудить меня за то, что я такая дурочка, такая девчонка во всем.
Телевизор не приносил облегчения моим беспокойным мыслям и беспокойному телу. Я снова вскочила, расхаживая взад и вперед в течение долгой минуты, прежде чем пойти на кухню, вытащить половину содержимого холодильника и сложить его в беспорядочную кучу на столе.
Затем я пошла дальше, очистила и нарезала, успокоенная знакомыми ощущениями, радуясь тому, что у меня есть что-то, чем можно занять руки.
К сожалению, это не остановило кружение, бесконечный циклон мыслей, который был причиной того, что я впервые потянулась за этими таблетками из-за чего-то другого, кроме боли в спине, просто чтобы пару минут не сходить с ума от собственного разума.
И после шести месяцев подавления всего этого, отталкивания всего этого, каждая отдельная мысль мчалась вперед, борясь за внимание, сталкиваясь друг с другом и пытаясь заставить меня сосредоточиться на них. Была болезнь моей матери, предательство моего отца, эгоизм моей сестры, мое собственное почти ослепляющее горе, которого было достаточно, чтобы чуть не поставить меня на колени после того, как я смогла так долго подавлять его.
Помимо этого, возможно, впервые открылась правда о том, что я сделала с собой, со своей жизнью.
Я ныряла в бутылочки с таблетками.
Я едва успела подняться, чтобы глотнуть воздуха.
Потому что воздух был ядовитым. В этом было полно правды, правды, с которой я не хотела сталкиваться. Если я пыталась вдохнуть его, он душил меня.
И когда я стояла на кухне Лазаруса, помешивая суп на плите, я ничего не могла сделать, чтобы отфильтровать его, чтобы его было легче воспринимать.
Я была наркоманкой.
Я выбрала трусливый выход.
Я перестала бороться.
Я решила заглушить все, попытаться притвориться, что меня ничто не беспокоит, быть непобедимой.
Куда это меня завело?
Связалась с Крисом, Санни и их боссом.
И для чего?
Боль все еще была тут. Горе было стежком, вшитым в саму мою ткань. Это всегда будет частью меня. Единственный способ сделать его менее тугим, менее грубым на ощупь — это носить его, стирать, учиться жить с ним, пока он не ослабит хватку, пока его нити не размякнут. Это займет время, как и все остальное.
Это было своего рода выздоровление.
И это было то, от чего я больше не могла прятаться.
У меня было сильное предчувствие, что следующие несколько месяцев будут полны триумфальных взлетов и сокрушительных падений. Восстановление не было линейным путем. Это не было похоже на то, что выведение наркотиков из моего организма все исправило. Это изменило физическую зависимость от таблеток, но никак не повлияло на психическую зависимость.
Я вспомнила, как мой дедушка говорил, когда я была ребенком, что самое сложное в отказе от курения для него — это не избавление от никотина, а от привычек. После ужина он всегда выходил на крыльцо покурить. Когда он ехал в машине, он опускал стекло и курил всю дорогу до работы. Во время обеденных перерывов, посреди ночи, когда он вставал, чтобы сходить в туалет, и особенно когда у него был стресс. Он сказал, что это была самая трудная часть — выяснить, что делать вместо этих вещей.
После ужина он помогал моей бабушке мыть посуду. По дороге на работу он жевал жвачку. Во время обеденных перерывов он следил за тем, чтобы есть внутри, чтобы не поддаться порыву. Он сказал, что самое сложное — это понять, как справиться со стрессом. Это было тогда, когда он всегда сдавался и курил. Ему потребовались годы, чтобы полностью отказаться от сигарет.
Он умер через шесть месяцев после этого.
Что касается меня, то у меня была психическая зависимость. Я знала, что будут моменты, когда я упаду и больше не смогу видеть свет, когда потребуется много сил, чтобы не найти какие-нибудь таблетки, не получить рецепт.
Вдобавок ко всему, однако, я все еще была в некотором роде погружена в этот образ жизни. Я понятия не имела, как выпутаться из ситуации, в которой оказалась. И пока это не было улажено, я находилась в очень подвешенном состоянии.
Я понятия не имела, что произойдет, когда мне в конце концов придется встретиться лицом к лицу со своими демонами.
Я понятия не имела, что это будет значить — признаться во всем Лазарусу.
Я взяла миску супа и села в гостиной, просматривая глазами страницы одной из книг Лазаря по АН, пытаясь найти какую-то скрытую мудрость, пытаясь найти силу в словах людей, которые прошли через это до меня.
Но я нашла мало утешения и много разочарования, поэтому я положила книгу обратно, поставила миску и вернулась в спальню, беспокойно переключая каналы по телевизору, пытаясь найти что-нибудь, что привлекло бы мое внимание и не давало мыслям напасть на меня всем сразу.
Но остановить их было невозможно.
И из всех них худшим было то, что Лазарус подумает обо мне, когда наконец узнает правду, когда увидит всю мою уродливость. Захочет ли он все еще засучить рукава и взяться за работу? Или он в конце концов решит, что я требую слишком много хлопот, что меня нужно разобрать, выпотрошить и перестроить заново?
При этой мысли суп, который, как теплый уют, поселился у меня в животе, перевернулся, и мне пришлось вскочить с кровати, и я едва успела вовремя.
То же самое было и на обед.
А потом ужин.
«Не удивляйся, если станет хуже, когда ты останешься одна. У тебя не будет ничего, кроме твоих мыслей, которые сведут