Читать интересную книгу Мария Антуанетта - Стефан Цвейг

***

И долго ещё за закрытой дверью своих покоев королева не может прийти в себя. Она дрожит от гнева; объяснение с Роганом потрясло её, наконец–то изобличён по крайней мере один из клеветников, один из тех, кто предательски покушался на честь её имени. Не поспешат ли теперь все доброжелатели поздравить её с изобличением этого негодяя? Не начнет ли двор славить энергию короля, которого до сих пор ошибочно считали слабовольным, за то, что он вовремя арестовал этого недостойнейшего из всех священников? Но удивительное дело: никто не является. Даже её подруги, и те смущённо избегают её. Очень тихо сегодня в Трианоне и Версале. Аристократия даже не старается скрыть своего возмущения тем, что так опозорен представитель одного из самых знатных семейств королевства.

Придя в себя после внезапного удара, кардинал Роган, которому король снисходительно предлагает лично вести его судебное дело, отклоняет милость государя и выбирает своим судьей парламент. Поспешность не всегда даёт хорошие плоды. Мария Антуанетта не рада своему успеху – вечером камеристки находят её в слезах.

Но вскоре её обычное легкомыслие вновь берёт верх. "Что касается меня, – пишет она в безрассудном самообмане своему брату Иосифу, – то я счастлива: мы никогда больше ничего не услышим об этой мерзкой интриге". Письмо написано в августе, а процесс будет в лучшем случае в декабре, возможно даже лишь в следующем году, – к чему сейчас ломать себе голову над этими неприятными вопросами? Пусть люди болтают или ропщут, какое ей до всего этого дело! Займёмся гримом, новыми костюмами, не отказываться же от восхитительной комедии из–за подобных пустяков. Репетиции возобновляются, королева разучивает роль весёлой Розины из "Севильского цирюльника", вместо того чтобы изучать полицейские акты того большого процесса, который, вероятно, пока ещё можно замять. Но похоже, и эту роль, роль Розины, она разучивает небрежно. В противном случае королева задумалась бы над словами своего партнёра дона Базиля, так пророчески описавшего могущество клеветы: "Клевета, сударь! Вы сами не понимаете, чем собираетесь пренебречь. Я видел честнейших людей, которых клевета почти уничтожила. Поверьте, что нет такой пошлой сплетни, нет такой пакости, нет такой нелепой выдумки, на которую в большом городе не набросились бы бездельники, если только за это приняться с умом, а ведь у нас здесь по этой части такие есть ловкачи!.. Сперва чуть слышный шум, едва касающийся земли, будто ласточка перед грозой, pianissimo[109], шелестящий, быстролётный, сеющий ядовитые семена. Чей–нибудь рот подхватит семя и, piano, piano[110], ловким образом сунет вам в ухо. Зло сделано – оно прорастает, ползёт вверх, движется – и, rinforzando[111], пошла гулять по свету чертовщина! И вот уже, неведомо отчего, клевета выпрямляется, свистит, раздувается, растёт у вас на глазах. Она бросается вперёд, ширит полёт свой, клубится, окружает со всех сторон, срывает с места, увлекает за собой, сверкает, гремит и, наконец, хвала небесам, превращается во всеобщий крик, в crescendo[112] всего общества, в дружный хор ненависти и хулы. Сам чёрт перед этим не устоит!"[113]

Но Мария Антуанетта, как всегда, плохо слушает своих партнёров. Иначе она поняла бы: её судьба обращается к ней, это судьба предостерегает её. С комедией рококо этим последним представлением в театре Трианона – 19 августа 1785 года – покончено: incipit tragoedia[114].

АФЕРА С КОЛЬЕ

Что же произошло в действительности?

Правдоподобно изложить эту историю трудно, ибо если следовать фактам, то получается невероятнейшая невероятность, слишком неправдоподобная даже для романа.

Иной раз Реальность, Действительность в поразительно удачный для неё день выкинет такое, что самому изобретательному, самому изощрённому выдумщику–писателю не повторить столь сложной ситуации, столь запутанной интриги.

И тут писателю лучше выйти из игры, не подвергать пересмотру гениальное мастерство Действительности. Сам Гёте, пытаясь в "Великом Кофте" использовать происшествие с колье, превратил в скучную, малоинтересную шутку то, что в действительности было одним из самых дерзких, сверкающих и волнующих фарсов истории. Во всех вместе взятых комедиях Мольера не найти такого яркого и логически оправданного забавного букета мошенников, обманщиков и обманутых, глупцов и изрядно пострадавших простаков, как в этой весёлой ollapodrida[115], в которой сорока–воровка, лиса, умащённая всеми благовониями шарлатанства, и неуклюжий легковерный медведь ломают комедию, несуразнейшую во всей мировой истории.

В центре подлинной комедии всегда стоит женщина. В афере с колье это дочь разорившегося дворянина и опустившейся служанки. Девочка растёт заброшенной, без присмотра, грязная, босая, она ворует в поле картошку, за кусок хлеба стережёт корову. После смерти отца мать становится проституткой, бездомный ребёнок – бродяжкой. Семилетняя девочка пропала бы, не подвернись счастливый случай. Она привлекает к себе внимание маркизы Буленвилье тем, что, прося на улице милостыню, обращается к прохожим с поразительными словами: "Умоляю о милосердии к бедной сиротке из дома Валуа!" "Как? Этот завшивленный, истощённый, едва не умирающий от голода ребёнок – отпрыск королевского рода? Отпрыск Богом избранного рода Людовика Святого? Невозможно", – думает маркиза. И тем не менее приказывает остановить карету и расспрашивает маленькую попрошайку.

Знакомясь с материалами этой удивительной аферы, следует с самого начала приучить себя к мысли, что самое невероятное должно восприниматься как реальность, всё ошеломляющее и удивительное – как факт. Жанна действительно законнорожденный ребёнок Жака Сен–Реми, браконьера по профессии, пьяницы, буяна и забияки и тем не менее прямого и непосредственного потомка Валуа – Валуа, не уступающих Бурбонам ни в древности рода, ни в благородстве крови. Маркиза Буленвилье, тронутая печальной судьбой влачащего нищенское существование ребёнка из дома Валуа, тотчас же устраивает девочку и её младшую сестру на свой счёт в пансион. Четырнадцати лет Жанна поступает в обучение к портнихе, становится прачкой, гладильщицей, белошвейкой и, наконец, попадает в монастырь для девушек из аристократических семейств.

Однако скоро выясняется: на то, чтобы быть монахиней, у маленькой Жанны недостаёт таланта. Кровь отца–авантюриста бродит в ней. Полная решимости, двадцатидвухлетняя девушка вместе с сестрой перелезает через монастырскую стену. Без гроша в кармане, с сумасбродными мыслями о приключениях, появляются они внезапно в Бар–сюр–Об. Там Жанна, миловидная девушка, встречает жандармского офицера из мелкопоместных дворян Николаса де Ламотта, который вскоре женится на ней, как раз, впрочем, вовремя, поскольку пастырское благословение у алтаря опережает пару родившихся затем близнецов лишь на месяц. С таким человеком, не очень–то щепетильным в моральных вопросах – взыскательным, ревнивым супругом никогда он не был, – мадам Ламотт смогла бы в сущности вести весьма спокойную скромную обывательскую жизнь. Но "кровь Валуа" настоятельно требует своих прав. Молодая Жанна постоянно находится в плену единственной мысли – пробиться вверх, безразлично как и какими путями. Сначала она наседает на свою благодетельницу маркизу Буленвилье и добивается счастья быть приглашённой в Цаберн, во дворец кардинала Рогана. Красивая и ловкая, она немедленно использует слабости галантного и простодушного кардинала. При его содействии, а возможно и в обмен на пару невидимых рогов, её муж быстро получает патент ротмистра в драгунском полку и кругленькую сумму для оплаты всех долгов семьи Ламотт.

Казалось бы, Жанна может быть довольна. Но и это весьма значительное продвижение вверх она рассматривает лишь как ступеньку. Её Ламотт произведён королём в должность ротмистра, теперь он сам, полнотой своей власти, без каких–либо обложений, присваивает себе титул графа. Действительно, имея возможность именовать себя так звучно – "графиня Валуа де Ламотт", следует ли прозябать в провинции с жалким пенсионом и скромным офицерским жалованьем? Вздор! Цена такому имени – 100 тысяч ливров в год, и она получит эти деньги, красивая и наглая женщина, решившая основательно пообщипать богатых простаков и болванов. Для этой цели оба сообщника снимают в Париже целый дом на улице Нев–сен–Жиль, болтают ростовщикам об обширнейших поместьях, на которые графиня, как наследница Валуа, имеет бесспорные права. Создаётся видимость обеспеченной жизни людей светского общества, одалживается соответствующая домашняя утварь, из соседнего магазина каждодневно на три часа берётся напрокат столовое серебро. Когда же, наконец, парижские заимодавцы берут их в оборот, графиня Валуа де Ламотт объявляет, что она отправляется в Версаль, чтобы там, при дворе, предъявить свои права.