— От имени горожан, — сказал он хрипловатым, но весьма звучным голосом. — Еще одна благодарственная речь от имени горожан. Разрешите сказать, ваше величество.
Мэр, который еще не закончил, в оцепенении от такой наглости и самозванства только открывал и закрывал рот, как аквариумная рыбка. Толпа же, напротив, очень обрадовалась такому повороту, из задних ее рядов доносилось ободряющее:
— Пусть говорит!
— Слезай, мэр, хватит!
— Шпарь, сударь!
Незнакомец, отпихивая руки стражников, встретился глазами со старым королем. Контестар нахмурился, глянул на мэра, на площадь, на Остина — и кивнул. Стражники нехотя убрались, мэр стоял столбом с бесполезным свитком в руках, а незнакомец, оттеснив его плечом, подошел к краю помоста.
— Ваше величество! Ваше высочество! Господа и горожане! — начал он негромко, но, как прежде принца Остина, его слышала целая площадь. — От имени многих из вас я принес сюда свою благодарность… и прежде всего его высочеству, благородному принцу… Говорят правда, что в трех королевствах давно не осталось благородных принцев. И знаете, почему? Благородство, мол, давно толкнуло бы их навстречу опасности, на битву за свободу и жизнь несчастной, полгода назад похищенной драконом принцессы…
Толпа завозилась, не то в смущении, не то в гневе. Остин окаменел за креслом отца, а Контестар с самого начала речи сидел, опустив голову, и лица его никто не видел. Стражники обступили говорившего кольцом и то и дело поглядывали на короля, ожидая приказа — схватить, скрутить, увести. Приказа не было.
— Так говорят! — повысил голос незнакомец. — Но кто из нас станет слушать эти бредни! В старину, правда, действительно было принято вызволять принцесс, а не оставлять их чудовищу на забаву. Но в старину и рыцари были — ого-го! Освобождали принцесс, еще и драконьи головы на копьях приносили… Да это все в старину! А кто посмеет сегодня осудить принца, не пожелавшего вступить с драконом в бой? Никто, дорогие господа, потому что сражаться с драконом действительно страшно!
В толпе засвистели и заулулюкали, но и свист, и улюлюканье сразу же стихли, поглощенные всеобщим гробовым молчанием.
— Может быть, кто-то из вас, господа, и не знает, что принцесса Юта из Верхней Конты похищена полгода назад? Понимаю, нынче у каждого хватает своих забот, а несчастная девушка, быть может, уже и не ждет освободителя — погибла, замучена, умерла от горя и стыда… Так что теперь, господа, и подавно не стоит винить принца — не обязательно нашего, просто принца вообще — что он, мол, струсил… Сие не трусость, а разумная осторожность. А разве его высочество не доказал свою беспримерную мудрость в делах поистине государственных?
— Пошел вон, самозванец! — истерически закричала какая-то женщина из толпы. — Пошел вон! Заткнись! Замолчи!
Не нее шикнули.
Остин стоял прямой, как врытая в землю свая. Лицо его, неподвижное, как маска, покрыто было красными и белыми пятнами. И лицо, и шея, и даже пальцы, которыми он, не замечая того, теребил край накидки на королевском кресле.
Незнакомец скорбно развел руками:
— Но, господа мои, ваше величество и ваше высочество, я взял слово, чтобы благодарить… Благодарить, и только! Поблагодарим же принца Остина за то, что он жив, цел и с нами, а какая-то юная принцесса… Невелика потеря, в конце концов. К тому же, из соседней страны.
Люди на площади прятали глаза. Самые глупые, в основном дети и подростки, громко спрашивали соседей, что такое плетет этот нахал. Кое-кто потихоньку выбирался из толчеи и торопливо шагал прочь. Толпа поредела; стражники у помоста хмуро переглядывались.
Остин слышал шепот и шушуканье; мелькнувшая в толпе кривая усмешка ударила его, подобно пощечине, в каждом брошенном на принца взгляде мерещилась издевка. Люди, которые минуту назад боготворили его, теперь, казалось, молча спрашивали друг друга — а не трус ли, в самом деле, наш принц?
Пятна на лице Остина сменились густой краской не то гнева, не то стыда. Ему захотелось убить говорящего. Прямо сейчас подойти и убить.
— Сограждане! — незнакомец перекрыл голосом нестройный гул растерянной толпы. — У нашего короля достойный преемник! Я предлагаю покончить наконец со старым глупым обычаем, когда каждый принц, готовя себя к восхождению на трон, совершал так называемый подвиг… Не надо подвигов, наш принц хорош и так! Достойный, благородный принц!..
На площади хохотнули — Остина будто коснулось каленое железо. Там, откуда донесся смешок, затеялась и тут же улеглась потасовка. Принц окинул толпу затравленным взглядом — кто-то смотрел с сочувствием, кто-то — с насмешкой, но большинство глаз молча вопрошало: что же ты?
Король поднял голову. Остин с ужасом увидел, как отец постарел за последние несколько минут. Площадь тоже заметила это — и стихла.
— Мой сын… — с трудом произнес Контестар. Это были его первые слова за все утро. — Мой сын… — и снова опустил голову.
В голосе отца Остину послышались горечь и стыд. Не дожидаясь, пока народ на площади окончательно разбредется, он шагнул вперед. Кровь наконец отхлынула от его лица, и оно сделалось белым, как флаг над сдающейся крепостью.
Со сладострастным наслаждением Остин схватил незнакомца за тесемки плаща, завязанные под горлом. Схватил, с треском рванул, ощущая, как уходит из груди сосущая слабость, как сменяет ее привычная уверенность и азарт. Тряхнул говоруна еще раз — толпа зарукоплескала. Толкнул незнакомца в грудь — тот отлетел на несколько шагов и едва удержался на краю помоста.
— Твой черный рот пусть остается при тебе, шут, — Остин подбоченился. — Свои побасенки расскажешь нищим на базаре. А я завтра же отправляюсь на бой с драконом, освобожу принцессу и выставлю на рыночной площади голову проклятого ящера, насаженную на копье. А тебя, болтун, заставлю сожрать его язык!
Толпа радостно взревела. Люди обнимались, каждый твердил соседу: вот видишь! Остин стоял над бушующим человеческим морем, как победитель — будто голова дракона уже красовалась на копье.
Старый король, поникший, ослабевший, сидел в своем кресле, ни на кого не глядя.
Незнакомец, по-видимому, посрамленный, потихоньку слез с помоста и отправился прочь. Люди сторонились его, обдавая презрением; какая-то молодка плюнула в него и попала на рукав. Рассеянно отирая ее плевок, он выбрел на безлюдную окраину и тяжело поднялся в темнеющее небо.
* * *
Ютины глаза были сухими и красными. Всю долгую ночь она провела на башне, сжигая факел за факелом и вглядываясь в осеннюю темень.
— Тебя не было два дня… Я… я думала…
Он избегал ее взгляда. Смятенная, растерянная, она неуверенно держала его за рукав:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});