Оно ничего не говорило ему, кроме того, что называвшийся так населенный пункт находился на таком же расстоянии к северу от Предславля, что и Сибеж к югу. Пройдясь по извивам "р. Днепра" колесиком курвиметра, он получил результат почти такой же. Те же восемьдесят километров. Но то, что лапка воткнулась в самый центр кружка, показалось знаменательным. Сама судьба или Бог, как ни назови, подтвердили его решение. Но ведь и фаталист, бросающийся навстречу предзнаменованию, не только удачу предчувствует, но ощущает и холод в груди, страх неизвестности. Что-то в эту минуту сказало Кобрисову, что с этим безвестным Мырятином свяжется, быть может, и самое славное в его жизни, и самое страшное, не исключая и смерти. Он даже подумал, не свою ли могилу мы намечаем, когда кажется, что нашли искомую цель. Это двойственное ощущение - и захватывающее, и пугающее - продлилось недолго и вскоре погасло, почти забылось. И он прогудел дурашливым голосом:
Ты, подружка моя Тося,
Я тебе советую:
Никому ты не давай,
А заткни газетою...
Шестериков, оторвавшись от бинокля, поглядел на него подозрительно.
- Ты все понял, Шестериков? - спросил генерал, проделывая снова операцию с циркулем.
- Ну, может, все-таки в окопчик сползем? - сказал Шестериков. - А то веселых-то чаще всего подстреливают.
- Какой окопчик! - вскричал генерал. - Нам только сейчас рассиживать! Дуем к машине скорей. Танки надо спасать, таночки! Пока этот злыдень, Терещенко, из-под носа не увел.
Как поздно он пришел к своему решению! Если б тогда он его высказал, в Ольховатке, - может быть, те, полегшие гнить по оврагам, остались бы живы? Нет, едва ли, они обречены были - своей гибелью доказать всю бесплодность затеи с Сибежским плацдармом. И они же, парадоксальным образом, укрепили "командарма наступления" - все только и заняты были, как ему помочь выбраться из авантюры, куда он и других втянул. Он и до этого, непонятно чем расположив к себе Ватутина, а через него и Жукова, брал от соседей, что хотел, - артиллерийские и минометные полки, танковые дивизионы и бригады - и возвращал потрепанные, поредевшие, до того измотанные, что их прежде всего следовало отправить в тыл на отдых и пополнить. Терещенко же, отдавая, и не думал их пополнять, все полагающиеся им пополнения он оставлял себе. В той же Ольховатке, когда уже все решилось с плацдармом и рассаживались по машинам, он громко, при всех, спросил Кобрисова - может быть, и в шутку, но шутку малоприятную:
- Ты бы мне, Фотий Иваныч, не одолжил дивизиюшку? Все равно они у тебя не задействованы.
- А какую б ты, Денис Трофимыч, дивизиюшку хотел? - спросил Кобрисов под общий добродушный смех. - Небось приглядел уже?
- Шестая гвардейская у тебя хороша.
- Что ж мелочиться? - сказал Кобрисов, отъезжая. - Ты бы уж всю армию у меня прихватил. Я с одним обозом повоюю.
А между тем перспектива с одним обозом и остаться не так уж далека была. Спешить надо было, спешить, ничего не отдать сейчас. И в особенности танки.
К вечеру сложился в голове предстоящий разговор с Ватутиным, но лишь глубоко за полночь адъютанту Донскому удалось соединиться с командующим фронтом, когда тот вернулся к себе в Ольховатку с Сибежского плацдарма.
Звонить же Ватутину на плацдарм, где он мог быть с Жуковым и Терещенко, разумеется, не следовало.
- Николай Федорович, - спросил Кобрисов тотчас после приветствия, карта перед вами?
- Ну, слушаю тебя, - Ватутин отвечал уставшим голосом и слегка недовольно. Карты перед ним, по-видимому, не было, но старый штабист, конечно, держал ее в памяти, со всеми населенными пунктами и расстояниями между ними.
- Там этот Мырятин видите? В семидесяти километрах севернее...
- В восьмидесяти, - сказал Ватутин. - Ну? Там же как будто Чарновский стоит.
Карты, значит, перед ним не было. Конфигурацию фронта он помнил, но не со всеми же стыками флангов.
- Еще не Чарновский. Еще я стою. Самым краешком правого фланга. Так вот, напротив этого Мырятина... Он там от берега километрах в десяти, что ли...
Кобрисов сделал паузу, чтоб вынудить Ватутина самому произнести:
- Хочешь взять плацдарм?
- Просил бы вашего разрешения. - Кобрисов почти видел, как его собеседник, озадаченный вопросом, расстегивает воротник, всегда теснивший ему короткую шею. - Николай Федорович, я же фактически бездельничаю. Зачем я против Предславля стою, как жених перед невестой? Да еще к присутствии родителей. Да еще - перед чужой.
Это, он знал, заставит Ватутина возразить, еще не закончив обдумывания.
- Как это - "перед чужой"? Невеста у нас - общая.
- А так бывает? - спросил Кобрисов улыбчивым голосом, но Ватутин шутку не подхватил.
- Ты не бездействуешь, Фотий Иваныч. Ты знаешь, зачем ты там стоишь. Если фон Штайнер затеет обратно Днепр пересечь да зайдет с востока на Сибеж...
- Не пересечет он. Такие фортеля Гудериан проделывал в сорок первом, а нынче бы и он не решился. Силы не те. Ведь он, фон Штайнер то есть, считайте, половину своих войск перед Сибежем держит.
Это был подготовленный реверанс Ватутину - что излюбленный им Сибежский плацдарм столько на себя отвлекает. На самом же деле фон Штайнер бросил туда одну дивизию - правда, не обычную полевую, а дивизию СС "Райх", численностью в сорок тысяч и усиленную шестью сотнями танков, которую можно было считать маленькой армией, - и все же только она одна противостояла трем армиям советским. Но Ватутин не стал возражать, что не половину, а самое большее треть сил фон Штайнера связал Сибеж. Кобрисов ему загородил все возражения стеною лести, оставив в ней одну открытую дверцу - Мырятин.
- Что ж, Фотий Иваныч, оно не худо этот Мырятин иметь. Как дополнительный плацдарм, с угрозой Предславлю. Отнюдь не помешает. Но там же пустыня, берег лысый. Ты это учел? Ты же там, как слеза на реснице Аллаха, стряхнуть тебя с кручи - плевое дело.
- А вдруг не стряхнут? Вот вы же не ожидали, что я этот плацдарм попрошу. Тем более, может, и фон Штайнер не ожидает?
- Льстишь, - сказал Ватутин насмешливо. Но против еще одного реверанса тоже не возразил. - Ну, что ж, дерзай... А почему против Мырятина? Какой ни есть городишко, а подступы укреплены. Почему не севернее? Не южнее?
- А чтобы он думал, что я у него этот Мырятин хочу оттяпать.
Кобрисов держал в голове: "Чтобы вы все думали..."
- Резонно, - сказал Ватутин. - А ты его брать не намерен?
Кобрисов отвечал уклончиво:
- Я б не отказался. Да кто ж мне его задаром отдаст? - И, выдержав паузу, добавил: - Николай Федорович, я не брал городов, которые потом отдавать приходилось.
- Я это помню, - сказал Ватутин. - И ценю.
"Если бы так!" - подумал Кобрисов. Потому что больше ценили Терещенко, который всегда "замахивался по-крупному", как говорилось всем в назидание, который поспешил взять Харьков, чтобы вскоре же его отдать - не возвратив, разумеется, награды, полученной за взятие. Кобрисову же
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});