великолепие Твое превыше небес...
Монах пер прямо на литвинов высоко вздернув свой крест. Ратники подхватилии псалом и тоже подались вперед. Причем не только мои, но и тевтонские кнехты. А литвинская пехота наоборот, попятилась назад.
В мозгах отчаянно бунтовал инстинкт самосохранения, но сердце радостно забухало в жажде крови.
И я поддался.
Опустил личину на шлеме и дернул за рукав рынду.
— Крути наступ!
Заметался флажок, дробно стуча копытами лошадей по мерзлой земле, личная дружина слетела с холма и врезалась в пехоту Сигизмунда.
На этот раз литвины сразу побежали.
Меня ближники опять оттерли в середину строя, но я заблажил матом и под счастливый визг аланки вырвался вперед.
Вбитое в грудь литвинского пехотинца копье вырвалось из руки, с лязгом выхватил саблю, рубанул раз, другой — взвыл от дикой радости, но тут же вместе с жеребцом кубарем полетел на землю — кто-то подсек ему ноги.
В глазах все потемнело, тело взорвалось болью, на несколько мгновений я даже потерял сознание.
— Княже, княже... — кто-то вздернул меня на ноги. — Цел? Ох ти, обзовись, батюшка...
— М-мать... — я помотал головой, разгоняя кровавый туман, отпихнул отроков и бешено заревел. — Коня, мать вашу!!! Ну, живо!
Запасного коня немедленно подали. Пока влезал в седло, пока пытался сориентироваться, сеча превратилось в тотальное избиение Сигизмундовой рати. Литвины даже не помышляли об сопротивлении, их загоняли и резали как баранов.
— Дай хмельного! — я протянул руку к отроку, выдернул у него флягу и жадно присосался к ней.
Васькин самогон мгновенно привел в порядок мозги.
Я быстро подавил в себе желание снова ввязаться в битву и, шипя от боли при каждом шаге жеребца, медленно поехал к ставке воеводы Сигизмунда.
По пути ко мне присоединился фон Книпроде. Тевтонец весь скособочился в седле, видимо тоже успел попасть под раздачу.
— Поздравляю с победой... — он со скрежетом поднял помятое забрало и криво усмехнулся.
— И я вас, — скупо ответил я.
— Признаюсь, я теряюсь в догадках, откуда взялись ваши конные отряды?
— Вот сейчас и узнаем...
Комтур сообразил, что я отвечаю ему без переводчика и хмыкнул:
— Вы меня понимаете? Вы полны неожиданностей, князь.
Я пожал плечами:
— Понимаю, но говорю плохо. Но мне с вами еще часто придется общаться, так что со временем у меня будет получаться лучше.
— У вас получится, — убежденно кивнул комтур. — Хотелось бы признаться... — он сделал паузу, словно колеблясь, признаваться или нет. — Скажу честно... я не питаю особой приязни к вам, но... можете быть уверены в моем уважении. Величайшем уважении! К вам и вашим людям...
— Взаимно.
Тем временем, побоище начало стихать, раненых литвинов добивали и тут же обдирали как липку, а пленных сгоняли в гурты и тоже обдирали.
Я не вмешивался, война имеет свои законы, только отдал распоряжение сгружать трофейное оружие и снаряжение в одну кучу, чтобы потом отобрали самое справное.
У шатра воеводы Сигизмунда к ногам моего коня бросили длинное окровавленное тело в богатом бахтерце и подранном красном плаще.
— Ивашка Монивид... — горделиво сообщил Федька Пестрый. — Воевода Жигимонтов! Уходить пытался со своими, сам его срубил...
Я глянул на труп, а потом перевел взгляд на Пестрого.
— Княже... — тот немного смутился.
— Гонцы дошли к тебе?
— Дошли, княже! — быстро кивнул московит. — Токмо...
— Что?
Он еще больше смутился и через силу выдавил из себя.
— Токмо назад не посылал их, ибо боялся, что перехватят и выдам себя.
— А как я должен был понять, что они дошли к тебе?
Федька потупился, склонил башку и промямлил:
— Прости, княже за своеволие...
Я меня прямо рука зачесалась, так хотелось садануть его по морде. Но сдержался, только кивнул, поворотил коня к Изяславу Шило и, чтобы уязвить московита, нарочито тепло поприветствовал воеводу.
— Друже, рад видеть тебя в здравии!!! Но, как успел? Знаю, Ивашка послал на тебя свою конную рать.
— Дык... — Шило пожал плечами. — Тако случилось, княже. Запутал литвинов, загнал в топи, вот и сподобился к тебе, почуял что подмогнуть надобно...
Я его притянул к себе и обнял, а потом, выбрав время, шепнул Пестрому.
— Будешь своевольничать, не посмотрю, что ближник брата моего. Понял? А так... так ладно сработал. Замолвлю слово пред Василием...
Федька расплылся в счастливой улыбке.
Дальше пришло время допроса пленных, подсчета трофеев и своих потерь.
Выходило, что мы потеряли всего лишь три с половиной десятка убитыми и три раза по столько ранеными. Даже учитывая, что половина раненых не выживет к утру, получалось что победа досталась неожиданно легкой ценой. Практически даром. Тевтонцы потеряли примерно столько же, но это общим счетом: и убитыми и раненными.
А вот литвинов только убитых насчитали около тысячи, да пленных около пяти сотен, то есть, фактически все войско Сигизмунда перестало существовать. Что до добычи — фураж, провизию и остальное пока считали, но уже было ясно, что трофеи нам достались просто гигантские.
А еще среди пленных и убитых оказалось неожиданно много поляков.
По приказу предо мной поставили одного из них, раздетого до одного исподнего длинного и голенастого парня, с заплывшей багровой опухолью правой стороной лица.
— Назовись...
— А ты есть кто? — задиристо прошипел поляк, яростно тараща на меня уцелевший глаз.
Ему тут же сунули древком копья по башке и снова вздернули на ноги.
— Ну?
Парень презрительно сплюнул.
— Войцех из Жупранов, пся крев...
Я жестом приказал его убрать, потому что меня просто распирало своей рукой прикончить гонористого ляха. Ну не люблю я пшеков, хотя прекрасно понимаю, что процент ублюдков и мудаков среди них вряд ли больше чем в остальных нациях.
— Мерзкие люди! — убежденно заявил комтур. — Они подобны зверью, питающемуся падалью. Погрязли в богопротивном тщеславии и грехах! Вот наши истинные враги! И войны не закончатся, пока есть на земле их страна! От них все беды!
— Вы правы... — Я согласно кивнул, отдал кое-какие распоряжения и потащился глянуть на пленных, согнанных в один гурт.
Постоял, посмотрел и тихо поинтересовался:
— Православные есть? Кто есть — выходите вперед.
Вопрос тут же громогласно озвучили, подкрепляя для пущего разумения тумаками.
Вышло немного, всего человек двадцать пять — тридцать из несколько сотен всего полона.
— Мы за веру православную бьемся, а вы за что?
Пленные молчали, понуро повесив головы.
—