Читать интересную книгу Шифр Шекспира - Дженнифер Ли Кэррелл

— Это что, шутка?

— Если бы!.. — ответил Мэттью. — Хотя обсуждение обещает быть довольно веселым. Намечены статьи по главным кандидатам в Шекспиры: графу Оксфорду, сэру Фрэнсису Бэкону, Кристоферу Марло, королеве Елизавете…

— Елизавете? — переспросил Бен в недоумении.

— Там есть персонажи поинтереснее этой старой клюшки. — Мэттью указал на портрет. — Генри Говард, например, который умер сорока годами раньше, чем Шекспир стал известен как драматург. Или Даниэль Дефо, который родился на сорок лет позже.

Я заметила фамилию Мэттью в расписании на субботнее утро.

— «Шекспир и пламя тайного католичества»?

— Сразу после архимага Уэйланда Смита — «Шекспир, братство розенкрейцеров и орден храмовников», — добавил Бен. — Конкуренция будет ого-го.

— У архимага явно богатое воображение, — усмехнулся Мэттью. — Могу доказать. В любом случае меня подвинули. — Он взглянул на меня участливо, как никогда. — Теперь я — главный докладчик.

— Разыщите его, — донеслось в эту же секунду из угла. Атенаида закончила разговор и подошла к нам. — Рано не радуйся, — сказала она Мэттью. — И передай паникерам у себя в кабинете, что мы его найдем. Пожалуйста, — добавила она, видя, что тот и не думает уходить.

Моррис замешкался.

— Так ты уверена, что помощь не требуется? — спросил он меня.

— Нет, если только полиция не узнает.

Он побледнел.

— Извини, ради Бога. Я думал…

— Ничего, обошлось.

Моррис выудил визитку, нацарапал номер своего мобильника и всучил мне.

— Просто пообещай, что позвонишь, если будет нужно помочь.

Я спрятала карточку в карман.

— За меня не волнуйся.

— Между прочим, — подхватила Атенаида, — я просила о помощи.

Бен предупредительно открыл дверь, и Мэттью ушел.

— Вестон Норд, — сказала я с укоризной, как только щелкнул замок.

Атенаида сделала вид, что не слышит.

— Как Николас? Удачно побеседовали?

«Николас»? Никто еще не называл при мне доктора Сандерсона по имени. Даже Роз. Я вкратце передала Атенаиде, что узнала об Офелии Гренуилл, ее связи с Делией и письме, которого не было в бумагах Бэкона. Брошь я оставила в тайне. В конце концов, это был подарок, и я пока не видела причины им делиться.

— Мы ждем, когда доктор Сандерсон придет с письмом, — сказала я. — А пока можно вернуться к моему вопросу. Вы — оксфордианка, Атенаида.

— Vero nihil verius, — пропела она, разводя руками.

Я знала эти слова. «Нет ничего вернее правды». Однако процитировала Атенаида их не случайно. Так звучал девиз графа Оксфорда, своего рода пароль полусветских почитателей Шекспира — мира маргиналов, не чуждого никаким безумствам.

Атенаида горько усмехнулась:

— Поясню для вас, мистер Перл: оксфордианка — это не комплимент выпускнице Оксфорда… Их называют оксонианами. Да и родом я не оттуда. — Взяв у меня брошюру, она развернула ее и показала портрет человека в белом камзоле с высоким, отороченным черным кружевом, воротником. Его овальное лицо с аристократическим носом обрамляли темные волосы и подстриженная бородка. Он поигрывал золотой статуэткой вепря на черной нагрудной ленте. — Назвав меня «оксфордианкой», она имела в виду тех, кто верит, что пьесы Шекспира были написаны человеком, чей портрет я только что показала, — Эдвардом де Вером, семнадцатым графом Оксфордским. — Она перевела взгляд на меня, и ее глаза сверкнули непокорством. — То есть я для нее еретичка.

27

— Я этого не говорила.

— Но подразумевала, судя по тону. — Атенаида прошла к окнам и остановилась напротив, устремив взгляд куда-то вдаль, словно матовое стекла его не задерживало. — Как скоро мы переходим от похвалы к анафеме, когда дело касается веры!

Я открыла рот для возражений, но Атенаида не дала мне говорить.

— Шекспир, мистер Перл, — не просто искусство. Это религия.

— И наука тоже, — возразила я. — Чьи теории строятся на фактах.

— А вы, значит, просеяли их все? Все до последнего? — Она обернулась к Бену. — Стратфордианцы распоряжаются университетами и институтами, включая этот. А университеты распоряжаются истиной. Они не учат сомневаться, оспаривать доказательства. Насаждают лишь то, что сами приняли за аксиому.

— Нечестно получается.

— Правда?

— Мне надо было давно догадаться, — простонала я. — Должно быть, это увлечение Гамлетом сбило меня с толку. И Эльсинор…

— Кстати, об Эльсиноре, — подхватила Атенаида, довольная собой. — Оксфорд и был истинным Гамлетом — внутри Эльсинора, внутри Шекспира.

Бен только и успевал переводить взгляд с меня на нее.

— Истинным Гамлетом?

— Оксфордианцы считают, что граф Оксфорд писал Гамлета с самого себя, — пояснила я.

— Вы меня разочаровываете! — заквохтала Атенаида. — А кто сказал: «Сюжет «Гамлета» столь во многом перекликается с историей жизни Оксфорда, что это обстоятельство заслуживает пристального изучения»?

Я уставилась на нее во все глаза. Она процитировала мою диссертацию! Я думала, слова «наслышана о ваших трудах» относились к моей театральной, а не научной работе. Никто не читает чужих диссертаций, даже родные матери.

— Перекликается, Атенаида, а не списана.

— Как бедный конюх, сын перчаточника из Стратфорда, посмел обличить одного из самых знатных людей страны? Откуда он мог знать подробности?

— Все их знали. Точно так же, как сейчас все наслышаны об извращенных пристрастиях Майкла Джексона. Богатые и знаменитые всегда были на виду, а кое-кто этим даже бравировал. Мне только одно непонятно: зачем? Зачем вам — или кому еще — мешать с Оксфордом того, чьим именем подписаны пьесы?

— Затем, что содержимое пьес для меня важнее обложек, — без прикрас ответила Атенаида. — Тот, кто их написал, имел всестороннее и глубокое классическое образование, имел доступ к хорошим книгам. У него были аристократичные взгляды и привычки вроде любви к псовой и соколиной охоте; он знал английскую провинцию с позиций землевладельца. Не доверял женщинам, обожал музыку и презирал стяжательство. Был сведущ в тонкостях английского законодательства и мореходства, знал итальянский и мог изъясняться на французском и латыни. А главное, он жил и дышал поэзией. Насколько можно доказать — только из фактов, не беря в расчет пьесы, — Уильям Шекспир из Стратфорда не обладал ни одной из этих черт. Следовательно, автор — не он. — Она торжествующе уселась в кресло перед окном. — Оксфорд, напротив, удовлетворяет всем перечисленным требованиям.

— Кроме одного, — возразила я. — Он умер на десять лет раньше. Мы охотимся за «Карденио», или вы не помните?

Пьесой, изданной в тысяча шестьсот двенадцатом. Как мог человек, умерший в каком — тысяча шестьсот пятом?

— Шестьсот четвертом.

— Тем более. Так вот: как мог он написать пьесу через восемь лет после собственной смерти? И речь идет не об одном «Карденио»: «Макбет», «Отелло», «Король Лир», «Буря», «Зимняя сказка», «Антоний и Клеопатра» — большая часть его яковианских пьес вылетает в трубу. Не многовато ли жертв ради знатной родословной?

— Подумаешь, даты, — пожала плечами Атенаида. — Настоящие теории перед датами не отступают. Особенно теми, которые родились в академических стенах. Да, «Карденио» впервые сыграли в тысяча шестьсот двенадцатом, но написать его могли значительно раньше. Вот еще вариант: в тысяча шестьсот четвертом Оксфорд заказал или выполнил сам перевод «Дон Кихота». Потом написал половину пьесы и умер. Несколько лет спустя перевод был опубликован, а еще позже друзья графа и сын попросили Джона Флетчера доделать пьесу и поставили ее в театре — выбрав самый удобный момент, чтобы унизить тем самым своих давних врагов, Говардов. — Тон Атенаиды стал вкрадчиво-провокаторским. — Уж вы-то помните, что они враждовали? — Она обратилась к Бену: — Отец семейства, старый граф Нортгемптон, был другом Оксфорда и двоюродным братом, но когда пришел миг спасать свою говардскую шкуру, обвинил Оксфорда в педерастии.

— Хватит, Атенаида! — взорвалась я. — Все это нелепость. Сплошные «если бы» да «кабы». Ваша нить рассуждений петляет, как пьяный заяц, там, где можно пройти по прямой.

Она фыркнула:

— А вам проще верить, что полуобразованный, а может, даже неграмотный провинциальный чурбан, сын перчаточника, писал гениальные пьесы, предвосхищая развитие теологии, права, дворцового этикета, истории, ботаники и охотничьего искусства?

Она встала и принялась ходить по комнате, разглядывая портреты придворных на стенах.

— «Вер» — это латинский корень, означающий «истинный». Отсюда и всяческие каламбуры — любимая забава средневековой аристократии, — связанные с фамилией графов Оксфордов. Поэтому они взяли себе фразу «Vero nihil verius» в качестве девиза. Так случилось, что это и мой девиз: моя девичья фамилия Девер — искаженное «де Вер». Не иначе за то, что одна из ветвей рода «наследила на стороне». А мое имя… Отец выбрал его не случайно. Оно — попытка приблизиться к началу. Атенаида — вариант прозвища грозной Афины, бряцающей медью, потрясающей копьем[30]. — Последние слова она произнесла с помпой, глядя Бену в глаза. — Оксфорда, первого среди себе подобных, называли баловнем Афины, часто сравнивали с ней. «Глаза его блещут, взгляд сотрясает копья…»