интересам. Почему же вы теперь удивляетесь тому, что стали объектом ненависти во всех уголках Земли?
— Просвещенные люди не прибегают к шантажу для достижения своих целей.
— Шантажу? — рассмеялся человек на другом конце линии. — Здесь нет никакого шантажа! Мы не выдвигаем никаких требований. Вопрос уничтожения Ватикана не может служить предметом торга. Мы ждали этого дня четыреста долгих лет. В полночь ваш город-государство будет стерт с лица планеты. И вы ничего не можете сделать.
К микрофону рванулся Оливетти.
— Доступ в город невозможен! — выкрикнул он. — Вы просто не могли разместить здесь взрывчатку!
— Вы смотрите на мир с позиций, возможно, и преданного делу, но глубоко невежественного швейцарского гвардейца, — с издевкой произнес голос. — Не исключено, что вы — офицер. А если так, то вы не могли не знать, что иллюминаты умели внедряться в самые элитные организации. Почему вы полагаете, что швейцарская гвардия является в этом отношении исключением?
«Боже, — подумал Лэнгдон. — У них здесь свой человек». Ученый прекрасно знал, что способность внедриться в любую среду являлась у братства «Иллюминати» главным ключом к достижению власти. Иллюминаты свили себе гнезда среди масонов, в крупнейших банковских системах, в правительственных организациях. Черчилль, обращаясь к английским журналистам, однажды сказал, что если бы английские шпионы наводнили Германию так, как иллюминаты — английский парламент, война закончилась бы не позднее чем через месяц.
— Откровенный блеф! — выпалил Оливетти. — Вы не настолько влиятельны, чтобы проникнуть за стены Ватикана.
— Но почему? Неужели только потому, что швейцарские гвардейцы славятся своей бдительностью? Или потому, что они торчат на каждом углу, охраняя покой вашего замкнутого мирка? Но разве гвардейцы не люди? Неужели вы верите в то, что все они готовы пожертвовать жизнью ради сказок о человеке, способном ходить по воде аки посуху? Ответьте честно на простой вопрос: как ловушка с антивеществом могла оказаться в Ватикане? Или как исчезло из Ватикана ваше самое ценное достояние? Я имею в виду столь необходимую вам четверку…
— Наше достояние? Четверка? Что вы хотите этим сказать? — спросил Оливетти.
— Раз, два, три, четыре. Неужели вы их до сих пор не хватились?
— О чем вы… — начал было Оливетти и тут же умолк. Глаза коммандера вылезли из орбит, словно он получил сильнейший удар под ложечку.
— Горизонт, похоже, проясняется, — с издевкой произнес посланец иллюминатов. — Может быть, вы хотите, чтобы я произнес их имена?
— Что происходит? — отказываясь что-либо понимать, спросил камерарий.
— Неужели ваш офицер еще не удосужился вас проинформировать? — рассмеялся говорящий. — Но это же граничит со смертным грехом. Впрочем, неудивительно. С такой гордыней… Представляю, какой позор обрушился бы на его голову, скажи он вам правду… скажи он, что четыре кардинала, которых он поклялся охранять, исчезли.
— Откуда у вас эти сведения?! — завопил Оливетти.
— Камерарий, — человек, судя по его тону, явно наслаждался ситуацией, — спросите у своего коммандера, все ли кардиналы находятся в данный момент в Сикстинской капелле?
Камерарий повернулся к Оливетти, и взгляд его зеленых глаз говорил, что временный правитель Ватикана ждет объяснений.
— Синьор, — зашептал ему на ухо Оливетти, — это правда, что четыре кардинала еще не явились в Сикстинскую капеллу. Но для тревоги нет никаких оснований. Все они утром находились в своих резиденциях в Ватикане. Час назад вы лично пили с ними чай. Четыре кардинала просто не явились на предшествующую конклаву дружескую встречу. Я уверен, что они настолько увлеклись лицезрением наших садов, что потеряли счет времени.
— Увлеклись лицезрением садов? — В голосе камерария не осталось и следа его прежнего спокойствия. — Они должны были появиться в капелле еще час назад!
Лэнгдон бросил изумленный взгляд на Витторию. Исчезли кардиналы? Так вот, значит, что они там разыскивают!
— Перечень имен выглядит весьма внушительно, и он должен убедить вас в серьезности наших намерений. Это кардинал Ламассэ из Парижа, кардинал Гуидера из Барселоны, кардинал Эбнер из Франкфурта…
После каждого произнесенного имени коммандер Оливетти на глазах становился все меньше и меньше ростом.
— …и наконец, кардинал Баджиа из Италии.
Камерарий весь как-то обмяк и обвис. Так обвисают паруса корабля, неожиданно попавшего в мертвый штиль. На его сутане вдруг появились глубокие складки, и он рухнул в кресло, шепча:
— I preferiti… Все четыре фаворита, включая Баджиа… наиболее вероятного наследника Святого престола… как это могло случиться?
Лэнгдон достаточно много знал о процедуре избрания папы, и отчаяние камерария было ему вполне понятно. Если теоретически каждый из кардиналов не старше восьмидесяти лет мог стать понтификом, то на практике лишь немногие из них пользовались авторитетом, который позволял им рассчитывать на две трети голосов, необходимых для избрания. Этих кардиналов называли preferiti. И все они исчезли.
На лбу камерария выступил пот.
— Что вы намерены с ними сделать? — спросил он.
— Как вы думаете, что я с ними намерен сделать? Я — потомок ассасинов.
Лэнгдон вздрогнул. Он хорошо знал это слово. В течение столетий церковь имела немало смертельных врагов, среди которых были ассасины и тамплиеры[56]. Это были люди, которых Ватикан либо истреблял, либо предавал.
— Освободите кардиналов, — сказал камерарий. — Разве вам не достаточно уничтожить Град Божий?
— Забудьте о своих кардиналах. Они для вас потеряны навсегда. Однако можете не сомневаться, что об их смерти будут помнить долгие годы… миллионы людей. Мечта каждого мученика. Я сделаю их звездами прессы и телевидения. Не всех сразу, а одного за другим. К полуночи братство «Иллюминати» станет центром всеобщего внимания. Какой смысл менять мир, если мир этого не видит? В публичном убийстве есть нечто завораживающее. Разве не так? Церковь доказала это много лет назад… инквизиция, мучения, которым вы подвергли тамплиеров, крестовые походы… и, конечно, La purga, — закончил он после недолгой паузы.
Камерарий не проронил ни слова.
— Неужели вы не знаете, что такое La purga? — спросил потомок ассасинов и тут же сам ответил: — Впрочем, откуда вам знать, ведь вы еще дитя. Служители Бога, как правило, никудышные историки. Возможно, потому, что их прошлые деяния вызывают у них стыд.
— La purga, — неожиданно для самого себя произнес Лэнгдон. — 1668 год. В этом году церковь заклеймила четырех ученых-иллюминатов. Выжгла на их телах каленым железом знак креста. Якобы для того, чтобы очистить их от грехов.
— Кто это сказал? — поинтересовался невидимый собеседник. В его голосе было больше любопытства, чем озабоченности.
— Мое имя не имеет значения, — ответил Лэнгдон, пытаясь унять предательскую дрожь в голосе. Ученый был несколько растерян, поскольку ему впервые в жизни приходилось беседовать с живым иллюминатом. Наверное, он испытал бы то же чувство, если бы с ним вдруг заговорил сам… Джордж Вашингтон. — Я