Валентин, ни слова не говоря, снял свои сапоги, граф последовал его примеру.
— Теперь, — сказал, смеясь, парижанин, — не бросить ли их в реку, чтоб их след простыл?
— Пусть мой брат не делает этого, — серьезно заметил Трантоиль Ланек. — Сапоги надо сохранить. Как знать, может, они и пригодятся.
У обоих молодых людей было по солдатскому ранцу, где хранилось все необходимое. Молча они спрятали сапоги в ранцы и перекинули их за спину. Курумила между тем окончил свою работу. Французы надели индейскую обувь. Затем все четверо направились в горы в сопровождении неизменного Цезаря.
Семнадцатая глава. ДОН РАМОН
Когда чилийцы ушли со скалы, Антинагуэль, который с великим сожалением позволил им удалиться, обратился с недовольным видом к генералу Бустаменте и сказал:
— Я сделал это по желанию моего брата. Чего еще хочет он?
— Пока ничего, — отвечал генерал. — Но, по-моему, и нам нечего медлить. А потому не лучше ли направиться в стан и там рассудить, как продолжать войну.
— Хорошо, — машинально отвечал токи, бросая злобный взгляд на последние ряды чилийских солдат, которые в это время скрылись за возвышением.
Генерал положил ему руку на плечо. Токи быстро обернулся.
— Что хочет бледнолицый предводитель? — резко спросил он.
— Пусть мой брат выслушает меня, — холодно отвечал генерал. — Отпустив этих солдат, вы поступили словно человек, признающий себя побежденным и столь слабым, что отказался даже мстить. Но это послужит к вашей выгоде. Ваши враги поверят, что у вас действительно мало сил, не будут остерегаться, и вы внезапным нападением одержите над ними победу.
Чело токи разгладилось. Он смотрел уже не так свирепо.
— Да, — шептал он, словно говоря с самим собою, — в словах моего брата есть доля правды. На войне часто следует упустить курицу, чтобы выиграть коня. Мысль моего брата хороша, мы пойдем совещаться.
Антинагуэль и генерал, сопровождаемые Черным Оленем, вошли в палатку. Когда они уселись, Антинагуэль, смотря на дона Панчо, сказал:
— У этого молодого человека, который приходил сюда от имени своих друзей, великое сердце. Мой брат, конечно, знает его?
— Нет! — беззаботно отвечал генерал. — Я видел его сегодня в первый раз. Это, должно быть, один из тех бродяг, которые жалуют к нам из Европы, чтобы поживиться на наш счет.
— Нет! Мой брат ошибается. Этот молодой человек предводитель. У него орлиный взгляд.
— Вы принимаете в нем участие?
— Да, как во всяком храбром человеке, которого я видел в деле. Я был бы счастлив, если бы снова увидел его.
— К несчастью, — заметил насмешливо генерал, — это навряд ли случится. Я думаю, он до того перетрусил, что поспешит при первой возможности уехать из Чили.
— Кто знает, — задумчиво промолвил предводитель. — Пусть мой брат слушает, токи станет говорить. Пусть он сохранит его слова в своем сердце.
— Я слушаю, — отвечал генерал, подавляя нетерпение.
Антинагуэль начал не спеша:
— Когда этот молодой человек был здесь и говорил, я следил за ним. Мой брат не смотрел на него, а между тем он странно поглядывал на моего брата. Этот человек его непримиримый враг.
— Я говорю вам, токи, что не знаю его, — отвечал генерал, пожимая плечами. — Если он и враг мой, то что может сделать мне подобный бродяга? Он мне не страшен.
— Не следует презирать врага, — наставительно сказал токи. — Самый ничтожный иногда бывает самым страшным, именно потому, что незаметен для нас.
Затем началось совещание, продолжавшееся довольно долго. Антинагуэль выговорил себе, в случае победы, провинцию Вальдивию; дон Панчо охотно согласился на эту уступку, но требовал, чтобы войско было собрано немедленно.
— Мой брат увидит! — сказал Антинагуэль, а затем обратился к Черному Оленю: — Мой сын разошлет гонцов и зажжет маяки. С десятым восходом солнца соберется десять тысяч воинов у брода через Биобио. Воины должны спешить, идти днем и ночью. Ульмен, который не приведет своих мозотонов, будет лишен звания и отослан в свою деревню в бабьем платье. Я сказал.
Черный Олень поклонился и вышел, не говоря ни слова. Через двадцать минут гонцы летели во всю прыть и по всем направлениям. Токи приказал покинуть стан.
Через час длинная нить всадников исчезла в девственном лесу, возвышавшемся на краю равнины. Это были Антинагуэль и его воины, направлявшиеся к Биобио. Через два дня арауканское войско стало укрепленным станом на берегу Биобио. Антинагуэль разбил свой стан на вершине лесистого плоскогорья, господствовавшего над единственным бродом на реке. Был устроен завал из деревьев, так что из-за него совершенно не было видно войска. Кто не знал, что тут засели арауканцы, и не подумал бы, что это возможно.
Отряды различных утал-мапусов22 спешили на сборное место, назначенное токи; постоянно прибывали новые. Общее число войска достигало уже десяти тысяч. Черный Олень с отборными воинами рыскал по сторонам с целью захвата неприятельских гонцов. Арауканцы обыкновенно совершают внезапные набеги. Все дело — в неожиданности, а потому предводители действуют весьма осторожно. Индейцы были вполне уверены, что белые ничего не знают о готовящемся им ударе. Они видели, что на том берегу преспокойно пасутся стада и крестьяне занимаются обычными работами как ни в чем не бывало. Генерал Бустаменте осматривал окрестности в подзорную трубу.
Антинагуэль был в своей палатке с доньей Розарио. Когда он решился начать войну с чилийцами, то послал гонца к своим мозотонам с приказанием немедленно привести девушку в его стан, на берег Биобио. С час тому назад несчастная девушка в сопровождении охраны прибыла на место. На ее бледном лице виднелись следы утомления. Она была мрачна и печальна. Предводитель встал и подошел к ней.
— Моя сестра печальна, — сказал он ей нежно, — она утомлена долгой дорогой. Тольдо приготовлено для моей сестры, пусть она отдохнет, и тогда токи объявит ей свои намерения.
— Предводитель, — печально отвечала девушка, — я не чувствую усталости. Ваши мозотоны были добры ко мне, они жалели мою молодость и кротко обращались со мною.
— Таков был приказ токи, — отвечал Антинагуэль.
— Благодарю вас за это. Я вижу, что вы не злой человек.
— Я люблю мою сестру, — отвечал Антинагуэль.
— Нет, — отвечала девушка, — если б то была правда, вы бы пожалели меня и не заставляли бы страдать.
— Я употреблю все усилия, чтобы моя сестра была счастлива.
— О, если вы хотите сделать это, то это так легко! — отвечала она умоляющим голосом.
— Пусть моя сестра прикажет: я исполню все, что она хочет.