Читать интересную книгу Предначертание - Вадим Давыдов

Дикарь, дикарь, думала Рэйчел, разглядывая его украдкой всё время. И Тэдди от него просто невозможно оторвать!

Она была наблюдательна и чувствительна – от природы. И жизненные обстоятельства, в которые Рэйчел попала, развили и усилили эту чувствительность и наблюдательность. Она видела, что Гурьев ни на кого не похож. Вообще ни на кого. Эта непохожесть была его обычным, естественным состоянием. Но, когда это было нужно, он вдруг становился похожим на того, на кого хотел быть в данный момент похожим – на внимательного и прилежного ученика, например. Или на учителя фехтования. Или на венесуэльского алмазодобытчика. Прошло довольно много времени, прежде чем Рэйчел поняла, что так особенно и безоговорочно завораживает её в Гурьеве. Это была его манера двигаться – или не двигаться. В моменты неподвижности он был абсолютно неподвижен, как статуя. И его «служебные» движения, жесты были удивительно, потрясающе экономными. Зато когда он двигался – вставал, например, или уходил – этот переход от покоя к движению был абсолютно неуловим для её зрения. Мгновенная и полная смена состояния, никакого промежуточного цикла. Невозможно было увидеть, как поворачивается его голова, — только то, что она уже повернулась. Это было… немыслимо. Почти страшно. И так восхитительно, что у Рэйчел щемило под ложечкой от восторга. Им можно было любоваться, как морем или огнём, часами.

Однажды он забрал Тэдди на целый день, так и не поддавшись на расспросы о том, куда они, собственно говоря, направляются, зачем и как надолго. И, когда они ввалились в дом, уже затемно, оба возбуждённые, искрящиеся чувством общего приключения и тайны, гордые собой и друг другом, Рэйчел едва не расплакалась, глядя на них. И поняла, что страшно скучала и переживала целый день. И отнюдь не только за брата. Это было так неожиданно, что пресловутое самообладание покинуло Рэйчел, и она рассердилась:

— Где это вы были столько времени!? Тэдди! Джейк! Что это такое?!

— Мы летали, Рэйчел, — едва сдерживаясь, чтобы не заскакать на одной ноге, сказал мальчик и посмотрел на Гурьева.

— Мы летали, леди Рэйчел, — эхом откликнулся Гурьев и улыбнулся.

Так улыбнулся, что Рэйчел просто взбесилась:

— Что?!?

— Мы летали, Рэйчел! На аэроплане!!! На самом настоящем аэроплане, мы вдвоём и лётчик! Как будто мы тоже настоящие лётчики! А потом Джейк… Мистер Гур сказал, чтобы мне дали штурвал, Рэйчел! И я…

— Что?! — Рэйчел, почувствовав ватную слабость в ногах, опустилась на кушетку. — Джейк. Вы ненормальный. Вы что себе позволяете?! Вы отдаёте себе отчёт?!

— Пойди к себе, Тэдди, — вздохнул Гурьев. — Нам с леди Рэйчел нужно обсудить кое-какие наши дела тет-а-тет.

Мальчик, посмотрев по очереди на сестру и на Гурьева, удалился. Гурьев, коротко взглянув на Рэйчел, чуть заметно качнул головой и прищурился. Рэйчел, встав перед ним и подбоченившись, как зелёнщица, прорычала:

— Итак?!

— Я понимаю вашу тревогу, леди Рэйчел, — Гурьев перевёл неё взгляд. И сказал по-русски: – Если ты ещё хоть раз позволишь себе орать на меня при мальчике, — Бог свидетель, я тебя отлуплю. Леди Рэйчел.

Рэйчел отступила на шаг и открыла рот. И закрыла его опять. И так она открывала и закрывала рот, абсолютно молча, наверное, секунд тридцать. И, наконец, выдавила из себя, — по-английски:

— Я ещё пока здесь хозяйка.

— Пожалуйста, — подтвердил кивком головы, тоже по-английски, Гурьев. — А я – мужчина. И будет так, как я говорю.

Рэйчел хотела сказать ещё что-то, но не успела, — трель электрического звонка прервала её.

— Кто там, Джарвис?!

Ей никто не ответил. Сделав вид, что она рассержена нерасторопностью прислуги, Рэйчел, развернувшись, почти выбежала из гостиной:

— Джарвис! Кто…

Вместо камердинера целиком взору Рэйчел предстали лишь его ноги в начищенных до блеска ботинках, а над ногами – совершенно невероятных размеров корзина с орхидеями, распространявшими такой аромат, что у Рэйчел закружилась голова.

— Что… Что это значит? — пробормотала она.

— Это значит – я покорнейше прошу простить меня, леди Рэйчел, — тихо сказал Гурьев, возникая у неё за спиной.

Нет, ну, это же невозможно, на самом деле, жалобно подумала Рэйчел. Я не могу. Что же это такое?!

Она позорно бежала с поля боя. И закрылась у себя в кабинете, надеясь как следует всплакнуть. Но ничего у неё не получилось, потому что раздался стук в дверь, и она услышала голос мальчика:

— Рэйчел… Это я. Открой. Пожалуйста!

Несколько секунд поколебавшись, она открыла дверь. Тэдди торопливо проговорил:

— Рэйчел! Ты не сердись! Ну, пожалуйста! Это было так здорово! Я даже не подумал, что ты будешь волноваться… Я… Мы… Мы больше так не будем! Не сердись, Рэйчел!

— Я не сержусь, сэр Эндрю Роуэрик, — улыбнулась она, закусив нижнюю губу, чтобы не разреветься.

— И на него не сердись, — тихо сказал мальчик. — Рэйчел, прошу тебя.

— Не буду.

— Правда?! — глаза у Тэдди засветились.

— Правда. Где он?

— Кто? Джейк? Он в гостиной.

— Он… не ушёл?

— Он не уйдёт, Рэйчел, — Тэдди перестал улыбаться. — Он не уйдёт. Это же Джейк, понимаешь, Рэйчел?! Он не уйдёт.

Он уйдёт, с тоской подумала Рэйчел. Он уйдёт, потому что он дал слово. Это же Джейк, понимаешь, Тэдди?!

Лондон. Апрель 1934 г

Следующим вечером он разыскал Оскара. Отыскать честного и порядочного человека в большом городе куда легче, чем многим кажется. Как и узнать о нём всё, что требуется. Гурьев явился в контору к Бруксу за десять минут до окончания рабочего дня.

— Здравствуйте, мистер Брукс, — дружески улыбаясь, Гурьев протянул руку, назвался и уселся в кресло напротив Оскара. — Я понимаю – время для делового визита несколько странное, но скоро всё прояснится. Где вы обычно обедаете после работы? Надеюсь, не дома?

Это было не просто нарушение всех мыслимых и немыслимых правил этикета. Это было чудовищное, невероятное, ошеломляющее нападение из-за угла. Он сейчас заорёт «Полиция!», мысленно усмехаясь, подумал Гурьев. Нет, не заорёт, конечно. Или я не умею читать.

— Я… Простите, мистер Гур. Вероятно, вы ошиблись адресом или именем. Не соблаговолите ли вы уточнить…

Брукс был настолько выбит из колеи, что попытка к сопротивлению, оказанная им, выглядела весьма жалко. Это радует, подумал Гурьев. Пикируем.

— Ну же, Оскар. Леди Рэйчел отзывалась о вас как о человеке, которому можно довериться. А у меня к вам дело.

— Леди… Леди Рэйчел? — хрипло переспросил Брукс и, растерянно привстав, переложил пресс-папье с одного края массивного письменного прибора на другой. — Вы… знакомы?

— Мы знакомы, Оскар. Называйте меня просто Джейк, безо всяких церемоний.

— Вы странно ведёте себя для человека её круга, — губы Брукса, и без того не слишком полнокровные, превратились в тонкую нитку, только изгибом могущую отдалённо сойти за улыбку. — Прошу прощения, но…

— Я просто ни на кого не похож, — улыбнулся в ответ Гурьев. — В этом всё дело.

Брукс был именно таким, каким он его себе представлял. Вот только на звук её имени он отреагировал совершенно не по-английски. Что ж, подумал Гурьев. Это именно то, что мне нужно сейчас. Надеюсь, я не искалечу его. Господи. Рэйчел.

— Давайте закатимся куда-нибудь, где вы ещё ни разу не бывали, выпьем, перекусим и обсудим наши дела. Не возражаете?

— Я…

— Конечно, не возражаете, — обворожительно улыбнулся Гурьев, поднимаясь. — Я бы на вашем месте точно не возражал.

Они зашли в маленький итальянский ресторанчик на углу улиц Тонбридж и Кромер. Это место Гурьев присмотрел около недели назад, во время одной из своих ночных прогулок по городу. Вот Рэйчел пришла бы в ужас, узнав, что я шатаюсь в таких местах по ночам, как вурдалак, усмехнулся он про себя.

— Что будете пить, Оскар?

— Скотч, — неуверенно предположил Брукс, озираясь. Чувствовалось, что за стенами своей конторы, вдали от бухгалтерских проводок и биржевых колонок, ему неуютно.

— Нет-нет, — запротестовал Гурьев, — скотч перед итальянской кухней – это извращение, за которое нужно ссылать в Новую Каледонию[20] на вечные времена. Два мартини, Паскуале, — сказал Гурьев по-итальянски подошедшему официанту. — С зелёной оливкой и долькой лимона, и не забудь вынуть косточку, хорошо? Потом… — Он сделал вид, что сосредоточенно размышляет над заказом. — Для моего друга – турнедо[21] с марсальским соусом, шафраном и розмарином, средне прожаренное, с овощным гарниром, и шеф-салат с горгонцолой[22] и гриссини[23] для меня. И бутылку бардолино. Спасибо, приятель.

Официант, просияв, умчался на кухню, откуда немедленно раздались полные воодушевления звуки – посторонние гости нечасто говорили по-итальянски и ещё реже заказывали с таким вдумчивым знанием предмета. Собственно, этот маленький спектакль Гурьев разыграл вовсе не для ублажения рестораторов, а для Брукса. Предполагаемый эффект был достигнут.