Читать интересную книгу Пересуд - Алексей Слаповский

Другие тоже готовы были рассмеяться, но нелепый смех Натальи их остановил.

Она хохотала взахлеб, запрокидывая голову. Очень уж по-актерски, подумал Курков, взял ее под руку и попытался успокоить:

— Не надо…

— Отстань! Это же абсурд! Это полный абсурд! Леня, мы никогда отсюда не выйдем! Никогда! Мы будем веселиться, пока все не подохнем!

— Уйми бабу, — хмуро сказал Притулов Леониду.

— Ничего, она сейчас… Нервы, сами понимаете…

— У всех нервы…

Наталья еще некоторое время смеялась, но уже зажимая рот, а потом стала плакать.

Курков гладил ее по плечу…

01.00

Авдотьинка — Шашня

Тихон изредка поглядывал на Вику, но она обратила на него внимание только один раз — показав взглядом на свою сумку. Тихон понял, взял сумку, понес ей и хотел остаться рядом, но она резко положила ладонь на сиденье рядом с собой: не надо. Он вернулся, а Вика, обхватив сумку, прижалась к ней, согнулась, смотрела, повернув голову, в окно — вернее, в шторку закрытого окна.

Тихон врать себе не любил, хотя и умел, — он понял, что жалеет об этой поездке. Нет, он немного влюблен в Вику, но в кого он только не был влюблен — сколько себя помнит. Поперся почти за тысячу километров — зачем? Как с ней себя вести после того, что случилось? Наверняка теперь у нее психологические проблемы. А Тихон мечтал, чтобы первый контакт был с девушкой обязательно красивой и, конечно, без проблем — красота с проблемами не совместима.

К тому же, он не мог невольно не согласиться с Притуловым, хоть тот и маньяк. Действительно, ведь они мучают, женщины, они постоянно мучают своими голыми ногами, животами, тем, что снимаются на обложках и в видеороликах, позволяя выставлять себя на продажу. Грубо говоря, разве действительно не спровоцировала Вика маньяка? Получается, что и Тихон — не человек свободного выбора, а жертва провокации. Это обидно. Это очень обидно.

Он не успел приготовиться, когда подошли Маховец и Притулов, — потому что не в чем было сознаваться, он ничего такого не сделал, чтобы за это могли осудить и посадить в тюрьму. И неожиданно сказал:

— А я шнурки не умею завязывать.

Прозвучало глупо — но, может, и хорошо, что глупо. Почти по-детски, а детей не трогают. К тому же, это было правдой: в детстве он не научился завязывать шнурки, а потом, когда ему покупали очередные ботинки или кроссовки, просил маму завязать свободно, чтобы ноги влезали без препятствий, в крайнем случае — с ложкой.

— И больше ничего? — спросил Маховец.

— Вроде нет.

— Ошибаешься, — сказал Притулов. — Твоя девушка?

Он показал на Вику.

— Мы родственники.

— Тем более. Ты должен был предотвратить преступление.

— Я пробовал, — Тихон притронулся к ссадине на лбу.

— Плохо пробовал.

— А что, за не предотвращение статья есть? — спросил Петр.

— У нас есть! — ответил Притулов. — Не предотвратил, девушку обесчестили. Она может стать проституткой. Пособничество, пять лет — минимум. Согласен?

Тихон кивнул.

Притулов не глядел на него (уверенный в согласии), он глядел на Вику. Но перед Викой сидел еще Желдаков.

01.02

Авдотьинка — Шашня

А Желдаков успел много о чем подумать — возможно, с такой силой, с какой еще никогда не думал, потому что никогда в таких ситуациях не бывал.

Имелись у него две идеи, накопленные за жизнь: удовольствия у всех одинаковые, это раз, ценно лишь то, что приносит пользу мне, это два. Вторая идея осталась нетронутой — а возможно и выросла за счет того, что уменьшилась и высвободила место первая.

Да нет, открылось Желдакову. Не одинаковые у людей удовольствия. Это я себя успокаивал. Одни получают удовольствия, какие хотят, а другие пользуются остатками. Значит — он человек остатков? Получается так. Человек остатков, в отличие от основных людей. Даже эти преступники оказались основными. Они в считанные минуты заставили всех, включая Желдакова, жить по своим законам. Один с удовольствием бьет по мордам, второй уцепил самую красивую девочку и попользовался без всяких сомнений. Хотел бы так Желдаков? А почему бы нет? Он на эту девочку тоже глаз положил. Просто, соблюдая равновесие, он приучил себя не желать недостижимого. Но кто сказал, что оно недостижимо? Напротив, выяснилось — очень достижимо. Легко достижимо. Наставил ружье, дернул барышню за руку — и все, и достиг.

Выпитая водка (он достал из сумки запасную бутылку) утверждала его в этих мыслях и настроениях — одновременно и печальных, и странным образом вдохновляющих. Только он не понял еще, на что они вдохновляют. Сопротивляться вооруженным бандитам? Зачем? Примкнуть к ним? Не получится, да и не надо.

В общем, хотелось чего-то, но пока неясно было, чего.

А преступлений ему придумывать не надо, у него, слава богу, есть преступление — готовенькое и вполне солидное: помог одной своей любовнице, занимавшейся квартирными аферами, пригробить старушку. Он отказывался, говорил, что у него на кровь нервы, она сказала, что никакой крови не будет, ему вообще ничего делать не надо, она просто поговорит со старушкой, та расстроится и помрет от сердечного приступа. Надо будет только закатать ее в черный непрозрачный пластик и вынести. И будет старушка значиться пропавшей без вести, а квартирка отойдет в пользу тех, кому нужней. Молодым же везде у нас дорога, а старикам везде почет, особенно на кладбище. Желдаков все равно сомневался. Любовница тогда сказала: проваливай. Выбор был прост: либо потратить три часа на не очень приятное дело, а потом вернуться в уют и тепло, либо переться сейчас в осеннюю ночь неведомо куда. Желдаков согласился. Поехали, вошли: старушка легко впустила солидную женщину, представившуюся социальной работницей. О чем-то они в комнате поговорили, потом любовница позвала, Желдаков вошел и увидел старушку с полиэтиленовым пакетом на голове.

Они упаковали ее, отвезли за двадцать километров от Москвы, закопали, все обошлось хорошо, правда, через пару месяцев пришлось с любовницей расстаться — она позвала на второе такое же дело, а Желдаков все-таки не рецидивист какой-нибудь.

Вот об этом Желдаков и рассказал в кратких выражениях.

— У, брат, да ты хуже нас всех! — покачал головой Маховец.

— Это почему?

— Как почему? У Евгения вот — идея. Ведь идея же?

— Конечно, — согласился Притулов.

— У меня тоже свои причины. Собственные, понимаешь? Личные. А ты ради чего убил старую женщину?

— Я ее не убивал. Спрятать помог, это да. За это срок дают, я знаю. Но я же и не говорю, что не виноват.

— Ты хуже, чем твоя баба, виноват! — разъяснял Маховец. — У бабы была личная цель, причина. А у тебя? И еще хвастаешься — не рецидивист! Ты хуже рецидивиста! Сравнил! Рецидивист — это что? Человек вышел на волю, ему хочется жизни, он гуляет, потом ему понадобилось кого-то прирезать. Ну, мало ли. Денег добыть или просто не понравился человек. И он собирается его прирезать, а тот не хочет. Нет, говорит, не надо меня резать, я жить хочу! — изображал Маховец в лицах. — А тот ему: чудак-человек, как не надо, очень даже надо! И ты не дергайся лучше, а стой спокойно — или ляжь сразу на землю, чтоб тебе потом не падать, не ушибаться. Ляжь, дорогой, а я тебя зарежу, и все будет спокойно, потому что все равно ведь так будет. Нет! — с изумлением и огорчением за воображаемого зарезываемого человека воскликнул Маховец. — Никак не может успокоиться. Нервничает, переживает, не хочу, кричит. Тут ты идешь мимо. И я тебе, к примеру, говорю: подержи человека, мне его зарезать надо, а он мешает. И ты его берешь, и держишь. Так получается? Так или не так?

— Ну, примерно. — Желдаков не хотел перечить.

— Вот! Поэтому ты еще больше виноват! И заслуживаешь ты высшей меры.

Петр тут же вмешался:

— Стрелять не надо больше, ладно? — сказал он. — Какой смысл?

— Апелляция принята! — важно отозвался Маховец. — Заменим пожизненным заключением. Все согласны?

Никто не ответил, но Маховец кивнул, будто получил подтверждение.

01.10

Авдотьинка — Шашня

Притулов уже не интересовался Желдаковым — он смотрел на Вику.

Ему было любопытно ее видеть.

Раньше он видел своих жертв после того, как все было сделано, только мертвыми. И уже не интересовался ими, прятал, закапывал — как прячут неодушевленный мусор. Если и тянуло на место преступления, как выражаются криминалисты, то не для того, чтобы проверить, не осталось ли следов (этим страдают многие), а просто — любой нормальный человек любит посетить тот уголок, где ему было хорошо.

Вика, оставшаяся живой, и притягивала, и тревожила — будто что-то он не доделал, не завершил. В конце концов, жизнь, как давно понял Притулов, держится на правилах и обычаях. В том числе, на своих собственных. Значит, надо все-таки сделать Вику мертвой, тогда все будет правильно. Но рядом Маховец, опасный напарник, намерений которого Притулов до сих пор не понял. Он вообще не совсем понимал этого человека. Лучше бы его тоже убить и взять власть полностью в свои руки, но остаться одному — слишком опасно. На остальных надежды нет — угонщик то и дело перечит, бедный капиталист тоже делает вид, что ни при чем, а Личкин притих, не видно его и не слышно, наверное, заснул (это было действительно так).