Снарядившись таким образом для битвы, Арфос поднялся по лестнице к покоям матери. По пути он не увидел никого, кто в добром здравии стоял бы на ногах. Попалась парочка свежих трупов, а также несколько несчастных, хрипящих в предсмертной агонии. Он мог лишь надеяться, что, коль скоро чары покинут дом, разум к этим обезумевшим вернется.
Когда он поднимался по лестнице, страх грыз его внутренности, как волк кролика. У выломанной двери в покои матери этот страх превратился в нечто осязаемое, холодное, как лед, и такое большое, что, казалось, выпирало наружу во всех направлениях. Он утихомирил свои кишки и желудок и вошел в спальню.
Сломало его наконец вовсе не наводящее страх заклятье Скирона. Сделало это зрелище того, что осталось от горничной, вонь от ее смерти - и плавающий в дверях спальни госпожи Дорис образ колдуна.
Арфос бросил всего один взгляд на эти усаженные шипами черные руки, обхватившие его мать, и вскрикнул. А затем повернулся и побежал.
Он не помнил, как выскочил из дома или несся по улицам, быстрее, чем когда-либо бегал раньше. На самом деле он не смог бы бежать быстрее, даже если б принял оба пузырька. Он бежал, ломая руки и ничего перед собой не видя, и те, кто рыскал и хищничал по ночам, расступались перед ним, принимая его за сумасшедшего.
На самом-то деле он не помнил ничего, пока не оказался скребущимся в ворота дворца Дамаос. Миг спустя он оказался перед сержантом Талуфом.
- Что, во имя Эрлика?..
- Это... это сделано не богами, - задыхаясь проговорил Арфос. Он ухватился за прутья решетки ворот, словно стоило ему разжать захват, как его швырнуло бы в жерло вулкана. - Колдовство! Колдовство в нашем доме!
Талуф-то ума не терял. Ворота отъехали в сторону - Арфос заметил, как бесшумно они двигались по сравнению с ржавым чудищем во дворце Лохри, - и Арфоса окружили охранники. Кто-то дал ему воды, кто-то подставил для опоры плечо. Потом отвели к дому, где ждала госпожа Ливия.
Она сидела на шелковых подушках в кресле из резной слоновой кости, и лицо у нее приобрело тот же оттенок, что и слоновая кость. Такой же была и ее ночная рубашка. Она открывала ее прекрасное тело больше, чем Арфос когда-либо мечтал увидеть. Однако вид имела такой гордый, словно облачилась в рыцарские доспехи. Глаза-то у нее определенно выглядели такими же холодными, как сталь, и они ничуть не потеплели, когда Арфос закончил свой рассказ.
- Значит, ты сбежал? - вымолвила она. Даже судья, приговаривающий человека к сажанию на кол, мог говорить добрее.
- Су... Ливия... - выговорил Арфос, отваливая в сторону, когда ноги начали помимо воли плести узоры, как в танце. - Я... колдун оставил одно заклинание, чтобы заставить бояться любого. И не только его к тому же. - Он описал образ своей матери - или начал его описывать, потому что Ливия подняла одну ладонь, призывая его к молчанию, а другой прикрыла себе рот.
Когда она снова овладела собой, голубые глаза ее казались менее холодными.
- Что же, по твоему, стало с твоей матерью?
- Не знаю, - сказал Арфос. - Но мне кажется, что ваши враги, возможно, стали моими. Я думал, может, вы знаете по крайней мере, жива она или нет.
- Нам это неизвестно, - ответила Ливия. - Но думаю, мы, возможно, знаем, кому это известно.
- Господину Акимосу? Она впервые улыбнулась, а затем кивнула: - Я б удивилась, если б он ничего не знал. - Тогда мы можем позвать...
- Не думаю, что он ответит на любые вопросы, заданные ему законными средствами. Что же касается других средств - прежде, чем мы сможем применить их, нам надо освободить капитана Конана.
Не промелькнуло ли что-то при этих словах на лице у рослого иранистанца? Арфос напомнил себе найти немного правдослова или изготовить его, если не сможет найти ничего пригодного к употреблению.
- Где его держат?
Теперь настала очередь Ливии рассказывать о случившемся. Арфос выслушал, и ноги снова стали слабеть, пока Реза не подтолкнул к нему табурет. Когда Ливия закончила, Арфос сидел уставясь в пол, чтобы она не увидела выражения его лица.
Он предпочел бы, чтоб ему скорее переломали все кости, чем вернуться в дом, где теперь царили колдовские ужасы. Но он скорее предпочел бы, чтобы с него содрали кожу, чем позволить Ливии считать его трусом.
- Тогда - если несколько ваших людей смогут вернуться со мной в дом...
- А как насчет колдовства? - проворчал Реза.
- Есть путь в погреб, не проходящий через остальной дом. Все, что нам нужно, находится в погребе, и большую часть его может унести один человек. И человеком этим буду я, так как я чуть-чуть защитил себя.
Солнце засияло с лица Ливии, и если б Арфос не сидел, то упал бы грудой. Ради сохранения на лице его возлюбленной такого выражения снятая заживо кожа будет небольшой ценой!
Глава 13
Часовой у двери в дом Харофа стоял один, как в самом деле и следовало ожидать. Устройства, призванные помешать побегу тех, кто пребывал в этом доме, были настолько многочисленными и хитрыми, что считали, что одного часового вполне достаточно. Его обязанности заключались в том, чтобы оставаться бодрствующим и отмечать на висевшей у двери табличке тех, кто входил и выходил.
Он вытянул ноги, перегородив ими половину туннеля, а руки - на половину расстояния до потолка. А затем застыл, когда раздались легкие шаги на лестнице, как раз вне поля зрения.
Он поднялся и обнажил короткий меч.
- Кто там?
- Всего лишь друг. - Голос был женским и принадлежал скорее девушке, чем женщине. Миг спустя в поле зрения появился источник этого голоса.
Ей едва ли могло быть больше семнадцати, но при всем при том она была неплохо сложена. Надетая на ней латаная и замызганная туника прохудилась чуть ли не до дыр, и часовой мог бы побиться об заклад на месячное жалованье, что под ней она ничего не носила. И она определенно ничего не носила ни на ногах, ни на голове, оставив непокрытой массу темно-каштановых волос.
- Друг, говоришь? - Часовой не убрал меч в ножны, но острие опустил.
- Ну та, кто может стать своей со временем.
- Я не видел тебя наверху.
- А когда ты в последний раз был над дверью Имгоса?
Часовой рассмеялся и покачал головой. Девушка улыбнулась.
- Так давно? Тогда не удивительно, что ты меня не видел. Я появилась на кухне всего пять дней назад.
Часовой кивнул. Это объясняло то, что она ему незнакома, а также почему одета словно беглый заключенный. Повара и судомойки в караулке получали голодное жалованье и мстили, предлагая только голодную еду. Часовой помнил рационы получше и на борту кораблей, проведших месяц в море!
- Ну, если у тебя нет лучшего занятия, то не посмотреть ли нам, не сможем ли мы подружиться? - Часовой надеялся, что ей не потребуется иной подстилки, кроме его плаща. Если ей понадобится нечто большее, чем просто подстилка, то прекрасный шанс может ускользнуть...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});