Читать интересную книгу В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА - Юлия Жадовская

Мы оба молчали; наконец он прервал это тяжелое молчание.

- О, если б ты могла гордо и равнодушно презирать людское мнение и твердо перешагнуть через цепь глупых предрассудков!.. Мы могли бы еще быть счастливы…

- Скажите мне, ради Бога, что у вас за цель вести меня таким тяжелым, неверным путем к счастью, о котором вы так часто поминаете? Что вам за радость терзать, томить мою душу бесплодными, мучительными жертвами? Тешит ли это ваше самолюбие или так уже вы созданы? Простите меня, Данаров. Я верю, что вы благородный человек, но все-таки плохо понимаю вас… Неужели при встрече со мной вы ни разу не подумали, что я должна буду перечувствовать, передумать, перестрадать, тогда как все могло бы пойти иначе?.. Называйте меня глупою, неразвитою, а по моему мнению, любить человека, который не может или не хочет жениться, - почти преступление…

Он побледнел и устремил на меня взгляд, в котором выражалась такая душевная мука, что я невольно взяла его за руку.

- Ну, продолжай, Генечка, продолжай! карай меня до конца…

- Ради Бога, отпустите меня поскорее!

- Еще минуту… Жить с тобой под одною кровлей, не страшась ни разлуки, ни измены; называть тебя с гордостью женой моей, ввести тебя хозяйкой в мой старый дом, который превратился бы для меня в великолепный замок… Ах, милая Генечка! скажи, не правда ли, ведь это было бы неизмеримое счастье?..

Глаза его блистали так ярко, голос дрожал и прерывался.

- Скажи, не так ли?.. И что же, моя милая, - продолжал он все тише, все ближе склоняясь к плечу моему, - ничего этого не будет, не может быть… по очень, очень… простой причине: я… женат…

- Боже, помилуй нас! - вырвалось у меня от всей полноты внезапного, неожиданного удара…

Несколько минут мы не могли произнести ни слова; будто железная рука сдавила мне грудь и горло.

Он лихорадочно прижал меня к груди своей.

- Я теряю тебя навсегда! Неужели ты уже не любишь меня? Неужели благоразумие твое достигает таких страшных пределов?.. Этого не может быть!

- Друг мой! То ли теперь время, чтоб пытать, люблю я вас или нет?! Теперь, когда надо думать о разлуке… о том, как пережить страшное горе… Ах, Данаров! что вы наделали! Зачем скрывали, зачем не сказали прежде! обоим было бы легче!

- Сперва, когда еще я не знал тебя, я не находил нужды объявлять о том, что для меня тяжело и печально, а после… Генечка, после… сил у меня не было…

- Но ты любил и ее… твою жену?

- Вот как все было. Отец мой, человек сурового, страшного характера, был скуп и мерял всех на аршин своих понятий. В довершение всего, он никогда не любил меня; во-первых, потому, что заподозрил мать мою в какой-то интриге; во-вторых, потому что я был довольно заносчивый, гордый мальчишка. Однажды, еще в детстве, на слова его: "И видно, что не мой сын" - я позволил себе сказать ему: "Я и сам был бы рад иметь другого отца…". С этих пор совершенная холодность, которую не могла уничтожить даже смерть моей бедной доброй матери, поселилась между нами. Несмотря на это, он никогда не мог решиться лишить меня наследства, потому что я был последняя поддержка нашего угасающего рода. Окончив свое образование в университете, я вступил на службу… Внимание общества и собственное самолюбие заставляли меня невольно исполнять все его требования. Я должен был прилично содержать себя: щеголеватый экипаж, удобная квартира, хорошее платье казались мне необходимыми, тем более что все знали, что я единственный сын богатого отца, хотя никто не знал, что отец не давал мне почти ничего. Ложный стыд заставлял меня занимать и тратиться. Когда терпение моих кредиторов истощилось, некоторые из них писали к отцу и получили отказ; другие стращали меня неприятною публичностью, даже возможностью посидеть в тюрьме… Я пришел в отчаяние и уже собирался застрелиться. О моей крайности проведала хозяйка дома, где нанимал я квартиру, богатая вдова, которая была неравнодушна ко мне. Она предложила мне свою руку и готовность заплатить мои долги. Несмотря на свою не первую уже молодость, она была еще недурная и свежая женщина. Сердце мое было свободно, и объятия влюбленной в меня женщины, не лишенной ни ума, ни образования, показались мне гораздо приветнее и приятнее холодных объятий преждевременной смерти. Не думая долго, мы обвенчались. Я находился в той туманной поре молодости, когда еще всякое чувство рисуется в обманчивых красках. Впоследствии вместо нежной, снисходительной любовницы я нашел взыскательную, ревнивую жену; я очутился в кабале; я почувствовал себя купленным за слишком дешевую цену, между тем как жена хотела, уверить меня в каком-то страшном пожертвовании с ее стороны. При первом ее укоре я уверился, но поздно, что сделал страшную, неисправимую ошибку, и измучил себя бесплодным раскаянием. Ревность и раздражительность характера жены моей достигали крайних пределов; все отношения между нами сделались до того натянутыми, что необходимо должны были порваться от малейшей случайности. Тут умер мой отец. Получив независимое состояние, я отдал жене заплаченную за меня сумму с большими процентами и предложил расстаться. Тут, разумеется, последовали неприятные сцены обмороков, упреков, оскорблений - я всем пренебрег и вырвался на свободу. Цепь супружества порвана, Генечка, но не снята. Я прикован к самой тяжелой ее половине, я все-таки раб, без воли и силы… Ах, милая Генечка! как я наказан за то, что струсил перед смертью!

- Не трусьте перед жизнью, и я буду уважать вас.

- Уважать! уважать! - сказал он, вздрогнув, - вот слово, которое мне так дико слышать от тебя, одно, без слова любить!

- Вы знаете, что последнее здесь, в моем сердце.

- О, дай Бог, чтобы это было так!..

Он печально улыбнулся и отвечал с прежнею нежностью:

- Если ты захочешь, я поверю.

Утренняя заря начала заниматься.

- Никого не видно; я провожу тебя. Все еще спят, - продолжал он, - никому нет дела, что бедный Данаров теряет надежду на счастье, видя тебя, может быть, в последний раз!..

- Ты уедешь? - с трудом могла я произнести.

- Да, я уеду куда-нибудь дальше; не могу же я оставаться в здешней стороне… Ведь так нужно, так должно по-твоему? не так ли?

Мы вошли в сад. Пройдя несколько шагов, я остановилась, прислонясь к знакомой старой березе. Бледный, взволнованный, он устремил на меня взор со странным выражением грусти и досады.

- Я угадал! ты не отвечаешь…

- Виновата ли я!

- Нет, этого не может быть!

- Чего не может быть?

- Не может быть, чтоб ты решилась расстаться со мной; нет, мы уедем вместе, далеко отсюда. Что нам за дело до них, до твоей старой тетки? в ее годы от горя не умирают. Пусть о нас забудут, как мы забудем обо всех. Мы устроим чудную жизнь, мы окружим себя полным счастьем… Уедем, моя милая! не рассуждай, если любишь! Нам нельзя так расстаться! Назло судьбе мы будем счастливы… Не так ли? Сегодня вечером все будет готово. Я снова буду ждать тебя здесь, счастливый выше всякого выражения. Я приму тебя в мои объятия, чтоб никогда, никогда не расставаться!..

Его слова поражали меня горестным удивлением. Мне остановилось страшно, будто чье-то проклятие невидимо пронеслось надо мной.

- Нет, лучше умереть, - сказала я. - И с вашей стороны жестоко так пытать мои силы.

- Скажите, зачем же вы давали святое имя любви вашим ребяческим чувствам?

И лицо его приняло при этих словах холодное и суровое выражение.

- Что же они такое были? Боже мой! что же они были по-вашему? - сказала я, подавленная страшною тоской невыносимого страдания.

- Увлечение мечтательной девочки, каприз ее тщеславного сердца… Не думаете ли вы, что я способен быть игрушкой подобного каприза? что я буду безнадежно умирать у ног ваших? Нет! подобная роль не по мне… Не думайте видеть во мне отчаянного возды-хателя… с этих пор я холодный поклонник вашей добродетели, вашего высокого благоразумия.

- Я думаю, что вы жестокий, гордый, себялюбивый человек, - сказала я. - Прощайте! мне пора домой.

- До свидания! - отвечал он голосом, который звучал язвительным равнодушием, и вышел из сада.

Я бессознательно смотрела ему вслед, пока он не скрылся за шумящею мельницей, и тихо пошла к дому. Любви моей был нанесен удар, потрясший ее до основания…

В доме все еще спали, когда я тихо прошла в свою комнату, озаренную первыми лучами утренней зари. Только ночь прошла с тех пор, как я покинула ее, а я пережила годы… Ведь могла же я видеть во сне все случившееся со мной. О, с какою отрадой сидела бы я теперь, проснувшись и уверившись, что тяжелый сон миновался!.. Я бы встретила утро мыслью о нем и надеждой его увидеть… Правда, и теперь я думала о нем. О, если б Можно было не думать, если б у человека была счастливая власть одним мановением воли вычеркнуть из памяти все печальное и мучительное, вырвать из сердца томительное чувство!.. Удары судьбы не убивают, а увечат душу и повергают ее в долгое, болезненное бессилие. Узнать, что он женат, было для меня, конечно, ужасно, но я чувствовала, что главное горе не в том… Самое воспоминание было отравлено. Душа моя ныла и болела чувством, похожим на то, как если бы у гроба милого человека вы вдруг уверились, что не стоит он ни любви, ни сожаления!.. О, это было страшное чувство!..