— Как! Свергнуть с трона эту августейшую Семирамиду — мою матушку, которая с таким удовольствием играет роль королевы, словно она настоящая государыня? Удивляюсь, как ты можешь давать мне подобные советы, — возразил молодой лорд.
— Вы отлично знаете, что ваша матушка была бы счастлива, если б вы хоть сколько-нибудь интересовались делами острова, дорогой мой Дерби.
— Да, разумеется, она позволила бы мне называться королем, но пожелала бы стать вице-королевой и властвовать надо мною. Заставив меня променять столь любезную мне праздность на королевские труды и заботы, она всего лишь приобрела бы еще одного подданного. Нет, Джулиан, она почитает властью право вершить дела этих несчастных островитян, а почитая это властью, находит в сем удовольствие. Я не стану вмешиваться, разве только ей снова вздумается созвать верховный суд. Мне нечем будет заплатить вторичный штраф брату моему — королю Карлу. Впрочем, я забыл что это — ваше больное место.
— Во всяком случае, это больное место вашей матушки, и я не понимаю, для чего вы об этом говорите, — отвечал Джулиан.
— Что ж, я не питаю предубеждения к этому несчастному Кристиану и даже уважаю его память, хоть и не имею на то столько причин, сколько вы, — сказал граф Дерби. — Я помню, как его вели на казнь. Тогда меня в первый раз в жизни освободили от занятий, и я искренне желал бы, чтобы моя радость по этому поводу была связана с какой-либо другою причиной.
— А я предпочел бы, чтобы вы говорили о каком-нибудь другом предмете, милорд, — отозвался Джулиан.
— Вот так всегда, — отвечал граф. — Стоит мне упомянуть о предмете, который заставляет вас встряхнуться и согревает вашу кровь, холодную как кровь водяного — пользуясь сравнением, употребляемым жителями этого благословенного острова, — как вы заставляете меня переменить разговор. Так о чем же нам говорить? О Джулиан, если бы вы не уехали и не погребли себя заживо в замках и пещерах графства Дерби, у нас не было бы недостатка в восхитительных темах. Взять хотя бы театры — труппу короля и труппу герцога. Заведение Людовика по сравнению с ними просто ничто. Или Ринг в парке — он затмевает даже Корсо в Неаполе; или, наконец, красавицы, которые затмили весь свет!
— Я охотно послушаю ваши рассказы об этих предметах, милорд, — отозвался Джулиан. — Они для меня тем любопытнее, что я очень мало знаю о Лондоне.
— Хорошо, друг мой, но с чего мне начать? С остроумия Бакингема, Сэдли и Этериджа, с любезности Гарри Джермина, с обходительности герцога Монмута или с очарования Гамильтон, герцогини Ричмонд, с привлекательности Роксаланы или с находчивости госпожи Неллгг?
— А что вы скажете насчет обворожительной леди Синтии? — спросил Джулиан.
— Клянусь честью, следуя вашему мудрому примеру, я хотел оставить ее для себя, — отвечал граф, — но раз уж вы меня спросили, я должен признаться, что мне нечего о ней сказать; да только я вспоминаю ее во сто крат чаще, нежели всех прочих красавиц, которых я упомянул. А между тем она уступает в красоте самой невзрачной из этих придворных прелестниц, а в остроумии — самой тупой из них, или — что чрезвычайно важно — одета она так же не по моде, как любая скромница. Не знаю, чем она свела меня с ума, разве тем, что она капризнее всех женщин на свете.
— Мне кажется, это но слишком блестящая рекомендация, — заметил Джулиан.
— Не слишком блестящая? И после этого вы называете себя рыболовом? — отвечал граф. — Что, по-вашему, лучше — поймать жалкого сонного пескаря, которого вытаскивают на берег, просто натянув леску, подобно тому как здешние рыбаки тянут на бечеве свои лодки, или вытащить живого лосося, от которого трещит удилище, свистит леса, который потешит вас тысячью хитрых уловок, помучит надеждой и страхом и, задыхаясь, ляжет на берег лишь после того, как вы выказали невероятную ловкость, терпение и проворство? Впрочем, я вижу, что вы намерены пойти удить рыбу на свой собственный лад. Расшитый камзол сменяется серою курткой — яркие цвета отпугивают рыбу в тихих водах острова Мэн, зато в Лондоне без блестящей приманки вы мало что выудите. Итак, вы отправляетесь? Что ж, желаю удачи. Я предпочитаю лодку — море и ветер надежнее того течения, в которое вы вошли.
— Вы научились так ловко шутить в Лондоне, милорд, — возразил Джулиан. — Но если леди Синтия разделяет мое мнение, вам придется раскаяться. До свидания; желаю вам приятно провести время.
На этом молодые люди расстались; граф отправился в свою увеселительную поездку, а Джулиан, как и предсказывал его друг, переоделся в костюм для рыбной ловли. Шляпа с перьями сменилась серой суконного шапкой, расшитый галунами плащ и камзол — простой курткой и панталонами того же цвета; с удочкой в руках и с плетеной корзинкой за плечами, молодой Певерил оседлал Фею, красивую мэнскую лошадку, и рысью поскакал к одной из Живописных речек, которые, спускаясь с гор Кёрк-Мэрлаг, впадают в море.
Добравшись до места, где он намеревался заняться Рыбною ловлей, Джулиан пустил лошадь пастись. Привыкнув как собака следовать за хозяином, Фея, наскучив щипать траву в долине, где вилась речка, порою с видом любительницы рыбной ловли приближалась к Джулиану и глазела на трепещущих форелей, которых тот вытаскивал на берег. Однако хозяин Феи в этот день выказал мало терпения, столь необходимого искусному рыболову, и пренебрег советом старика Исаака Уолтона, который рекомендует забрасывать удочку в реку дюйм за дюймом.
Правда, Джулиан опытным глазом рыболова выбирал излюбленные форелью места, где вода, искрясь и пенясь, разбивалась о камни, или, вырвавшись из омута, спокойно текла под нависшим берегом, или же, миновав заводь, небольшими каскадами падала с уступов. Благодаря столь искусному выбору мест для ужения корзина рыболова скоро наполнилась и могла служить доказательством, что занятие это — не просто предлог; тогда Джулиан быстро пошел вверх по течению, то и дело закидывая удочку на случай, если кто-нибудь заметит его с близлежащих холмов.
Речка протекала по небольшой каменистой, но зеленой долине; местность эта была весьма уединенной, хотя слегка протоптанная тропинка говорила о том, что она не совсем необитаема. Продолжая идти по правому берегу речки, Джулиан скоро достиг заросшего густою травой заливного луга, который спускался к самой воде. Вдали на небольшом пригорке стоял старинный, весьма необыкновенного вида дом; со склонов террасами спускался сад, а рядом виднелось возделанное поле. Некогда здесь находилась датская или норвежская крепость, названная Черным Фортом по цвету огромной, поросшей вереском горы, — возвышаясь позади крепости, она ограничивала с одной стороны долину, и в ней скрывался источник, из которого вытекала речка. Но древние стены, сложенные сухою кладкой, давно развалились, и из камня был построен стоявший теперь на этом месте дом — видимо, порожденный фантазией какой-то духовной особы шестнадцатого века, о чем можно было судить по узким, облицованным камнем окошкам, едва пропускавшим свет, а также по нескольким поддерживающим фасад мощным столбам, или колоннам, в которых находились ниши для статуй. Статуи эти кто-то старательно уничтожил, и вместо них в нишах стояли горшки с цветами, колонны же были затейливо украшены различными вьющимися растениями. Сад тоже содержался в образцовом порядке, и, хотя место было весьма уединенным, во всем замечалось попечение об удобстве и даже об изяществе, в то время совершенно не свойственных жилищам островитян.