Читать интересную книгу Культура и мир - Сборник статей

Монологизм абсолютной власти предполагал запрет на сомнения. Миф о непогрешимости монарха мог быть развенчан лишь в следствие смены парадигмы власти.

После смерти Петра в 1725 году и скульптора Растрелли в 1744 г. судьба памятника оказалась заложницей сценария дворцовых переворотов и династических интриг, когда по образному выражению В. О. Ключевского, государственная власть замкнулась «во дворце со случайными и быстро меняющимися хозяевами» (Ключевский 1958: 330). Интерес к памятнику, работу над которым продолжил сын скульптора, архитектор В. В. Растрелли, сохранили лишь приверженцы дела Петра, которые дорожили традициями его преобразований. М. В. Ломоносов в 1750 г. подготовил несколько стихотворных надписей к статуе. Семантика образов стихотворного текста отвечает общему мифогероическому сценарию петровской эпохи. Петр – «премудрый герой», чьи деяния, служение направленные на созидание. Он должен восприниматься благодарными потомками как «земное божество», которому воздвигнуты алтари благодарными сердцами.

Се образ изваян премудрого героя,Что, ради подданных лишив себя покоя,Последний принял чин и царствуя служил,………………………………И словом, се есть Петр, отечества отец;Земное божество Россия почитает,И столько алтарей пред зраком сим пылает,Коль много есть ему обязанных сердец.

(Ломоносов 1954: 184)

В целом коммеморативная традиция абсолютной монархии создавала образ «идеальных предков». Действующий монарх мог избирательно обращаться к образу «идеального предка», обозначая тем самым линию преемственности в своем сценарии власти. Это фиксировалось, в частности, в том, кому именно из предшественников возводились памятники с волеизъявления правящего монарха. Памятник Петру Великому, созданный К. Б. Растрелли, был в конечном итоге установлен волей Павла с символической надписью «Прадеду правнук. 1800». Эта лаконичная надпись была символической формулой династического сценария власти, закреплявшей легитимность наследования от великого героического предка Петра законным обладателем императорской короны – Павлом. Она создавалась в пандан надписи на монументе Фальконе «Петру I – Екатерина II», закреплявший ее сценарий преемственности власти как продолжательницы дела великого преобразователя России.

Установка монументов в честь того или иного предшественника отражала тенденцию поиска «идеального предка», подкреплявшего эпическими деяниями сценарий власти потомка. Так, например, в эпоху Николая I не было случаев установки памятников Екатерине II. Николай Павлович не любил своей бабки, ее либеральный сценарий власти был ему чужд. Идеал надличностного порядка, который был основой сценария Николая I, олицетворял для него образ отца – Павла I. В царствование Николая I было установлено два памятника Павлу перед его бывшими резиденциями – в Гатчине и Павловске. Памятники прабабке установил Александр II, разделявший ее дух либерализма, стремившийся к смягчению сценария самодержавия законом и культурой.

Историческая традиция абсолютной монархии – это мир эпопеи. «Мир эпопеи – национальное героическое прошлое, мир «начал» и «вершин» национальной истории, мир отцов и родоначальников, мир «первых» и «лучших» (Бахтин 1975: 447–483). Эпопея, как известно, обращена к прошлому. Имманентная эпопее установка – благоговейная установка потомка. Эпопея предполагает «эпическую дистанцию» между прошлым и настоящим. В пространстве мифологизированного образа власти, свойственного абсолютной монархии, представители господствующих групп в известном смысле принадлежат как таковые к миру «отцов». Они отделены от остальных почти «эпической» дистанцией. Героический индивидуум (как правило, монарх) мыслится в ней в какой-то устойчивой и, с точки зрения наблюдателя, даже неподвижной картине идеального прошлого.

Библиография

1. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. – М.: Худож. лит., 1975.

2. Ключевский В. О. Сочинения. Т. 4. Курс русской истории. Ч. 4. – М., 1958.

3. Лихачев Д. С. Мифы о России. Старые и новые / Раздумья о России. – СПб.: Logos, 2001.

4. Ломоносов М. В. Стихотворения. – Л., 1954.

5. Пушкин А. С. Полн. собр. соч.-Т. 7. Изд. 2-е. – М., 1958.

В. А. Авксентьев. Юг России. Природа современной конфликтности и политика идентичности[9]

Юг России традиционно относится к самым проблемным регионам страны и зачастую воспринимается общественным сознанием как средоточие различных рисков и конфликтов. Отчасти такое наблюдение соответствует действительности, хотя, как это обычно бывает в стереотипизированных образах, оно редуцирует многообразие процессов, происходящих в регионе, к нескольким стандартным сюжетам.

На основе экспертного опроса, проведенного в 2006 и 2007 гг. в рамках исследовательского проекта «Разработка теоретико-методологических основ региональной конфликтологии» нами было выявлено, что вторая половина первого десятилетия XXI века характеризуется умеренной динамикой конфликтного процесса на Юге России: в регионе реализуется умеренно-негативный конфликтологический сценарий (Авксентьев и др. 2008: 162–201). Ядром регионального конфликтного процесса является затяжной этнополитический кризис, который дает периодические пики эскалации региональных, локальных и блоковых конфликтов, в том числе всплески террористической деятельности. Основным фактором, поддерживающим относительно высокий уровень конфликтности в регионе, является экономический. Наряду с традиционными для региона депрессивных характером экономик значительной части субрегионов, бедностью населения, безработицей, на современном этапе регионального развития появились новые: анклавный характер развития южнороссийского макрорегиона, возникновение новых линий регионального раскола на быстро модернизирующиеся территории и территории с экономической демодернизацией и архаизацией. К числу новых конфликтогенных факторов экономического порядка относятся приход в регион московского капитала и его взаимодействие с капиталом региональных этнополитических элит, передел земельной собственности и др.

Но экономические факторы и компоненты регионального конфликтного процесса не исчерпывают всего многообразия конфликтных напряжений, составляющих реальную жизнь южнороссийского социума. Во второй половине десятилетия на ведущие позиции в иерархии конфликтогенных факторов выдвинулся этнокультурный, которой в середине десятилетия занимал последнее место среди шести наиболее значимых факторов, определяющих динамику регионального конфликтного процесса (рис. 1).

Снижение значимости этнокультурного фактора в региональных конфликтных процессах в начале текущего десятилетия свидетельствует о феномене деполитизации этничности – явлении, отмеченном многими экспертами на Юге России. Относительная деполитизация этничности может быть оценена как позитивный результат этнополитического менеджмента в масштабах всей страны и Юга России в частности. Этот процесс создавал благоприятную возможность для проактивного и проективного изменения этнополитической ситуации в регионе – возможность, оставшуюся нереализованной. 2004–2005 гг. характеризуются эскалацией региональных конфликтных процессов, в ходе которых произошло новое резкое повышение значимости этнокультурного фактора в региональном политическом процессе – реполитизация этничности. И хотя этнический фактор региональной конфликтности уступает лидерство экономическому и внутриполитическому, он опережает такие важные для Юга России факторы общественной жизни, как миграционный, геополитический и конфессиональный.

Рис. 1. Динамика факторов, влияющих на региональный конфликтный процесс в середине первого десятилетия XXI века: (на основе экспертных опросов 2006 и 2007 гг.).

Условные обозначения: 1 – экономический фактор, 2 – внутриполитический, 3 – миграционный, 4 – геополитический, 5 – конфессиональный, 6 – этнокультурный (Авксентьев и др. 2008: 173)

Обращает внимание тот факт, что эксперты в указанном исследовании поместили конфессиональный фактор региональной конфликтности на последнее место, хотя конфессиональные проблемы и конфессиональная риторика занимают заметное место в общественно-политическом дискурсе. Объясняется это спецификой исследования – именно экспертным, а не массовым опросом. Эксперты четко различают собственно конфессиональные проблемы, напряжения и конфликты, действительно имеющиеся в регионе, и использование конфессионального фактора и конфессиональной риторики в политическом процессе как инструмента достижения внеконфессиональных политических целей, чаще всего связанных с групповой мобилизацией, например, в предвыборный период.