Читать интересную книгу Григорий Отрепьев - Лейла Элораби Салем

Подъехав к царскому тестю, Петр спрыгнул с коня и склонил голову.

– Приветствую тебя, отец царицы московской, – произнес он через переводчика, – прошу следовать за мной во дворец, где вас ожидает пышный прием.

Юрий Мнишек был тронут подобной учтивостью. Даже король Сигизмунд, окажись здесь и сейчас, умер бы от зависти к тому, какую оказывают русские честь воеводе. Процессия двинулась дальше через Москву-реку, затем выехала на главную широкую улицу и поехала ко дворцу.

Красную площадь и место у Кремля были отцеплены большой охраной. Среди всадников, что стояли на обочине дороги, находился Григорий, выехавший один, без охраны, в обычном кафтане, инкогнито из своего нового дворца, дабы взглянуть хоть мельком на тестя. Однако, как бы он ни скрывался, но отличительные признаки – две бородавки на лице, выдали его: многие присутствующие заметили царя, хотя сам Юрий Мнишек проехал мимо, даже не обернувшись по сторонам.

Во дворце уже было все приготовлено: трапезный стол, зала с музыкантами, роскошная опочевальня, баня. Мнишек был рад, что ему оказали столь великую честь, облагоденствовали словно короля, отдали на время прекрасный дворец. Но это было еще не все. Позже к нему с пышной свитой прибыл царский кравчей Иван Хворостинин, который, как и обещал царь, играл роль посла. С ним слуги внесли на золотых блюдах кушанья, что было признаком высочайшей милости.

Мнишек заметил, что вассалы царя под стать своему господину: красивые, статные, ухоженные. И если Басманов поразил своей яркой, мужественной красотой, то Хворостинин был несколько иным – молодой парень с нежным белым лицом, русыми вьющиемися волосами и серо-зелеными большими глазами с поволокой, осененные длинными, загнутыми сверху, ресницами. Если бы ни мужская одежда и не короткая стрижка, то князя легко было бы принять за девушку. Поразило воеводу и то, что молодой человек легко общался с ним на польском без переводчика, говорили о делах государственных, отношениях между Россией и Речью Посполитой, о предстоящей свадьбе Димитрия Ивановича и Марины Юрьевны.

В тот же день, после обеда, Григорий велел приготовить ему праздничную одежду, ибо он решил перед всеми поляками еще раз продемонстрировать свою сыновью любовь к «матери» Марии Нагой. Царь выехал к Вознесенскому монастырю на каштановом коне в окружении несколько сотен алебардщиков и русской охраны. Одетый в белые одеяния из тонкого кашемира, сверкающий дорогими украшениями, молодой государь поразил всех. Если раньше он выглядел довольно симпатичным, то в этот день он был божественно прекрасен! Когда он в окружении свиты проезжал мимо столпившегося народа, многие женские глазки не могли отвести от него взора.

– Как он прекрасен, просто загляденье!

– Такой красивый!

– Пожалуй, во всей Москве не сыскать более привлекательного мужчину, нежели царь.

Так шептались между собой как юные девицы, так и замужние женщины.

В монастыре Григорий встретился с инокиней Марфой и подробно рассказал ей о скором прибытии ее «невестки» Марины Мнишек. Царице следовало научить молодую девушку всем русским обычаям и традициям, дабы та не опозорилась перед толпой на своей свадьбе.

– Можешь на меня положиться, парень. Я ее всему научу.

– Да уж постарайся, – проговорил тот, чувствуя насмешливый тон в ее голосе.

– Только за этим и пришел или тебе еще что-то надобно?

– Нет, мне больше ничего не надо.

– Ну, как знаешь. Если что, заходи, поговорим, – инокиня как-то странно взглянула на него и в ее темных глазах царь прочитал скрытую похоть.

Инокиня вплотную подошла к нему и, обвив его шею руками, тихо прошептала:

– А ты красив.

Григорий опешил. Медленным шагом он отошел в сторону, вырвавшись из ее объятий. Он испугался, что чуть-чуть, и не сдержит себя: инокиня хоть и не была уже молодой, но в ее лице виделись черты некогда былой красоты, а глаза по-прежнему горели ярким, молодецким огнем.

– Я… это… пожалуй, пойду, – молодой человек подошел к двери и взялся за ручку.

– Иди, только не забудь иногда заходить ко мне. Может быть, потолкуем подольше.

Царь распахнул дверь кельи и чуть ли ни бегом ринулся прочь из монастыря, на ходу вытирая катившийся по лицу пот. Вот это да, такого поворота событий он никак не ожидал, хорошо, что не до конца потерял разум и сдержал страстный порыв.

На следующий день состоялся прием сандомирского воеводы в царском дворце. Окруженный со всех сторон свитой и охраной, Юрий Мнишек величаво ступил на ковер придворной залы, где на почетном месте восседал московский царь на золотом троне, увенчанный короной и царскими регалиями – скипетром и державой. Молодой государь был окружен Боярской думой, рядом с ним сидел патриарх Игнатий и весь освещенный собор.

Пораженный роскошью, что окружала его зятя, пожилой воевода склонился перед ним в поклоне и поцеловал руку с тонкими пальцами, на каждый из которых был нанизан большой перстень. Думный дьяк Афанасий Власьев стоял подле трона, дабы отвечать на приветствие от имени царя.

– О, пресветлейший цезарь Московии! – начал вступительную речь Юрий Мнишек. – Милостью твоей облагоденствован мой род. Некогда ты, гонимый, взывал к нам о помощи, и мы с Божьей помощью, помогли одолеть врага твоего и вернуть родительский престол. Ныне же я счастлив видеть тебя, светлый царь, восседающем на троне и держащего в обоех руках власть над страной. Мы счастливы видеть тебя в добром здравии, далекого от всяких бурь и невзгод, и защищенного милостью Бога.

Эти слова расстрогали чинно сидевшего Григория. Достав носовой платок, он вытер катившиеся по его щекам слезы и слегка улыбнулся – ему было приятно слышать похвалу в свою честь.

Юрий Мнишек подождал, пока царь не успокоится, затем продолжил:

– Дела твои, цезарь, радуют весь христианский мир, – мельком он заметил, как некоторые присутствующие перекрестились, – ибо, что может быть лучше для Бога, нежели объединение церквей.

Услышав такие слова, многие православные священнослужители переглянулись между собой, некоторые злобно взглянули на воеводу. Лишь патриарх Игнатий продолжал спокойно сидеть, слушая речь польского воеводы.

– Радуются обширные христианские области – одни будучи в тяжелом поганском ярме, другие – встревоженные суровою их судьбой, понимая, что уже подходит время соединение христианских монархов в единомыслии и избавлении церквей Божьих из мерзких и срамно идолопоклонством оскверненных рук. Ты, цезарь, прав, что решил идти войной на турок-бусурман, дабы вернуть в те земли озаренный Божьей милостью крест и освободить народы Балкана и Палестины из рук поганских.

Мнишек говорил о мусульманах, но в своей речи имел ввиду православных, иносказанно называя их язычниками и еретиками. Закончил он свою речь такими словами:

– Уже наступают счастливые времена: вместо оружия – любовь, вместо грозной стрельбы – доверие, вместо жестокого и поистине поганского пролития крови – взаимная симпатия, вместо лукавого коварства – с обеих сторон радость утешения, а если бы и оставалось еще недоверие, то отношение и узы родства его погасят.

После пышного приема сандомирский воевода вместе с царем прошествовали на службу в церковь, что не понравилось многим православным, не желающих видеть в храме латинянина, не подозревая, что и сам государь уже несколько лет является католиком. В церкви царский тесть вместе с остальными поцеловали крест, приняв из рук патриарха Игнатия благословение.

После церкви Григорий и Юрий Мнишек снова приехали во дворец, где уединившись в кабинете, долго обсуждали все детали предстоящей свадьбы и судьбу Марины, которая вот-вот уже должна была скоро приехать в Москву. За переговорами последовал пир, на котором играл целый оркестр из сорока музыкантов, привезенного его другом саноцким старостой Станиславом Мнишком. Будучи ровестником царя, Станислав заручился его поддержкой, дабы в дальнейшем получить высший чин при русском дворе.

На пиру Григорий был одет по-гусарски в парчовый кафтан с красным плащом, отделанным жемчугом. Он пил вино из золотого кубка, громко смеялся любой шутке, танцевал мазурку вместе с другими панами, ведя под руку прекрасную польскую даму. Позже ему пришлось снова переодеться в русский наряд, ибо Юрий Мнишек пожелал встретиться с инокиней Марфой, дабы оказать ей почтение и поблагодарить за сына, ставшего его зятем.

Уставший, немного захмелевший Григорий не смог отказать воеводе. Вместе они прибыли в Вознесенский монастырь, где Марфа Федоровна оказала им радушный прием, втроем они долго вели беседу, царь охотно выступил в роли переводчика.

Поздно вечером, когда на небе ярко загорелись звезды, царь и Юрий Мнишек вернулись во дворец. Продолжив пир, длившийся до самого утра, Григорий заметил, что его тесть сидит угрюмый за столом, почти не притрагиваясь к еде. Подойдя к нему, он сел с ним рядом и спросил: