Я убежден, что наци без Гитлера не пошли бы на Холокост. Такое им в голову бы не поместилось – уничтожить всех евреев на планете! И без Сталина террор 1937-го невозможен, как без Ельцина немыслим 1991-й. Мистика персонификаций – в игре истории. Сначала персона случайна и вроде необязательна, но двумя шагами позже – и она уже неумолима! Персонификации принуждают дисциплиной безальтернативности События. Их наружная случайность, мнимая персональность сигнализируют о неумолимости, перед которой любые жесты недостаточны. Вот мой ход мысли.
А знаешь, ведь я не согласен с тем, что ты сказал. С главным, с основой твоей картинки – ее страдательным аспектом. Да, глупо отрицать: все рухнуло, включая систему жизнеобеспечения. Рухнули системы социальной защиты человека. Проще следовательские фальсификации, они бесконечно множественнее, чем лет десять назад. Абрамкин говорит: лагеря забиты, почти как при Сталине. Уже сидит миллион, столько не было с 1956 года. В моих Бутырках снова пытают, впервые после Берии, между прочим, который отменил пытки.
Мы с тобой жили в СССР, как в Перикловых Афинах. Я мог привлечь внимание общества к обыску и даже к простой грубости следователя. Ты написал письмо Андропову и получил ответ, а Абрамкина выпустили. Сегодня следователей, которые обратят внимание на закон, просто нет, их не стало. А тем временем твои друзья по Президентскому совету кричат о «красно-коричневой угрозе».
Ну да, глупцы они.
Но я даже не спорю с твоим Марком Захаровым. Меня удивляет твоя иллюзия триумфа и неумолимой силы status quo. Сегодня актеры российской сцены моделируют себя как послереволюционное действующее лицо в 20-е годы – как господин положения. Они себя поместили в центр происходящего, они «субъект-триумфатор».
Но рассмотри ход событий последних пяти лет, и увидишь, что наша история была бесперсональной. А лжетриумфатор был в ней никем, и звали его никак. Он тогда уклонялся от ответственности за происходившее. Помнишь, в 1987 году у меня на съезде неформалов в ДК «Новатор» твои друзья, гранды гласности, прятались на заднем ряду, чтобы их не заметил инструктор Брежневского райкома КПСС? Там была вся будущая «Московская трибуна»20.
Весь ход перестройки – от Горбачева до Ельцина – безразличен к персонам. Они столь мелки, что ни уровнем действия, ни массой не определяли доминанту процесса. Они присосались к катастрофе СССР и стригут купоны. Я и себя не особо вычитаю из этой среды. Да, и я к ним теперь тоже причастен. Но что в них «неумолимого»?
Я утверждаю, что никакой неумолимости за событиями не стоит, это вранье. Никакой однозначности и никакой «неодолимой силы вещей» нет. Не было в 1991 году никакой революции, вся афера с «новой Россией» – надувательство, спекуляция и мыльный пузырь. Она толкает одних в мародеры, других – к тотальному нигилизму.
Все стало вопросом воли. Все догадываются, что, переменив курс на 180 градусов, можно двинуться в другом направлении – и пройдешь, как нож сквозь масло. В такой России можно все! Сегодня я берусь поставить любую задачу как техническую и ее осуществить. И реконструкцию данного государства в другое можно ставить как техническую задачу. И цели достигнем, разумеется, в зависимости от ресурсов.
Шум и гам, вынуждающий определяться по отношению к «народному Ельцину», можно просто отключить! Это речевое поведение, его поменять легко. Его уже несколько раз меняли за последние пять-семь лет, под крики «так жить нельзя». Не вижу для себя смысла определяться по отношению к беловежской фикции. Не вижу смысла вникать в беловежское как свое. Оно враг, болезнь. Опухоль нашего мозга. Отказ болезни в реальности является не подвигом, а гигиеной. Отмылся от Говорухина – и пошел дальше. Ты же переключаешь ТВ на другой канал, ожидая, пока кончится реклама «Олби»? Я в рекламе жить не хочу и не буду. Я отключаю канал. Ельцинское status quo такой же муляж и маскировка измены себе, как в 20-е годы речевое капитулянтство вашего поколения. Подготовившее 1937-й.
Понятно. Весьма возможно, и даже наверняка, если отнять от моих семидесяти пяти лет тридцать, мы б с тобой сговорились. Но есть отягчающие меня обстоятельства. Первый пункт – я лучше, чем ты, могу судить о 20-х годах. Потому что я просто к ним ближе. Ты еще не был физически запроектирован, а я уже жил.
Знаешь, в чем радикальное отличие 20-х от 90-х? Те люди не были готовы к тому, что вскоре заявит о себе как диктат, как сталинская данность. Люди 20-х годов испытывали грандиозность случившегося, и оно действительно было грандиозно. Революция подавляла и вдохновляла своим масштабом, пусть жутким, но масштабом.
20-е годы – это же потрясающий расцвет формы! Самого тонкого и самого независимого проникновения в то, что вообще с человеком бывает. А тут, притом что случившееся масштабом не меньше, ничто не видится так! Я не вижу в этой России грандиозности. Ни подавляющей меня, ни вдохновляющей – никакой вообще. И для меня трудный вопрос, на который я пытаюсь ответить: почему?
Думаю, по двум причинам. Одна причина. Мы не заметили и до сих пор не понимаем: рухнул не только коммунизм, не только сверхдержава СССР – закачался и рухнул весь вообще Мир. Гигантское заблуждение – не чувствовать, что в наше дело втянулся весь мир. Он застрял, как мы! А нас тем временем взяли в лапы их витрины прекрасные, их дорогие вещи и деньги.
Применимо к началу 30-х годов, там в считаные несколько лет произошел страшный перелом. Да, на начало 30-х современность похожа. Тут мы сходимся, и, слушая твои слова, я хотел прервать, чтоб сказать тебе: да, да!.. Но, понимаешь, ты прав и неправ. От 20-х это резко отличается! Галковский пишет что угодно, но он не сможет писать, хотя бы как Пильняк писал, я уже не говорю об Андрее Платонове.
В последний раз в революцию русские пытались стать новой тварью, и это нас сблизило с миром. В последний раз и, может, оттого, что в последний, мы стали так миру близки. Мы сами стали Миром. Но это кончено! Двухтысячелетнюю идею «новой твари и новых небес» русские реализовать больше пытаться не будут. Не берусь утверждать, я этого вообще не увижу. Но я так предполагаю.
Не нужно себя соразмерять с речевым поведением, которое здесь утвердилось? Но тебе же самому хочется быть услышанным. Это я могу расхотеть, а ты не имеешь права. Ты хочешь быть услышанным. Значит, дуэль между тобой и твоим речевым поведением совершенно неизбежна. Зачем тебе делать вид, что status quo нет? Ты участвовал в столкновении поколений на моем дне рождения. Дико был интересный спор, ожесточенный…
Сцена из романа «Идиот», выпущенная автором.
Да-да, сцена из романа «Идиот», и капельку из «Бесов». Ты должен знать, в чем я с тобой согласен. Это, Глеб, твоя трудная, тяжелая дуэль с речевым поведением, утвердившимся в тебе самом. Твой поединок. И еще неизвестно, прострелят тебе кокарду на фуражке или попадут в лоб. Это пока вопрос открытый!.. Но ты замечательно высказался. Мне очень понравилось…
В одном я капитально ошибся: то, что случилось, еще не началось. Это не «пролог пролога», как я писал, – ничто из главного и не начиналось. А мы приняли за начало то, что не было им, зазвали в Кремль бойких фарцовщиков. Мы их накликали своей иллюзией наставших якобы новых времен. Да еще мелюзге приписали великий масштаб! «Первого президента в тысячелетней истории России», «гайдаровский кабинет камикадзе». И прочую муру, чепуху и глупость, которой теперь сочится наша жизнь.
Зря я полез к тебе с ассоциациями про 20-е годы, я ж их не знаю. Процесс обыдления начался не вчера и не семь лет назад, а теперь мы попали в корпорацию пользователей. Тех, кто хочет либо умеет извлечь из этого выгоду. И я, и даже ты среди них. Все извлекли для себя желанное, в разных смыслах: один – деньги, другой – Америку, третий – известность. А ты и я закрепили, что имели в Союзе, – жизнь в эпицентре событий, встречу с русской историей на острие. Якобы без последствий, чего не бывает вообще. Тем временем в Москве собралась шайка мародеров, которым нужна наличность. И процент с конца мировой истории.
Да-да! И мы еще им подсказали масштаб! Знаешь, этот Президентский совет. На меня несоответствие таких людей масштабу событий очень давит. Ощущаешь, как что-то вообще кончается, перестает быть. Вчера глядел, как в прямом эфире шутейно подделывают подпись Ельцина, и повторял себе: нет-нет. такого не бывает, это немыслимо и я этого не вижу. Человеку труднее всего согласиться с такими вот штучками, мерзкими подробностями событий. Ты отступаешь перед жутким, но масштабным, а потом вдруг не соглашаешься с гнусной мелочью. Люди вообще восстают из-за чепухи.
Некоторые вещи можно познать только в подлых подробностях. Помню, еще при «деле врачей» я узнал о Виноградове – помнишь, был такой профессор Виноградов, медик-терапевт? Он Сталина опекал. У него был телефон прямо к Сталину, и, когда его увели, телефон еще некоторое время работал. А причину ареста знаешь? Виноградов сказал Сталину, что тот нуждается в длительном отдыхе.