Читать интересную книгу ...И вся жизнь - Павел Гельбак

Сейчас нет времени — пора спать, но когда-нибудь я напишу о Викторе более подробно. Меня к нему тянет. Он не похож на других.

26 декабря

Статья о геологах не идет. В коридоре меня встретил главный редактор и потрепал по плечу:

— Статью я твою снял с праздничного номера. Не дотянул. Что-то не то. Хотя отцовская рука чувствуется. Но признаться, мало поработал…

Я промолчал, но было такое чувство, словно полный рот набил горчицы. Плохо вышло — моя вина. Что-то хорошо получилось — чувствуется отцовская рука. Надоело!

К геологам я больше не ходок. Как я могу им смотреть в глаза? Прихожу — морочу голову, отвлекаю от дела, а в газете ни строчки, ни звука.

27 декабря

Весь день не могу найти себе места. Просто в отчаянии. Кто мог представить, что я попаду в такую гнусную историю!

Утром встретил меня Светаев и ехидно сказал:

— Поставляешь фактики для передовых статей?!

Я не понял, о чем он. Но, зайдя в кабинет, на всякий случай прочитал передовую. Обычно я эти статьи только пробегаю глазами. Уж больно скучный жанр. Передовая называется «Человек человеку — друг». Заповедь отличная, но до того часто без нужды употребляется, что давно утратила свою прелесть, притягательную силу. Именно в этой передовой и таилась погибель моя. Автор большой абзац посвящает душевной черствости. В качестве примера он ссылается на то, что в больнице затеряли справку старой медицинской сестры Оксаны Терентьевны Бажаевой, из-за чего задержалось назначение пенсии. И такую неприятность уважаемой женщине причинила вертлявая секретарша, у которой ветер в голове да кавалеры на уме.

Не помня себя, я бросился к Маркевич:

— Кто писал этот пасквиль?

— Герасим Кузьмич, а что?

— Откуда он взял материал о Евгении Печаловой?

— Я передала ему твою объяснительную записку.

— Все вранье. Ничего я такого не писал. Печалова ни при чем. Это бухгалтер, председатель месткома. И бумажку уже нашли.

Герасим Кузьмич, почесав свой тыквообразный череп, изрек, что ни на кого в редакции нельзя положиться.

— Надо давать опровержение, — категорически потребовал я.

— Глупости. Редакция партийного органа не станет извиняться перед какой-то вертихвосткой.

Я ему сказал какую-то гадость. Он пообещал поговорить со мной на редколлегии. Ну и пусть! Что подумает обо мне Женя! А ведь мы решили вместе встретить Новый год. К нам она не пойдет. Это ясно. Не буду и приглашать. Если поймет, что нет здесь моей вины, то будем встречать Новый год у нее дома.

В ночь под Новый год

1

Последняя ночь старого года. Впрочем, уже давно на городской башне пробило двенадцать, значит, наступило тридцать первое декабря. Павел Петрович поворачивается на левый бок. Онемела правая рука. Может быть, почитать? Пожалуй, не стоит, еще больше разгуляешься. А выспаться надо, обязательно надо, иначе за новогодним столом будешь сидеть кислятина-кислятиной — самому не в радость и другим настроение портить.

Бессонной ночью обо всем передумаешь. Только что думал о болезни, о старости, а теперь вспомнил о повести. Надо торопиться, быстрее кончать, не отвлекаться. Все-таки статья для «Зари» сожрала почти десять дней. А может ли Павел Петрович допустить такое расточительство? Сколько лет или месяцев отмерила ему жизнь? Кто ответит на этот вопрос вопросов? Никто! Значит, он должен быть особенно экономным — делать только главное, второстепенное — по боку. Повесть, конечно, важнее статьи. Век статьи ограничен, а повести? Увидит ли она вообще свет? Ручаться нельзя. Никак нельзя.

Толя говорил, что ему повесть понравилась. А ведь его голос — это голос молодого читателя. Это они, молодые журналисты, должны помнить имена тех, кто во время войны не вернулся в редакцию, погиб на фронте как солдат. А сын помнит? Наверное. Но сейчас с ним творится что-то неладное. Не влюбился ли? Самое время. Но почему он ходит такой насупленный, неразговорчивый? Ах да, эта передовая статья. Ну и что? Мало ли в редакционной работе будет таких печальных накладок. Но все-таки возмутительно! До чего безответственный человек этот Герасим. Надо спросить Толю: ходил ли он к девочке, извинялся ли? Скажет — не виноват, пусть извинится тот, кто наврал. Надо заставить. Для этой девчушки Анатолий — представитель редакции.

Вспомнился далекий 1936 год. С ним, Павлом Ткаченко, тогда тоже молодым журналистом, произошла история похуже той, в которую попал его сын. В то время он поехал работать собственным корреспондентом «Красного Знамени» в Забайкалье. Впервые остался один, без коллектива. Было трудно. Но встретился с секретарем горкома комсомола. Оказалось, они из одних мест. Сразу потянуло друг к другу. Тамара сблизилась с женой секретаря Матреной, стали дружить семьями. Тут из редакции пришла телеграмма: «Присмотритесь к деятельности горкома комсомола. Материал ждем через три дня. Передавайте телеграфом». Стал присматриваться. Работают. Что-то удается, что-то завалили. Написал заметку строчек на двести. Немного похвалил, немного покритиковал. Передал в Москву по телеграфу. Жаль было деньги платить за телеграмму. Сам знал — статья пустая. Хватил факты, лежащие на поверхности. На следующий день из редакции телеграмма: статья опубликована. Зашел к другу. Тот сидит в кабинете, растерян. В Москву срочно вызывают, в ЦК ВЛКСМ. Может, переводить будут, а может, на бюро слушать отчет — ничего не сообщают. Тут Ткаченко решил просветить друга. Показал ему телеграмму из редакции, копию статьи, которую посылал в газету. Секретарь развел руками:

— Статья как статья, недостатков можно найти и больше.

В тот же день он уехал в Москву. А потом и газета пришла. Тогда газеты из Москвы в дальние края привозили поезда на пятый-шестой день. Прочитал Павел Ткаченко статью и обмер. Статья называлась «Барабан с двойным дном». Подпись под статьей его, но ни одного слова его в ней нет. Такого он не писал и писать не мог. Ничего подобного не знал. Первые строки написаны были весьма бойко и грозно: «Жизнь и похождения Вячеслава Дидина (имя и фамилия секретаря горкома комсомола) следует рассматривать, как жизнь и похождения весьма ловкого человека, случайно оказавшегося на гребне событий…» Ну, а дальше в статье было написано такое, что и сейчас Павлу Петровичу вспоминать стыдно. Кто-то в редакции постарался полученные из каких-то источников материалы бойко переписать в статью, а для пущей убедительности поставил под ней фамилию собственного корреспондента газеты.

Что делать, как поступить?

Эти вопросы не давали покоя. Прежде всего надо было объясниться с женой Вячеслава. Открыв на звонок, она тут же хлопнула дверью перед носом Павла. А встретила на улице Тамару, сказала ей так, чтобы слышали все:

— Я никогда не думала, что твой муж такой мерзавец!

Тамара пришла домой в слезах. Ткаченко послал телеграмму в редакцию, потребовал объяснения. Ему ответили грозным письмом. В нем говорилось о политической незрелости корреспондента, о притуплении бдительности.

Получив письмо из редакции, Ткаченко пошел объясниться в горком партии. Секретарь горкома пожал ему руку и поблагодарил за своевременный сигнал в печати. Он сокрушенно сказал:

— Кто бы мог подумать, что Дидин такой опытный двурушник.

— Но признаться, я такими фактами не располагаю, — пролепетал Ткаченко.

— Достаточно и тех, о которых сообщила газета.

Боль в боку усиливается. Павел Петрович сбрасывает одеяло. Надо брать грелку. Проснулась Тамара Васильевна, молниеносно согнав сон, вскочила:

— Тебе плохо, Паша? Сейчас принесу грелку.

— Да принеси. Ты помнишь Вячеслава Дидина?

— А что, ты его видел?

— Нет, говорят, он погиб во время войны.

В спальню заглянул сын:

— Вы чего полуночничаете?

— Отец плохо себя чувствует.

— Сердце?

— Нет. Ничего особенного. Старею.

— Не выдумывай, папа, ведь мы с тобой комсомольцы, — и, словно испугавшись, что впадает в сентиментальный тон, сухо добавил, — спокойной ночи, бодрись, старик.

2

Павел Петрович, придерживая одной рукой грелку, другой подвешивает игрушки на елку. Вот и итог минувшего года — грелка и непроходящая, ноющая боль под ложечкой. На буфете ворох поздравительных телеграмм от родных и друзей. «В Новом году желаем доброго здоровья, больших творческих успехов». Если бы здоровье и творческие успехи зависели от дружеских пожеланий.

Случайно бросив взгляд на зеркало, Ткаченко состроил гримасу: «Вот такие дела, комсомолец», — сказал он не то своему отражению, не то отсутствующему сыну. Скорее всего обоим. Порой Ткаченко становится тоскливо, когда он вглядывается в своего Анатолия. Впечатление такое, будто со стороны видит самого себя. Все-все начинается сначала.