Кроме Свинцовой Крыши и Кватры у инквизиторов Республики было ещё девятнадцать ужасных темниц под землёй в том же Дворце Дожей для тех несчастных, коих не хотели казнить смертию, хотя они того и заслуживали. Сии подземные норы ничем не отличались от могил, однако же их называли колодцами, ибо там всегда стояло на два фута морской воды, каковая проникала через ту же решётку, что и жалкие крохи дневного света. Решётки эти были не больше одного квадратного фута. Ежели несчастный узник сей клоаки не хотел мокнуть в грязной воде, ему приходилось сидеть весь день на настиле. Утром давали кувшин воды, жалкий суп и порцию солдатского хлеба. Всё это надобно было съедать сразу же, чтобы не досталось большим морским крысам, кои изобилуют в сих ужасных жилищах. Обычно те несчастные, которых сажают в колодцы, обречены находиться там до конца своих дней и, случается, достигают глубокой старости. Когда я сидел под Свинцовой Крышей, там умер один злодей после тридцати семи лет заточения. А попал он туда в сорок четыре года.
Во всё течение двух тягостнейших часов ожидания, предаваясь самым мрачным мыслям, не мог я не предположить, что и меня бросят в одну из сих ужасных нор. Трибунал вполне мог отправить в ад всякого, кто пытался бежать из чистилища.
Наконец послышались быстрые шаги, и передо мною явился Лоренцо с искажённым злобою лицом, изрыгая проклятия на всех святых и самого Бога. Начал он с того, что велел отдать топор и все инструменты, употреблявшиеся для пробития пола, и признаться, кто из стражников доставил мне оные; на сие, даже не шевельнувшись, и с величайшим хладнокровием ответствовал я ему, что не понимаю, о чём идёт речь. Тогда он велел обыскать меня, но я предпочёл сам раздеться догола со словами: “Делайте своё дело, но не вздумайте дотрагиваться до меня”.
Осмотрели матрас и тюфяк, прощупали подушки на стуле, однако ничего не нашли.
— Не хотите сказать, где инструмент, найдутся другие способы заставить вас говорить.
— Если я признаюсь, что продолбил дыру, то укажу на вас, как передавшего мне к тому средства.
После этой моей угрозы, на которую одобрительно ухмыльнулись стоявшие тут же стражники, коих Лоренцо, верно, чем-либо раздражил, он топнул ногой, схватился за волосы и выбежал словно одержимый. Его люди принесли мои вещи, за исключением точильного камня и лампы. Перед тем как уйти, он затворил обе рамы, через которые проходило хоть немного воздуха, и я оказался запертым в тесном пространстве, почти лишённый возможности дышать. Новое моё положение не слишком пугало меня, ибо отделался я сравнительно недорогой ценой. Вопреки правилам своего ремесла, Лоренцо не догадался перевернуть стул. Возблагодарив Всевышнего за сохранение моей пики, почитал я для себя возможным надеяться на то, что рано или поздно сия последняя доставит мне избавление.
Ночь я провёл не смыкая глаз, как по причине жары, так и вследствие изменившегося моего положения. На рассвете Лоренцо принёс мне прокисшее вино и воду, которую нельзя было пить. Под стать сему было и остальное: засохший салат, вонючее мясо и хлеб твёрже английских сухарей. В камере не убирали, а когда я попросил отворить окна, он не показал вида, что слышит меня. Зато один из стражников, вооружённый железным прутом, принялся простукивать все стены и пол, особливо под моей кроватью. Я взирал на это с совершенным бесстрастием, но приметил, что стражник не стучал по потолку. “Вот здесь и лежит путь из сего ада”, — сказал я себе. Однако для успеха такового замысла требовались средства, не зависевшие от меня. В камере всё было на виду, и малейшая трещина сразу бросилась бы в глаза моим тюремщикам.
Я провёл ужасный день, как из-за удушающей жары, так и вследствие того, что не мог есть ту пищу, которую принёс Лоренцо. Слабость не позволяла мне ни читать, ни ходить. На следующий день обед оставался прежним — я не мог не попятиться от запаха гниющего мяса и сказал: “Так тебе приказано уморить меня голодом и жаром”. Он не ответил ни слова и запер камеру. На третий день ничего не переменилось. Я потребовал карандаш и бумагу, чтобы написать к секретарю. Ответа не последовало.
Придя в совершенное отчаяние, я съел суп и размоченный в кипрском вине хлеб, рассчитывая придать себе силы, дабы на следующий день отмстить Лоренцо и заколоть его моей пикой. Побуждаемый яростию, не видел я никакого другого исхода. Ночь принесла мне успокоение, и когда наутро явился мой истязатель, я лишь сказал ему, что как только получу свободу, сразу же убью его. В ответ он рассмеялся и ушёл, не обронив ни слова.
Я уже начал думать, что он действует по приказу секретаря. Положение моё было ужасно, я разрывался между терпением и безнадёжностью и чувствовал, как меня покидают силы. Наконец, на восьмой день, обуреваемый яростью, в присутствии стражников я вопросил его громовым голосом, куда подевались мои деньги. Он сухо ответил, что завтра даст в том отчёт. Когда он выходил, я схватил ведро и намеревался выплеснуть содержимое в коридор. Предваряя моё намерение, Лоренцо велел стражнику взять его, а на время сего отвратительного действа отворил одно окно, которое сразу же и закрыл, не обращая внимания на мои протесты. Рассудив, что сие омерзительное, но необходимое дело совершили только после моих проклятий, приготовился я назавтра обойтись с Лоренцо ещё круче. Но когда он пришёл, гнев мой утих, ибо перед тем, как представить счёт, он подал мне присланную синьором Брагадино корзину лимонов, а также большую бутыль хорошей воды и отменного жареного цыплёнка. Кроме того, один из стражников сразу же отворил оба окна. Когда Лоренцо подал мне денежный счёт, я посмотрел только на всю сумму и велел отдать остаток его жене, исключая один цехин, назначенный мною для стражников. Сия незначительная щедрость навлекла на меня изобильные благодарности этих бедняков.
Как только мы остались одни, Лоренцо держал следующую речь:
— Вы мне сказали, сударь, что именно от меня получили те предметы, коими проделали огромную дыру. Объясните, как я мог дать вам топор?
— Я скажу всё, но только в присутствии секретаря.
— Ладно, зачем мне это знать? Я прошу лишь молчания. Я бедный человек, у меня дети.
Он ушёл, схватившись за голову.
Мне оставалось только от полноты сердца поздравить себя с тем, что нашлось средство запугать этого мошенника, ибо он боялся сообщить своим начальникам о случившемся.
Я велел ему купить мне сочинения Маффеи. Сей расход был для него неприятен, но он не осмелился возражать, а лишь спросил, зачем ещё новые книги, когда у меня их и без того предостаточно.
— Мне надобны другие, я уже всё прочёл.