Читать интересную книгу Я, которой не было - Майгулль Аксельссон

— We skipped the light fandango…[47]

Ложусь на диван, сцепив ладони под головой. Мелодия заполняет комнату, занимает все пространство, всасывает в себя воздух. Солнце светит сквозь оконное стекло, молодой дубок рисует тень на потолке. Мари права. Он хорош. Пожалуй, пусть растет.

Все так, как есть. Как должно быть.

возможные угрызения

— Ага, — говорит Магнус. — Ну да. Раз вы так решили, то… Тогда ладно.

Он кладет трубку и, по-прежнему сидя, смотрит в окно. Там полыхает осень, клен блещет зеленым и оранжевым, дрожит осиновое золото. Магнус нашаривает сигареты, закуривает и тянется через стол открыть окно. Ворвавшийся сквозняк распахивает раму настежь. Это ничего, хотя газета, разложенная перед ним на столе, принимается шелестеть страницами. Зато Мод не почувствует запаха. Ей не нравится, когда он курит в доме. Ей вообще не нравится, что он курит.

Но теперь перекурить необходимо. Собраться с мыслями и все обдумать.

Стало быть, отбой. Его фильм показывать не пожелали. Не удосужились даже пообещать, что покажут его когда-нибудь потом, когда уляжется этот переполох по поводу девчонкиного самоубийства.

Что это значит? И как это следует понимать?

Он поднимается и, постояв у стола, снова садится. Надо додумать эту мысль. Признать ее. Вытерпеть. Так что же это значит?

Это значит, что он заклеймен. Они решили — это его вина, что девчонка наложила на себя руки. Теперь на него станут коситься не только старые ханжи, но и остальные люди, которые ему небезразличны, те, чьего одобрения он хотел и добивался. Его подвергнут остракизму. Если уже не подвергли.

Но тут они забывают, что позировала-то она абсолютно добровольно. Что он ни к чему не принуждал ее, а просто хотел увидеть и понять и — в конце-то концов! — дать проявиться ее таланту. А к тому же заплатил столько, что она могла спокойно не заниматься этим еще много месяцев. А еще они забывают, что он сам чуть не погиб. Что она нанесла ему восемь ударов ножом и что многие из этих ран могли стать смертельными. Он перевел дух. До сих пор чувствуется, как они болят в глубине тела, как будто раны там внутри не желают затягиваться и заживать. Мод говорит, это вполне нормально. Что этого следовало ожидать. И незачем зацикливаться.

А он не считает это нормальным. Разве нормально, когда твое собственное тело словно вот-вот треснет и разорвется изнутри?

Но картинки по крайней мере ушли, картинки, что то и дело исподволь вставали перед глазами в первые месяцы. Ее лицо, когда он к ней приблизился, бледное, будничное, и вдруг оно исказилось и…

А ее приговор? Нет. Пустая формальность. Да, ее судили и даже дали несколько месяцев тюрьмы. Но ее и виновной-то не считали. И газеты тоже. Там потом густо поперла аналитика, с указанием настоящего виновника. Девушку, значит, можно понять. А его — нет. А теперь пойдет и того хуже, теперь все говорящие головы сидят и точат языки. Включая Торстена Матссона. А саму тему — тему порока, который он, Магнус, желает вскрывать и бичевать, забудут. Когда-нибудь.

Из этого нужно что-то сделать. Ну да. Надо, в самом-то деле. Образ невозможности встречи между Востоком и Западом, мужчиной и женщиной, богатством и бедностью. Он снова встает. Черт, отличная мысль! И дает шанс вернуться к живописи, о чем он, по совести, давно мечтает. Back to basics.[48]

Швырнув в окно окурок, он натягивает свитер. Теперь же в мастерскую — и начать этюд. Идеи теснятся в голове, он почти дрожит от нетерпения.

И в тот же миг слышит звук автомобиля на подъездной аллее. Машина Мод. Ее шаги по гравию. Он выходит в холл и торопливо оглядывает себя в зеркале. Бледноват, пожалуй, но это даже хорошо. Бледный и серьезный. Новый человек.

— Привет.

Она отвечает не сразу, окидывает его быстрым взглядом. Сердится?

— Как на работе?

Она кривит губы.

— Зашибись. Как обычно.

Он, протянув руку, хочет дотронуться до нее, но Мод уворачивается. Оба заговаривают одновременно:

— Я получил… — говорит он.

— Я звонила… — говорит она.

Оба умолкают и ждут, что другой продолжит.

— Давай ты сперва, — произносит Магнус.

Мод кивает.

— Я звонила в Хинсеберг. Ее выпустили.

— МэриМари?

— Да.

Взяв сумочку, Мод проскальзывает мимо него, но не на кухню, как обычно, а налево по коридору. Он идет следом.

— Она сюда собирается?

Мод взглядывает через плечо.

— Сюда? Пусть только попробует.

— А может, к себе в домик?

— Этого они мне не пожелали сообщить.

Теперь оба на стеклянной веранде. Смеркается, но пока еще хватает света, чтобы разглядеть дом на другой стороне озера. Все окна темные.

— Ее там нет, — говорит Магнус.

— Пока нет, — отвечает Мод. — Но будет. Не сомневаюсь.

— И что нам тогда делать?

— Ничего. Но мы не забудем.

в пути

Наконец-то шоссе. Машин все меньше, переключаю на пятую. Дай Бог здоровья Катрин!

— Тебе необходима машина, — сказала она.

Об этом я не задумывалась. Но сразу поняла: она права. Конечно же, мне нужна машина — иначе я не смогу жить в Хестеруме.

— У Мартина была старая «тойота». Может, купишь?

Я молча кивнула. Загадочный супруг Катрин. Умерший или сбежавший? Я не знала и так никогда и не решилась спросить.

— А ты сама как? И дочка?

Катрин задумчиво посасывала ложечку.

— У нас у обеих по машине. Та нам не нужна — просто стоит и пыль собирает.

— Где это?

— В гараже на Упландсгатан. Что мне обходится в пятнадцать тысяч в месяц. Ты оказала бы мне услугу…

Я улыбнулась поверх крем-карамели. Ну, если так…

И вот теперь, спустя всего несколько часов, я сижу в красной «тойоте» модели 1995 года и жму на газ. Багажник забит коробками со склада, на заднем сиденье три комода одежды из другой жизни. Мебель привезут грузовиком через несколько дней. Еще место для нее найди.

Включаю магнитолу, яростные аккорды электрогитары заполняют салон. Я поспешно выключаю ее. Что ли, Мартин был не только член суда второй инстанции, но и фанат тяжелого рока? И не тут ли кроется объяснение необычайного участия, с которым отнеслась ко мне Катрин? Как она говорила? Я так любезна только с теми, кого могу понять? Меня она смогла понять. И содеянное мной. Это кое-что объясняет — про нее и про Мартина.

Рука снова тянется к магнитоле, но я уже настороже. Прикручиваю звук до минимума и ищу другую волну. И, конечно, нахожу «П-1».[49] Ровный женский голос зачитывает вечернюю программу. Он ассоциируется с джемпером и жемчужной ниткой на шее, нарядными лодочками и любезной улыбкой. Всей этой нормативной феминистичностью, как выразилась бы Сиссела, кодов которой мы никогда толком не понимали. Но женщина на радио знает о них все и оттого чуть понижает голос, переходя к очередному пункту программы. Вот к этому, сообщает ее интонация, следует отнестись со всей серьезностью.

— А в девятнадцать тридцать пять — литературная передача. Торстен Матссон прочтет окончание своего романа «Тень»…

Бросаю взгляд на часы на приборной доске. Осталось сорок минут. Восемь миль. И еще тридцать минут с голосом Торстена. Шесть миль. Почти полдороги. Вот и хорошо, а потом можно остановиться и поужинать в каком-нибудь мотеле.

Торстен единственный не поплыл с нами через озеро.

Он постоял на пляже, глядя вслед, но не помахал в ответ, а, сунув руки в карманы, повернулся спиной и пошел прочь, к дому и машине. Придется ехать всю ночь, чтобы успеть на первый утренний паром в Турку. Литературный фестиваль в Финляндии. Никак нельзя пропустить. Очень жаль, но, он надеется, мы поймем…

Разумеется, мы должны были пожениться в канун Мидсоммара. И, разумеется, бракосочетание должно было происходить в старинной церкви, что как раз между Несшё и Хестерумом. Так хотели Хольгер с Элисабет. Родители Сверкера. Все расходы легли на них, после того что случилось с моими родителями.

— Пусть будет, как они хотят, — сказал Сверкер. И все было, как они хотели.

Подвенечное платье сшили, конечно же, в Буросе, у лучшей портнихи на фабрике Сундинов. Костюм Сверкера — от кутюрье из Ротари-клуба. Кольцо — фамильное, от Сверкеровой прабабушки по отцу. Меню свадебного стола составлено одной из родственниц, владелицей ресторана в Гётеборге, которая, к огромному сожалению, не смогла приехать, но прислала в качестве подарка двух поварят. Свадебный букет и мой венок соорудила Агнес, сестра мамы Сверкера из Венерсберга, преподавательница флористики.

А сами мы купили колготки и туфли. Красивые, кстати, колготки и туфли.

Ночью перед свадьбой мы должны спать в отдельных комнатах, решила Элисабет. Все было, как она хотела. Поэтому утром накануне Мидсоммара я проснулась одна. Было совсем рано, но спать не хотелось, я тихонько вылезла из постели и прокралась в холл. В доме было очень тихо, но я знала, что тут полно народу. Мод и Магнус жили тут уже неделю, Сиссела, Пер и Анна приехали вчера вечером, как и бесчисленная сундинская родня. Тетки по отцу и матери обнимали меня, старательно разглядывали и целовали в щеку, а дядья по отцу и матери толпились сзади и говорили, как Сверкеру повезло. Я улыбалась всем как могла, а в остальном пусть будет, как они хотят. Журналисток из вечерней газеты в их мире не существовало. Для них там просто не было места.