Когда мы пошли рядом, мне стало чертовски радостно и вееело. Был взят какой-то тяжелый, требующий огромного душевного напряжения барьер, и теперь все стало легко и просто.
Мы болтали обо всем на свете, и она иногда останавливалась, и ее лицо выражало неподдельное удивление, когда я сообщал ей что-нибудь такое, чего она не знала или о чем она никогда не думала.
– Я вас знаю давным-давно, - сказал я, когда мы уселись на скамейке в сквере.
– Я вас тоже, - сказала она, улыбаясь. - Вы мне даже раз или два снились. Стоите себе на мосту с каким-то странным выражением лица. Я иногда даже думала, что вы собираетесь кинуться в реку. Не знаю, почему я так думала. Наверное, потому, что у вас действительно всегда было такое странное выражение лица.
– Я прихожу туда, чтобы встретить вас…
– А я об этом догадалась давно и тогда перестала бояться за вас.
– А вы боялись за меня?
– Очень, - ответила она, - особенно ранней весной, когда вода в реке была еще холодной. В темноте, при свете первых фонарей, она кажется мне еще красивее, и я иногда умолкаю, чтобы слушать ее голос, не очень заботясь о том, чтобы понимать, о чем она говорит.
После снова говорю я, и так было до тех пор, пока на башне куранты не пробили полночь.
Она вздрогнула, а я тихонько взял ее руку и прошептал:
– Это скоро кончится…
– Что?
– Тирания… Тирания времени… Вы помните, у Гёте: “Остановись, мгновенье, ты прекрасно!” - Помню…
Когда мы дошли до ее дома и взялись за руки, чтобы попрощаться, у меня было такое чувство, будто мы - старинные-престаринные друзья и было нелепо несколько месяцев стоять без толку на мосту и смотреть на желтую воду и на стрелки часов.
А может быть, не так уж и нелепо, как мне казалось. Ничего нельзя уже переменить, а то, что было, свершилось, и значит, так нужно.
Я все еще продолжал верить, что поток времени совершенно неуправляем, что против его течения человек бессилен, а будущее давным-давно готово, лежит себе, как на складе, и ждет момента, чтобы неизбежно превратиться в настоящее…
Все наше будущее существует себе с незапамятных времен готовенькое и ждет своего времени…
– Именно такая концепция породила множество нелепых фантазий о машине времени, - сурово поучал Горгадзе. - Нельзя совершить путешествие туда, где ничего нет… Будущее - это постепенное, кропотливое мучительное созидание, в котором участвуют силы природы и силы человека. Его мы создаем, строим по зримым и незримым чертежам и планам. А пока эти чертежи и планы не реализованы, нечего и мечтать о путешествии в ничто…
Его голос гулко отражался под сводами высоких залов, и от этого смысл того, что он говорил, становился торжественным и величественным. Он посвятил всю свою жизнь тому, чтобы разрушить концепцию машины времени, доказать всю ее нелепость и бессмысленность, а сделать это можно только, создав нечто совершенно противоположное…
– Реальным является только настоящее… А кто в этом сомневается? Машина времени - это неизбежная мечта человека, не сознающего своего собственного величия. Такому человеку кажется, что его завтрашний день уготован ему давным-давно, и ему остается только покорно ждать.
– Реальным является только настоящее…
Рано утром я поднимаюсь по широкой лестнице в этот серый дом и заранее знаю, что будет дальше. Я буду смотреть на экран осциллографа, где неподвижно застыли причудливые кривые, которые изображают волны, несущиеся с фантастической скоростью. Я буду удивляться тому, что этот незамысловатый прибор остановил течение времени и то, что мчится, летит, изменяется на экране, омертвело и застыло. Я буду долго смотреть на бешено вращающееся колесо.
Его спицы освещены быстромигающей лампой, и вот теперь оно стоит совершенно неподвижно, и течение времени прекратилось.
Горгадзе снова и снова покажет мне фильм, на котором запечатлен всего лишь один неподвижный гоночный автомобиль. Гонщик сидит в напряженной позе, упрятав голову в плечи так, что над сиденьем возвышается только его белый шлем.
– Обратите внимание, автомобиль неподвижен, хотя он и несется вперед. Просто съемки производились с другого автомобиля, который мчался с такой же скоростью…
А вот другой фильм.
В голубом небе парит очаровательная девушка. Она без парашюта, широко раскинула руки и замерла в бездонной голубизне. На ней оранжевый комбинезон, и она напоминает неземное существо, покорившее силу тяжести.
– Она камнем падает на землю, - бормочет Горгадзе. - Но ее снимал другой парашютист, который падал так же, как и она…
Да, идея предельно ясна: для того чтобы остановить течение времени, нужно научиться двигаться с его же скоростью!
Я долго не мог понять, что значит двигаться с той же скоростью, что и время, пока, наконец, в процессе тренировки до меня не дошел смысл этого. Я фиксирую внимание на множестве мелочей, я их запоминаю, я их фотографирую в своем сознании, и они оказываются навсегда выхваченными из потока времени. Теперь они уже вне изменений, и над ними ничего не властно.
Значительно позже Горгадзе раскрыл сущность моих тренировок. Он сказал, что они нужны так же, как нужны тренировки для любого другого необычного путешествия. Для путешествия в горах, для путешествия на плоту через океан, для путешествия в космос… Я столкнусь с необычайным миром, где время перестанет течь. Это должен быть мир застывших движений, неизменных предметов, мир, состоящий из бездны связанных друг с другом мелочей, как величественный храм, построенный из миллионов сцементированных кирпичей.
Движения и изменения не позволяют в деталях изучить запутанную структуру мироздания, и поэтому путешествие в мир без времени станет началом величайшей революции в истории познания, революции, не знающей себе равной во всей истории науки.
Я поднимаюсь по ступеням в здание, которое когда-то было не то музеем, не то католической церковью, и заранее знаю, что Горгадзе снова и снова будет повторять мне то, что я уже давно усвоил, но что я должен сделать частью себя, иначе опыт не удастся.
И то, что я знаю, как все будет, почему-то убеждает меня, что будущее все же существует в реальности, что оно меня зндет именно таким, каким я его предвижу. Я начинаю, сoмневаться в том, что нельзя построить машину времени, и уже готов доверить мои сомнения Горгадзе, как вдруг он сам, просламленный ученый, выдающийся знаток теории времени, встречает меня вовсе не там, где обычно, а прямо возле самого входа.
По его глазам и сосредоточенному выражению лица я понимаю, что он догадался о моих сомнениях и вот так, просто, нарушив привычное течение событий, вышел мне навстречу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});