Читать интересную книгу Око Озириса - Ричард Фримен

Когда я стоял, разговаривая с д-ром Норбери, я слышал, как Джон выдирал гвозди и отвинчивал крышки. Входя через дверь на лестницу, я все еще слышал стук. Затворяя дверь, я услышал какой-то грохот наверху. Потом все стихло.

Я поднялся до второго этажа и зажег газ, так как на лестнице было темно. Повернувшись, чтобы подняться выше, я вдруг увидал руку, свесившуюся с площадки на повороте. Я взбежал на лестницу и увидал на первом повороте Джона, лежавшего у последнего пролета лестницы. У него была на виске рана, и из нее сочилась кровь. Молоток лежал на полу рядом, и на заостренном конце его была кровь. Взглянув наверх вдоль лестницы, я увидал свесившуюся с верхней ступеньки разорванную дорожку.

Легко было понять, что случилось. Он быстро сходил с лестницы с молотком в руке. Нога его запуталась в дырке дорожки и он упал с лестницы вперед головой, все еще держа молоток. Упал он головой на острый конец молотка. Потом он скатился по ступеням, и молоток выпал из рук.

Я зажег спичку и наклонился над ним. Голова его лежала в очень странном положении. У меня явилось подозрение, что шея сломана. Кровь еле сочилась из раны. Он был совершенно неподвижен и не дышал. Не было сомнения, что он мертв.

Дело было плохо. Я тут же сообразил, что это ставило меня в весьма двусмысленное положение. Первой моей мыслью было послать сторожа за доктором и полицией. Но через минуту я сообразил, что к этому есть серьезные препятствия.

Ничем я не мог доказать, что это не я сам ударом молотка сбросил его с лестницы. Конечно, ничто не показывало, чтобы я это сделал. Но мы были одни в доме, исключая сторожа, находившегося в подвале, где ничего не могло быть слышно. Начнется дознание. При этом возникнет вопрос о завещании, которое, как было известно, существовало. Прочтя завещание, заподозрят Хёрста. Он даст показания коронеру, и меня обвинят в убийстве. Или, если и не обвинят, то Хёрст меня заподозрит и откажется, вероятно, от своего обязательства. И при таких обстоятельствах мне нельзя будет настаивать. Он откажется платить, а мне нельзя будет подать в суд.

Я сел на лестнице как раз над телом бедного Джона и стал обдумывать дело. В худшем случае мне предстоит быть повешенным. В лучшем — я должен потерять пятьдесят тысяч фунтов. Положение тоже не из приятных.

Предположим, что я скрою тело и заявлю, что Джон уехал в Париж. Здесь, конечно, есть риск, что все откроется. В этом случае я, конечно, буду уличен в убийстве. Но если не откроется, то я не только буду свободен от подозрения, но и получу пятьдесят тысяч фунтов. Риск — в обоих случаях, но в одном — безусловный проигрыш, тогда как в другом риск оправдывался материальными выгодами. Вопрос был в возможности скрыть тело.

Любопытно, что я раздумывал об этом довольно долго, пока дошел до ясного решения. Я перебрал с дюжину способов, как быть с трупом, и все отвергал, как непригодные. Вдруг вспомнил про мумию, которая была наверху. Сначала эта мысль промелькнула как фантастическая, — спрятать тело в футляр мумии. Но, развивая эту мысль, я нашел, что это возможно. И не только возможно, но и довольно легко. И не только легко, но и вполне безопасно. Раз мумия попадет в музей, я избавлюсь от нее навсегда.

Обстоятельства были, как вы знаете, благоприятны до странности. Не придется ни шуметь, ни спешить, ни бояться. Времени было достаточно для необходимых приготовлений. Самый футляр мумии оказался необыкновенно подходящим. Материал его был необыкновенно гибким, благодаря шнуровке сзади он мог быть открыт без повреждения. Стоило разрезать шнуровку, которую можно было возобновить. Небольшие повреждения могли произойти только при вкладывании трупа. Но и тут можно было потом наложить новый слой краски, который замаскирует и новую шнуровку.

На этом плане я и остановился.

Я сошел вниз и послал сторожа с поручением в здание суда. Потом вернулся и внес умершего в одну из комнат третьего этажа, где его и положил на длинный ящик в позе, какую он должен был принять в футляре. Платье его я сложил аккуратно и все, кроме сапог, положил в один из чемоданов, которые он брал с собой в Париж. Когда я покончил с этим, я замыл тщательно клеенчатую дорожку на лестнице и площадке к тому времени, как вернулся сторож. Я сказал ему, что м-р Беллингэм уехал в Париж, а сам отправился домой. Дверь в верхние этажи запиралась американским замком, но для безопасности я замкнул и дверь в комнату, где лежал покойник.

У меня были кое-какие сведения о способах бальзамирования, но, главным образом, о способах, употреблявшихся в древности. На следующий день я пошел в библиотеку музея и просмотрел новейшие книги по этому вопросу. Они были необычайно интересны и сообщали о замечательных усовершенствованиях, внесенных современной наукой в это древнее искусство. Способ, выбранный мной, был простейший: впрыскивание формалина. И прямо из музея я отправился за необходимым материалом. Но бальзамировального шприца я не купил: книга утверждала, что обыкновенного шприца для инъекций при анатомии совершенно достаточно. И я подумал, что это будет осторожнее.

Боюсь, что я произвел впрыскивание страшно неловко, хотя внимательно изучал таблицы учебника анатомии. Но все же мои приемы произвели свое действие. Бальзамировку я произвел на третий день вечером. Когда я замыкал за собою дверь в этот вечер, я сознавал с удовлетворением, что останки бедного Джона спасены от разложения.

Но этого было еще мало. Тяжеловесность свежего трупа в сравнении с мумией могла быть немедленно замечена теми, кто будет принимать мумию. Кроме того, влажность от заключенного тела быстро разрушит футляр и образует налет пара на витрине ящика, в котором будет выставлена мумия. А это поведет к исследованию. Ясно, что следовало высушить тело, прежде чем заключить его в футляр.

Тут и сказались мои слабые научные знания. Я не имел понятия, как поступать, и принужден был обратиться к препаратору. Я сказал ему, что хочу высушить маленьких животных и пресмыкающихся для коллекции. Он мне посоветовал вымачивать животных в древесном спирте неделю, а потом подвергать их действию горячего сухого воздуха.

Я вспомнил, что в нашей коллекции был порфировый саркофаг, предназначавшийся для небольшой мумии. Попробовал уложить в него покойника и нашел, что он помещается свободно. Тогда я влил в углубление несколько галлонов древесного спирта, так что тело покрылось им, накрыл крышкой и промазал глиной, так, чтобы не проходил воздух.

Я оставил тело мокнуть в спирте две недели, потом вынул его, вытер насухо и уложил на камышовые стулья над горячими трубами отопления. В других комнатах я закрыл трубы, чтобы сконцентрировать теплоту на этих. К концу третьего дня руки и ноги совершенно высохли и стали похожи на роговые — кольцо упало с похудевшего пальца; нос казался пергаментным, и вся кожа была суха, как пергамент. Первые два дня я переворачивал тело, чтобы оно высыхало ровнее. Потом я занялся футляром. Я расшнуровал его и осторожно вынул мумию. Я берег, конечно, футляр. Самая мумия при этом пострадала. Она была набальзамирована плохо и поломалась в нескольких местах, а когда я стал развертывать ее, то отделилась голова и отпали обе руки.

На шестой день после того, как я вынул тело из саркофага, я тщательно завернул покойника полотнищами, снятыми с Себек-Хотепа, обрызгивая тело смесью мирры и смоляного настоя росного ладана, промазывая этой смесью складки обмотки, чтобы скрыть легкий запах спирта и формалина.

Когда я кончил, покойник имел вид совершенной мумии и мог бы быть выставлен просто под стеклом, так что мне даже жалко было вкладывать его в футляр, скрывая навеки.

Вложить его одному, без помощника, было чрезвычайно трудно, так что я попортил футляр в нескольких местах. Но, наконец, мне удалось, и вновь зашнуровав футляр, я наложил слой краски, покрывшей трещины и шнуровку. Свежая краска, протертая пыльной тряпкой, потеряла свой свежий вид. Футляр со своим содержимым был готов к отправке. Я известил д-ра Норбери. Через пять дней он приехал за мумией и отвез ее в музей.

Теперь, когда главное затруднение было устранено, я стал думать о дальнейшем. Необходимо было, чтобы Джон Беллингэм появился еще раз, прежде чем окончательно исчезнуть.

Согласно этому я обдумал посещение дома Хёрста, имея в виду двойную цель. Этим я устанавливал день исчезновения, устраняя себя от всякого касательства к нему. Тень подозрения, падавшая при этом на Хёрста, сделала бы его еще более сговорчивым, менее способным оспаривать мои требования, когда он узнает содержание завещания.

Дело было простое. Я знал, что Хёрст переменил прислугу с тех пор, как я был у него последний раз, и знал его привычки. В тот день я свез картонку с платьем на станцию, сдал там на хранение, зашел в контору Хёрста, удостоверился, что он там, а оттуда направился прямо в Кенон-стрит и сел на поезд в Эльтам. Дойдя до дома Хёрста, я снял очки — единственную особую примету в моей наружности — и был впущен в кабинет по моей просьбе.