20 апреля Людовик XVI появился в Собрании, окруженный своими министрами. „Господа, — сказал он, — я пришел в Национальное собрание по поводу крайне серьезных дел, требующих полного внимания народных представителей. Министр иностранных дел прочтет вам доклад о нашем политическом положении, составленный им для Совета министров“. Дюмурье отвечал королю; он перечислил все обиды, полученные Францией от Австрии: цель конференций в Мантуе, Рейхенбахе и Пильнице; союз, устроенный Австрией против Французской революции; он указал на ее усиленное вооружение, на открытое покровительство эмигрантам, на повелительный тон, на подчеркнутую медленность переговоров и, наконец, на нетерпимые условия ее ультиматума. После целого ряда соображений, мотивированных враждебным поведением короля Венгрии и Богемии (король Франц II еще не был выбран императором), чрезвычайными условиями, в которых находилась нация, ясно выраженным ею мнением не терпеть дольше никаких оскорблений, никаких нарушений ее прав, честью и добросовестностью Людовика XVI, хранителя достоинства и безопасности Франции, — Дюмурье закончил свою речь указанием на полную неизбежность войны с Австрией.
После Дюмурье Людовик XVI сказал вторую речь. „Господа, — произнес он взволнованным голосом, — вам теперь известны результаты переговоров, веденных мной с венским двором. Единодушное мнение всех членов моего совета составляет заключение этого доклада. Я сам его разделяю. Он составлен, имея в виду пожелание, неоднократно выраженное в Национальном собрании, и в согласии с чувствами, заявленными мне множеством граждан с разных сторон королевства; все предпочитают войну дальнейшему оскорблению французского народа и постоянно угрожающей нации опасности. Я должен был предварительно употребить все средства для сохранения мира. Сегодня я предлагаю Национальному собранию, на основании конституции, объявить войну королю Венгрии и Богемии“. На речь короля некоторые депутаты ответили аплодисментами, но большинство осталось в молчании, подавленное волнением минуты и важностью принимаемого решения. После отъезда короля Собрание назначило на этот вечер чрезвычайное заседание, где единогласно было решено начать войну. Таким образом, началась война с одной из главных союзных держав; она продолжалась четверть века, укрепила победоносную революцию и изменила карту Европу.
Вся Франция с радостью приняла известие о войне. Война дала новый толчок и без того волновавшемуся народу. Округа, муниципалитеты, народные общества писали адреса, ставили рекрутов, присылали добровольные пожертвования, ковали пики; вся нация, казалось, поднялась, ожидая нападения Европы или желая сама напасть на нее. Но энтузиазм, ведущий часто в конце концов к победе, не может заменить организацию войска. При начале войны, пока рекруты еще не обучены, можно было рассчитывать только на постоянные войска. Вот каково было положение французских сил: обширная граница между Дюнкерком и Базелем была занята тремя большими корпусами. Налево от Дюнкерка до Филипвиля находилась Северная армия, численностью около сорока тысяч пехоты и восьми тысяч конницы, под начальством маршала Рошамбо. Лафайет командовал Центральной армией в сорок пять тысяч пехоты и семь тысяч кавалерии, расположенной от Филипвиля до линии Вайсембурга Наконец, Рейнская армия из тридцати пяти тысяч пехоты и восьми тысяч кавалерии, под начальством маршала Люкнера, занимала место от линии Вайсенбурга до Базеля. Охрана пиренейской и альпийской границ была доверена генералу Монтескью; армия его была немногочисленна, но с этой стороны Франции бояться было нечего.
Маршал Рошамбо предполагал оставаться в оборонительном положении и защищать границы. Дюмурье, напротив, желал первым начать военные действия, чтобы использовать свою готовность к войне. Он был очень предприимчив и хотя и был министром иностранных дел, но руководил войной; план его был принят. План заключался в быстром вторжении в Бельгию. В 1790 г. эта провинция пыталась сбросить с себя австрийское иго, чего и добилась на некоторое время, но потом была снова покорена превосходными силами. Дюмурье предполагал, что брабантские патриоты облегчат вторжение французов, видя в нем средство для своего освобождения, С этой целью он придумал вторжение в трех пунктах. Два генерала, Теобальд Диллон и Бирон, командовавшие под общим начальством Рошамбо войсками во Фландрии, получили приказание двинуться один с четырьмя тысячами человек из Лилля в Турне, другой с десятью тысячами из Валансьена в Монс. В то же время Лафайет с частью своей армии выступил из Меца и направился ускоренным маршем в Намюр через Стене, Седан, Мезьер и Живе. Этот план для своего выполнения требовал привычных солдат, которых почти тогда не было, и полного согласия военачальников, достигнуть которого было почти невозможно. К тому же наступавшие войска были недостаточно сильны для такого предприятия. Едва только Теобальд Диллон, 28 апреля перейдя границу, встретил врага, как панический ужас овладел войском. Из рядов стали кричать „Спасайся, кто может“, и, увлеченный в бегство своими солдатами, Диллон был убит ими. То же самое и при тех же обстоятельствах произошло в корпусе Бирона, и он вынужден был отступить в беспорядке на свои старые позиции. Это внезапное и общее для обеих колонн бегство надо отнести или к страху перед врагом солдат, никогда не видавших боевого огня, или к недоверию к полководцам, или, наконец, к злонамеренным людям, кричавшим о предательстве.
Лафайет, сделав в несколько дней пятьдесят лье по дурным дорогам, прибыл в Бувьен и узнал там о неудаче в Лилле и Валансьене. Он убедился, что вторжение не удалось, и правильно решил, что не останется ничего лучшего, как отступить. Рошамбо жаловался на опрометчивость и неудобство мер, предписанных ему самым решительным образом. Не желая плясать под дудку министров и быть пассивным орудием в деле, которым он должен был бы сам руководить, он подал в отставку. С этого момента французская армия встала в оборонительное положение. Защита границ была разделена между двумя корпусами, из которых один, доверенный Лафайету, растянулся от моря до Лонгви, а другой, под начальством Люкнера, от Мозеля до Юры. Лафайет отдал левое крыло своей армии под начальство Артура Диллона, а правое его крыло прикасалось к армии Люкнера, помощником которого на Рейне был Бирон. В таком положении французы ожидали появления союзников.
Первые неудачи увеличили несогласие между фельянами и жирондистами. Генералы относили неудачи к плану Дюмурье, министры — к тому, как этот план выполнялся генералами, назначенными еще при Нарбонне и принадлежавшими к партии конституционалистов. Якобинцы обвиняли контрреволюционеров в том, что они были причиной бегства своими криками „Спасайся, кто может“. Нескрываемая ими радость, их надежда на скорое вступление союзников в Париж, на возвращение эмигрантов, на восстановление старого режима усиливала подозрение якобинцев. Подозревали, что двор, увеличивший королевскую стражу с тысячи восьмисот человек до шести тысяч и набравший ее исключительно из противников революции, был в согласии с коалицией. Говорили о тайном совете, под названием австрийского, но существование его доказать не могли. Недоверие дошло до наивысшей степени.
Собрание приняло тотчас же меры, отвечавшие духу партии: оно перешло на поприще войны, и жирондистам пришлось согласовать свое поведение значительно менее со справедливостью, чем с общественной безопасностью. Собрание объявило свои заседания непрерывными и распустило наемную стражу короля. Постоянно возобновляемые смуты духовенства заставили Собрание издать декрет об изгнании мятежных священников из страны. Все это было сделано, чтобы в одно и то же время не иметь на руках усмирения внутреннего врага и борьбы с коалицией. Чтобы загладить последние поражения и иметь на границе запасную армию, Собрание приняло 8 июня предложение военного министра Сервана устроить под Парижем лагерь из 20 000 человек, собранных из департаментов. В то же время оно старалось поднять дух народа революционными праздниками и начало вооружать толпу пиками, находя такую помощь небесполезной в опасности.
Все эти меры были приняты не без протеста конституционной партии. Она противилась устройству лагеря под Парижем в двадцать тысяч человек, считая его войском партии, призванным против Национальной гвардии и трона. Штаб Национальной гвардии протестовал, а потому состав его был изменен в угоду господствующей партии. В состав новой гвардии были введены роты, вооруженные пиками. Конституционалисты были еще более недовольны этой мерой, вводившей низший класс в их ряды; она, казалось им, была принята с целью заменить буржуазию чернью. Наконец, конституционалисты открыто осуждали изгнание духовенства как карательную меру.