Читать интересную книгу Годы - Вирджиния Вулф

Мартин сидел в своей комнате и читал газету. Война на Балканах закончилась, но каша там только заваривалась — в этом он был уверен. Он перевернул страницу. Из-за снега с дождем в комнате было темно. К тому же он никогда не мог отдаться чтению, ожидая чего-нибудь или кого-нибудь. Пришла Кросби — он понял это по голосам из передней. Ну вот, сразу сплетни, болтовня! — раздраженно подумал он. Мартин бросил газету на пол и стал просто ждать. Вот она идет, уже взялась за ручку двери. Но что он должен сказать ей? — подумал он, глядя на поворачивающуюся ручку. Когда она вошла, он произнес свою обычную фразу: «Ну, Кросби, как вам живется в этом мире?»

Она вспомнила о Ровере, и на ее глаза навернулись слезы.

Мартин выслушал историю о кончине пса и сочувственно наморщил лоб. Затем он встал, вышел в спальню и вернулся с пижамной рубашкой в руке.

— Как это называется, Кросби? — спросил он, указав под воротник на дырку с коричневым ободком.

Кросби поправила очки в золотистой оправе.

— Это прожог, сэр, — уверенно сказала она.

— Совсем новая пижама, надел ее всего два раза, — пожаловался Мартин, все так же держа рубашку на вытянутых руках.

Кросби прикоснулась к материалу. Самый лучший шелк, сразу чувствуется.

— Ай-ай-ай! — Она покачала головой.

— Пожалуйста, отнесите пижаму этой миссис — как ее там? — Мартин хотел применить метафору, но вспомнил, что в разговоре с Кросби следует выражаться буквально и пользоваться самыми простыми словами. — Велите ей найти другую прачку, — заключил он. — А ту послать к черту.

Кросби нежно прижала испорченную пижаму к груди. Мистер Мартин никогда не выносил прикосновения шерсти к коже, вспомнила она. Мартин помолчал. С Кросби полагалось пообщаться, но смерть Ровера ограничила темы для разговора.

— Как ревматизм? — спросил он.

Кросби стояла очень прямо у двери, с пижамой на руке. Она явно стала меньше ростом, подумал Мартин.

Кросби покачала головой. Ричмонд расположен значительно ниже, чем Эберкорн-Террас, сказала она. Ее лицо помрачнело. Она думает о Ровере, догадался Мартин. Надо отвлечь ее от этих мыслей, он не выносил слез.

— Вы видели новую квартиру мисс Элинор? — спросил Мартин. Кросби видела ее. Но она не любит квартиры. По ее мнению, мисс Элинор изнуряет себя.

— А люди этого не стоят, — сказала Кросби, имея в виду Цвинглеров, Паравичини и Коббсов, которые раньше имели обыкновение наведываться с черного хода за поношенной одеждой.

Мартин покачал головой. Он не мог придумать, что сказать дальше. Он терпеть не мог беседы со слугами. Говоря с ними, он всегда чувствовал себя неискренним. Приходится либо дурачиться, либо изображать радушие, думал он. То есть в обоих случаях — лгать.

— А у вас все хорошо, мастер Мартин? — спросила Кросби, использовав детское обращение по праву долгой службы.

— Пока что не женился, Кросби, — сказал Мартин.

Кросби окинула комнату взглядом. Это было холостяцкое жилище: кожаные кресла, шахматы на стопке книг, сифон на подносе. Она позволила себе заметить, что наверняка множество чудесных молодых девушек были бы рады взять на себя заботы о нем.

— Да, но я люблю валяться в постели по утрам, — сказал Мартин.

— Это у вас с детства, — улыбнулась Кросби.

После этого Мартин не постеснялся достать часы, быстро подойти к окну и воскликнуть, как будто он вдруг вспомнил о назначенной встрече:

— Ой, Кросби, мне же пора! — И дверь за Кросби закрылась.

Это была ложь. Никакой встречи ему не предстояло. Слугам всегда лгут, подумал он, глядя в окно. Унылые очертания домов на Эбери-стрит проступали сквозь пелену снега с дождем. Все лгут, думал Мартин. И отец его лгал: после его смерти дети нашли у него в ящике связку писем от женщины по имени Майра. Мартин видел Майру, это была полная представительная дама, которой требовалась помощь с починкой крыши. Зачем лгал отец? Что плохого в содержании любовницы? И сам Мартин тоже лгал: например, насчет комнаты на Фулэм-Роуд, где они с Доджем и Эрриджем курили дешевые сигары и рассказывали скабрезные анекдоты. Жизнь их семьи на Эберкорн-Террас была отвратительна, думал он. Ничего удивительного, что дом никак не сдадут. Там всего одна ванная и полуподвал. И там жило столько разных людей, обреченных терпеть друг друга и лгать.

Затем, глядя на фигурки людей, сновавших по мокрому тротуару, он увидел, как по ступеням спустилась Кросби со свертком под мышкой. Она постояла, похожая на испуганного зверька, который выглядывает из укрытия, собирая храбрость, чтобы окунуться в гущу уличных опасностей. Наконец она засеменила прочь. Мартин видел, как она удаляется и снег падает на ее черный чепец. Он отвернулся.

1914

Была роскошная весна, стоял лучезарный день. Воздух, омывая древесные кроны, как будто бы журчал, дрожал, вибрировал. Листья ярко зеленели. Часы старинных сельских церквей дребезжа отбивали время, хриплый бой летел над полями, красными от клевера, и вспугивал стаи грачей. Птицы делали круг и садились на верхушки деревьев.

Лондон облачился в крикливый наряд: начинался сезон. Гудели автомобильные рожки, рычали моторы, флаги туго трепыхались на ветру, как форель в ручье. И со всех лондонских колоколен — от модных святых Мейфэра, от вышедших из моды святых Кенсингтона, от дряхлых святых Сити — неслась весть о протекших часах. Воздух над Лондоном казался морем звуков, по которому расходились круги. Но часы показывали время по-разному, как будто сами святые были не согласны друг с другом. В воздухе повисали паузы, промежутки тишины… А затем часы били опять.

Одни из часов было слышно и на Эбери-стрит, но голос их звучал отдаленно и слабо. Они пробили одиннадцать раз. Мартин стоял у окна и смотрел вниз на узкую улицу. Солнце светило вовсю, он был в наилучшем настроении и собирался посетить своего биржевого маклера в Сити. Дела у Мартина шли прекрасно. Когда-то он думал, что его отец накопил много денег, но потом потерял их. Однако оказалось, что после этого он опять накопил и встретил свою кончину с тугим кошельком.

Мартин любовался на модницу в прелестной шляпке, которая рассматривала вазу в витрине антикварного магазина напротив. Это была синяя ваза, она стояла на китайском стенде, на фоне зеленой парчи. Покатые симметричные очертания вазы, темно-синий цвет, трещинки на глазури ласкали взгляд Мартина. И смотревшая на вазу женщина была очаровательна.

Взяв шляпу и трость, он вышел на улицу. Часть пути до Сити он собирался пройти пешком.

— «Дочь короля Испании, — напевал он, поворачивая на Слоун-стрит, — приехала ко мне…» — Мартин разглядывал витрины, мимо которых шел. В них было множество летних платьев, воздушных нарядов из зеленого шелка и газа, стайки шляпок на шестиках. — «…чтоб увидать на дереве серебряный орех».

Что еще за серебряный орех на дереве? — думал он. Вдалеке шарманка играла задорную джигу. Шарманка крутилась и крутилась, перемещаясь туда-сюда, как будто старик шарманщик танцевал под свою музыку. Хорошенькая служанка взбежала по ступеням и дала старику монетку. Его угодливое итальянское лицо сморщилось, он сорвал с головы шляпу и поклонился девушке. Она улыбнулась в ответ и скрылась в своей кухне.

— «…чтоб увидать на дереве серебряный орех», — мурлыкал Мартин, заглядывая за заборчик в кухню, где сидели служанки. Их компания выглядела очень уютно, на кухонном столе стоял заварочный чайник, лежали хлеб и масло. Трость Мартина виляла туда-сюда, как хвост жизнерадостного песика. Все люди казались ему беспечными и легкомысленными, они выпархивали из домов и фланировали по улицам, раздавая монетки шарманщикам и нищим. У всех были деньги, чтобы их тратить. Женщины собирались у стеклянных витрин. Мартин тоже остановился и стал смотреть: на игрушечный кораблик, на ящички с рядами сверкающих серебряных флаконов. Кто же все-таки написал эту песенку о дочери короля Испании, которую пела Пиппи, когда протирала ему уши противной мокрой фланелью? Она сажала его к себе на колени и каркала хрипло-дребезжащим голосом: «Дочь короля Испании приехала ко мне, чтоб увидать…» Внезапно ее колено опускалось, и Мартин падал на пол.

А вот и площадь Гайд-Парк-Корнер. Здесь было оживленное движение. Повозки, автомобили, моторные омнибусы текли рекой с холма. На деревьях Гайд-парка виднелись зеленые листочки. Авто с жизнерадостными дамами в светлых платьях уже въезжали в ворота. Все торопились по своим делам. Кто-то, заметил Мартин, написал розовым мелом на воротах Эпсли-Хауза: «Бог есть любовь». На это нужна недюжинная храбрость, подумал он, — чтобы написать «Бог есть любовь» на воротах Эпсли-Хауза, когда в любой момент тебя может сцапать полицейский. Но вот подошел его омнибус. Мартин взобрался на второй этаж.

— До Святого Павла, — сказал он, протягивая кондуктору мелочь.