Читать интересную книгу Жил человек - Николай Почивалин

- Ребята и без меня бы справились: электрики - что надо!..

Скоро ужин, Евгений Александрович, как он выражается, идет на пищеблок. Поддернув светлые отутюженные брюки, Савин садится, смотрит ему вслед.

- Девчонки, когда мы тут жили, наш детдом роддомом называли.

- Почему?

- Сокращенно: родной дом, значит... Вошли нынче с Людой, с дядей Васей поздоровались и правда - дома.

Люда сейчас в своей прежней комнате - с девчонками шушукается. Вроде как обычно - на каникулы приехали.

- А вы на каникулы ездили?

- Конечно. Все годы - пока в институте учились. И на летние - это уж само собой. И на зимние, короткие.

Соберемся, кто откуда, - вечер встречи. Отчитайся - как положено. Чтоб там чего не сдал, с "хвостом" явился - быть не могло! Лучше уж тогда и не приезжать. - Савин пожимает плечами - так, будто смысл вопроса только что дошел и удивил его! - Ну, как же! Все по домам, и мы тоже. Все назад, в общежитие - с рюкзаками, и мы - с ними. Пусть - потогдее. Картошки положат, банку с капустой. Сергея Николаевича либо Александру Петровну в облоно вызовут - обязательно навестят. Да чтобы - не с пустыми руками. То из белья что привезут, то ботинки. Какие-нибудь яблоки сушеные. Той же картошки.

Чуть не каждый месяц вызывали: Савин, - родня приехала! Проводишь, и бегом к Людке - этажом повыше, У тебя, мол, были? "Были". Тебе чего привезли? "А тебе чего?" Потом уж, когда поженились, - к обоим сразу приходили...

Голос Савина негромок, задумчив, как кротки, задумчивы засиневшие за бурой монастырской стеной сумерки; если воспоминания и волнуют Михаила, то он без всяких усилий сдерживает себя. А меня его простые негромкие слова волнуют. Волнуют потому, что все, о чем он рассказывает - по-человечески здорово, прекрасно. А еще, конечно, - потому, что лет мне вдвое побольше, чем ему, и нервишки податливее, чувствительней...

- Добрый вечер, - подходя, окликает нас Люда Савина; она в легком сарафане, узком в талии, широком в юбке, полоски бретелей плотно лежат на открытых смуглых плечах. Наверно, она только что весело смеялась: улыбкой полны глаза, улыбаются полные губы, на крепких щеках улыбчиво подрагивают ямочки.

- Ты чего это? - подвигаясь, спрашивает муж и сам начинает улыбаться.

- Олежка насмешил. Ходит из комнаты в комнату - со всеми знакомится. Да эдак по-свойски! Сейчас с Евгением Александровичем беседуют - на разные темы.

На Люду приятно смотреть: синеглазая, в коротком сарафане и простеньких босоножках-ремешках, она похожа сейчас на девчонку, которой нет надобности заботиться о своей внешности; на загорелом лбу высоко и умиротворенно лежат густые русые брови.

- Люда, ваш муж говорит, что здесь он - как дома.

А вы, - интересно?

- Да мне еще родней, наверно! - горячо отвечает она. - Женщина всегда привязчивей. Я с утра все закоулочки обошла. Пока Олежка спал.

- Хм, любопытно, - подтрунивает Михаил. - И не заметила, что ходила вместе со мной.

- Ну и ладно! - Люда воровато показывает мужу кончик языка. - Ты ходил просто так, а я переживала.

- Конечно, где уж нам!

- Между прочим, - вспомнив рассказ Розы Яковлевны, спрашиваю я, - на свадьбу у вас платье гипюровое было?

- Гипюровое, - сразу подтверждает Люда и лишь после спохватывается: - А вы откуда знаете?

Говорю, как Орлов искал, заказывал этот гипюр, позабыв его название, Люда кивает.

- В загс приехали - самое красивое платье на мне было. Правда, Миш?

- Я - сторона пристрастная, - отшучивается муж.

- Да ну тебя! - Люда взмахивает округлой золотистой рукой. - Свадьба у нас была комсомольская - прямо в общежитии. И Сергей Николаич приехал. Рядышком сидел. Миша вон тогда хорошо сказал: "У нас с Людой - один отец". Те, кто не знали, - засмеялись сначала.

А дошло - как ему, Сергей Николаевичу, захлопали. Голову опустил, красный даже стал. И залысины свои трет. Когда провожали - поцеловал. "Будь счастлива, дочка", - как завещание оставил!.. Сегодня в новый корпус зашла, а он - глазищами своими - как живой смотрит. Будто спрашивает: "Как живешь, Люда?" Хорошо еще, что в коридоре никого не было - за дурочку бы приняли. Вслух ему ответила: "У нас все в порядке, отец!.." - Люда отворачивается.

...Савин провожает меня. Сумерки залили уже и двор, горят на столбах лампочки, ярко светится окно проходной - дядя Вася заступил на свой ночной пост.

- Назад пропустит? - шучу я.

- Как-нибудь пробьюсь, - в тон отвечает Михаил. - Если уж не пустит - в дырку, через забор. По старой памяти.

- Неужели - цела?

- Цела - проверил. - Савжн смеется. - На том же самом месте. Хотя и доски новые.

14

Роща, вырастая в размерах, поднимаясь деревьями, - все ближе; Загорово - когда оглядываешься - все дальше уходит, отскакивает назад; отсюда, километра за полтора-два, - залитое высоким утренним солнцем и задернутое струистым маревом - оно выглядит плоским, приплюснутым и таким маленьким, что все его, кажется, можно захватить в охапку.

Козин - в соломенном широкополом брыле, в расстегнутой и выпущенной поверх брюк клетчатой рубахе - вышагивает, энергично размахивая правой, свободной рукой и бережно неся в левой, в авоське, бутыль с квасом; из-за вежливости либо из опасения, как бы я ненароком не грохнул драгоценную кладь, мне он ее не доверяет.

- Вы о бесконечно малых величинах представление имеете? - спрашивает он.

- Весьма смутное, Леонид Иванович, - признаюсь я. - Отношения мои с математикой всегда были взаимно прохладными. А что?

- Да так, похвастать хотел. В журнале "Математика в школе" напечатали мою статейку. Как раз на эту тему. Некоторые размышления об извлечении квадратного корня из минус единицы.

Знак квадратного корня знаю давно - примерно такой же рогулькой обозначаю в рукописях вставки; отважусь извлечь корень из простейших четных чисел порядка - четыре, шесть, десять, абстрактная же минус единица - даже безо всяких манипуляций с ней - кажется мне не только лишенной смысла, но и несколько подозрительной. Зато понимаю, что такое напечатали, важен сам факт, приношу Леониду Ивановичу искренние поздравления, заодно осведомляюсь, не прямой ли это путь к диссертации?

- Нет, просто упражнение на досуге. Аспирантуру, как вы знаете, проходил я в ресторанчике "Тихий Джимм". Кандидат наук почти в шестьдесят лет - это не звезда на научном небосклоне. - Леонид Иванович беспечально пожимает плечами, из-под широкого соломенпого брыля светло-ореховые глаза посматривают иронически. - А мне все-таки объясните, человеку неосведомленному. Если математик знает, любит литературу - это в порядке вещей. Разносторонность! Но чтобы литератор мало-мальски прилично знал математику - пардон! Почему? Хотя, казалось бы, им-то и знать - даже в профессиональном отношении полезно. Четкие логические построения, ничего лишнего. Один, наверно, Пушкин математике не отказывал.

- В таком случае и математикам полезно стихи писать, - обороняюсь я.

- Да сколько угодно, - парирует Козин. - Доктора сочиняют, академики. Хуже того - публикуют!..

Перешучиваясь, входим в жаркую разморенную рощу - немного березы, осина и, под уклон, старые прибрежные осокори; по крутой тропке спускаемся к воде - зажатая узкими берегами, зеленовато-синяя Загоровка здесь выглядит солидно. На ходу скинув брыль, рубаху и сандалеты, Леонид Иванович отрывает руками в сыром темнеющем песке углубление, ставит в него бутыль с квасом.

- Ничего местечко, а?.. Это его Сергей приглядел, после войны уж. Вообще-то у нас купаются прямо в Загорове, у моста. А он сюда ходил: стеснялся там раздеваться - шрамы показывать. Нелепо: чаще всего стесняются того, чем гордиться нужно. И - наоборот, что еще нелепей...

Течение сильное, упругое, норовит мягко свалить с ног, и лишь сквозящая быстрина эта и создает какое-то подобие прохлады: вода лишку теплая; некоторую свежесть испытываешь, когда выходишь - пока не обсох.

Леонид Иванович блаженно жмурится.

- Плавать уж перестал - позвонок стронут, мешает... Сергей последние годы тоже почти не плавал. А ведь какой пловец прежде был! Два осколка в нем сидело, тут и тут. - Козин показывает пониже левого соска, шлепает ладонью по правому бедру. - Пока помоложе - ничего, к старости все сказывается. Так же вот - зайдем, как моржи, и стоим. В будние дни, конечно, не удавалось - по воскресеньям иногда.

- Леонид Иванович, кстати. Мне говорили, что приходил он к подъему, уходил после отбоя. Да еще в выходные заходил. Что это - необходимость? Или - не полагался на своих работников, привык все сам?

- Все что угодно - кроме последнего. Необходимость была - внутренняя. Людям он доверял полностью, никогда не подменял их - никакой мелочной опеки, как говорится. Я ведь этим тоже интересовался - сам у него расспрашивал. Дословно его ответов не помню, конечно, а за смысл ручаюсь. Потому, что не единожды возвращался к ним, в мыслях... А рассуждал он примерно таким образом. Постулат первый, формальный. Рабочий день у него, как у директора, ненормированный - теоретически это означало, что он мог уйти, отлучиться в любое время.