страха. Ноги отяжелели, точно к ним подвесили пудовые гири. С трудом он заставил себя повернуться, еще раз обшарить стену и пойти на эти слабые голоса. Скоро Вадим снова нащупал какую-то дверь, нашел обрывок брезентового ремешка, прибитого к ней вместо ручки. Да, это здесь. Он узнал голос Антона, другой был незнакомый, хриплый. Вот раздался удар, что-то мягкое упало на пол, и лающий голос прохрипел:
— Опять барахло! Когда я получу слепок от сейфа?
— После дождичка в четверг, — озлобленно крикнул Антон.
— Когда я получу слепок? — повторил тот же лающий голос.
По тяжелому, отрывистому дыханию Вадим догадался, что Антон поднялся с пола. Раздалась пощечина, и что-то треснуло — должно быть, стул. Кто-то опять упал.
Вадим с силой рванул дверь. Он только успел разглядеть фонарь в углу и Антона, который медленно поднимался с пола. Но это был другой Антон, покорно ожидающий повторного удара. Вадим кинулся к нему и не добежал. Из темноты его чем-то ударили по голове, и он потерял сознание.
Сколько времени пролежал Вадим на полу, он не мог бы сказать — несколько минут, час или два. Потом почувствовал что-то холодное на лбу, тронул рукой — снег. Переборов тупую боль в голове, он открыл глаза Возле него на корточках сидел Антон, рядом на полу лежала шапка, полная снега. Увидев, что товарищ открыл глаза, Антон молча шагнул в угол, кружкой зачерпнул в закопченной кастрюле. Вадим до последней капли выпил густой, как деготь, чай с терпким привкусом жженого сахара и поднялся, опираясь о стену.
Кто оглушил его? Антон? Конечно, не Антон, а тот, второй, который был с ним. Вадим увидел рядом с опрокинутым табуретом человека, который лежал на полу лицом вверх. Это был тот самый человек, который приходил к Антону в училище, его дядя «генерал», как тогда решили некоторые ребята. Тут же валялся костыль, видимо, человек этот и ударил Вадима своим костылем. Скорее вырваться на улицу! Торопливо застегивая шинель, Вадим не смотрел на Антона.
— Пойдешь или останешься в этой яме? — сказал он.
— Обожди, — хмуро сказал Антон.
Фонарь на стене светил тускло. Антон подкрутил фитиль, откуда-то из угла, из темноты вытащил два мягких тюка и чемодан в брезентовом чехле. В тюках находились шинели ремесленников, простыни, цветной японский халат и мужской костюм. В чемодане — приборы и готовальни. Связав в два узла вещи, принадлежавшие училищу, они выбрались из подвала.
Назад шли быстро. Нательные рубашки у обоих намокли от пота. Шли не разговаривая до самых ворот парка.
У ворот Антон положил свой узел на каменный цоколь ограды и, глядя в землю, сказал:
— Перевяжи ремнем. Теперь, недалеко, донесешь. — Вадим молча смотрел на него. — Ребятам скажи, — с усилием продолжал Антон, — пускай не особенно меня ругают. Судьба моя такая, не выбраться.
Он отвернулся и быстро зашагал в темноту. Бросив узлы, Вадим кинулся ему вдогонку:
— Антон!
— Что тебе надо! — сказал Антон, оборачиваясь к нему лицом, и в темноте Вадим видел: лицо у него злое. — Я, кажется, вернул все вещи. Да, вот еще что. Евгения не трогайте, пусть учится. Я крал.
— Пойдем домой.
Антон молчал.
— Пойдем, — настойчиво повторил Вадим. — Честно будешь жить, ручаюсь, никто не попрекнет.
— Куток не позволит честно жить.
— Мразь твой Куток, — Вадим сердито плюнул, — гад недобитый. Я спрашиваю — кто сильнее: воровское охвостье или мы, ученики, комсомольский коллектив? Если потребуется, за тебя Николай Федорович вступится. Если рассказать Андрею Матвеевичу, то он твоего Кутка в бараний рог согнет. Ну, что молчишь? Пойми, сила и правда на нашей стороне. Пойдешь, Антон, с нами — человеком станешь. К Кутку прибьешься — никто тебе из ребят руки не подаст. Куток! А кто он такой? Подлец, язва, охвостье капиталистическое! — Вадим схватил Антона за рукав шинели и решительно потянул за собой. Антон упирался, но слабо. Теперь, не стесняясь, он рукавом шинели вытирал слезы и простодушно признался:
— Жалко училища, да теперь уже все потеряно, сам виноват.
Вадим крепче взял Антона под локоть, будто боялся, что тот поскользнется:
— Ничего не потеряно, пойдем домой.
— Посадят меня, как пить дать.
— Ручаюсь! Андрей Матвеевич — человек?
— Человек, — согласился Антон.
— Николай Федорович — человек?
— Человек, — повторил Антон и тихо добавил, — Евгений Владимирович добрый, но меня все же посадят. Раз вор — обязательно в тюрьму. Ладно, пошли.
До побудки оставалось два часа. Открыв канцелярию, Вадим вызвал по телефону коммутатор милиции. Антон подсказывал название улицы, номер дома, где находилось логово Кутка…
Утром слесари нашли свои шинели на вешалке. Гнедышев обнаружил в шкафу готовальни, исчезнувшие приборы оказались на испытательном щите, а простыни Антонина Осиповна нашла в маленькой комнате возле душа, где она обычно выдавала белье.
Первым тайну ночного происшествия узнал Евгений Владимирович. Он слушал Вадима, не перебивая. Трудно было понять, о чем думает мастер, — осуждает, одобряет? Вадим нерешительно спросил:
— Может, я не прав, что привел Антона в училище. Но если бы он ушел…
— Я поговорю с Андреем Матвеевичем, — уклонился от прямого ответа Евгений Владимирович. — Вот вернется из Москвы директор, вместе зайдем к нему. Дело серьезное. За такие поступки отправляют в исправительный лагерь. В одном ты, Вадим, прав — надо еще попытаться поставить Антона на правильную дорогу. Есть в нем хорошие задатки, должен из него выйти настоящий человек. Иди, работай и пока никому не рассказывай.
Николай Федорович задержался в Москве. В субботний вечер Андрей Матвеевич и Евгений Владимирович до самого отбоя беседовали с Антоном. О чем они говорили, Антон не сказал ребятам, но пришел он в общежитие потный, бледный и долго молча стоял у окна, пряча лицо в портьере. Наказание — месяц не ходить в город — Антон встретил легко, — мучило его другое. Андрей Матвеевич сказал, что хотел дать ему рекомендацию для вступления в комсомол, а теперь подумает — не заслужил он доверия. Оказывается, и Антон мог бы быть комсомольцем. Черт принес этого проклятого Кутка!
27
Вадим не знал, как звали по имени жену и дочь полковника Камчатова. Можете быть, его новые знакомые с Моховой улицы, 7 — Тамара и ее мать — это и есть семья его командира, которую Камчатов считает погибшей? Правда, отец Тамары был артиллеристом. Но мало