Читать интересную книгу Автор тот же - Барщевскнй Михаил

Миша привез с собой досье, подготовленное адвокатом, работавшим на 201-й, на окончании следствия. Вадим быстро его просмотрел и с удивлением спросил, почему нет ни одного ходатайства. Он имел в виду, почему нет в досье, а вот Миша понял вопрос иначе, правильно:

— А ему прямо сказали, что если он хоть рыпнется, то его проверят по всем клиентам. Изымут регистрационные карточки, так их у вас, кажется, называют, поднимут адреса клиентов и поинтересуются микстами. Он и скурвился. Слава богу, что узнать от Володи толком ничего не успел. Володя ему как-то сразу не поверил. Потому и молчал.

— А если меня начнут запугивать?

— Так мы же, Вадим Михайлович, уже выяснили, что вы угроз не любите, сразу все назло делаете. Или я что-то путаю?

— На сей раз — нет.

— Кстати. По поводу того, что я путаю. Пять тысяч я вам передам сегодня, но, наверное, не здесь?

— И это — правильно! Так завещал великий Ленин, — неизвестно почему, может на радостях, неожиданно брякнул Вадим.

Когда Вадим с Мишей вышли из консультации, Миша сел в „Жигули“ Вадима и полез в карман. В руках оказались два толстенных свертка. Вадиму очень хотелось скорее взять их себе, но то, с какой легкостью Миша готов был с ними расстаться, опять вызвало мысль о возможной провокации.

— Миша, а вы не могли бы навестить меня сегодня в Елино? Мне очень не хочется возить с собой лишние документы сначала в суд, а потом в следственный изолятор. Видите ли, могут неправильно понять. — Вадим улыбнулся.

— Мне нравится ваша осторожность, но, Вадим Михайлович, мне было бы неприятно узнать, что ее причина в недоверии ко мне. Мне кажется, вы должны хорошо разбираться в людях. И хватит подозревать во мне Азефа.

Образованность Миши, знавшего имя дореволюционного провокатора, удивила Вадима, пожалуй, даже больше, чем то, что Миша будто читал его мысли.

— Нет, — быстро сориентировался адвокат, — я вам доверяю. А вот московскому криминальному миру, особенно той его части, которая любит залезать в пустые машины, вот им — как-то не очень.

— Об этом мы позаботились. Никто, кроме случайных гастролеров-одиночек, ни к вам, ни к вашим родственникам, ни к вашей собственности близко не подойдет. — Миша сказал это так спокойно и равнодушно, словно сообщал, какой прогноз погоды он услышал на завтра.

Вадим смотрел на Мишу, даже не пытаясь скрыть своего изумления.

— Вадим Михайлович, я же вам, кажется, дал понять, что мы серьезные люди. А Кузьмичев — наш товарищ. А вы — его адвокат. То есть друг. А друг моего друга — мой друг. А у моих или, если хотите, наших друзей случайных неприятностей не бывает. — Мишин тон напомнил Вадиму манеру говорить его институтского преподавателя курса марксизма-ленинизма. Тот тоже ничего не пытался доказывать, поскольку учение сие вечно, ибо оно — верно. Он просто разъяснял. Так и Миша — просто разъяснял. Правда, с ударением на слове „случайных“.

Вадим прождал Кузьмичева в следственном кабинете Бутырки больше сорока минут. Такого еще никогда не бывало. И это при том, что Лена ждала его в Едино и он обещал обернуться за два-три часа. Какое там! Прошло почти четыре.

Наконец вошел охранник, а за ним, заложив руки за спину, и Кузьмичев. Небритый, но причесанный, в тренировочных штанах и свитере. Обычный вид заключенного СИЗО. Ботинки без шнурков носить неудобно, поэтому Владимир, как и все подследственные, кому с воли родственники носили передачи, обут был в домашние тапочки. Вадим опустил взгляд на свои зимние меховые сапоги — февраль на дворе все-таки… Была в этом какая-то несуразность.

Он поднял глаза на Кузьмичева, осознав, что на первых секундах свидания с подзащитным думать о том, кто во что обут, глупо. Тот с интересом смотрел на молодого адвоката и стоял, ожидая приглашения присесть. Охранник уже ушел, и пауза явно затянулась.

— Здравствуйте, Владимир Николаевич! Садитесь! — Вадим, ругнув себя мысленно за бестактность, тут же допустил еще одну.

— Да я, собственно, уже сижу, — Кузьмичев слегка улыбнулся, — а вот присесть не откажусь.

— Ой, извините! — Вадим совсем стушевался.

— Ничего, ничего! Вы же не следователь. Это на них за подобные оговорки принято обижаться. А вам я доверяю. — Эти слова отозвались удивлением на лице Вадима. Кузьмичев это заметил и объяснил: — Перед тем, как к вам доставить, меня шмонали полчаса. А к вашему предшественнику вообще без шмона приводили.

— И что из этого следует? — Вадим и вправду не уловил связи.

— А то, что ему вертухаи доверяют, а вам — нет. Значит, я вам могу доверять!

— Железная логика! — не без иронии отреагировал Вадим. — А если вас специально „разводят“?

— И этот ваш вопрос, то, что вы его задали, — подтверждение моей правоты. — Владимир улыбнулся. — Ну а если серьезно, то, конечно, я просто многое о вас знаю. И от своих людей на воле, и по тюремному досье.

— Какому досье? — не понял Вадим.

— Тюремному! На каждого адвоката, вас ведь не так много, в тюрьме есть досье. Разумеется, неписаное. Вы, конечно, не относитесь к „золотой пятерке“ криминалистов, но отзывы о вас очень хорошие.

Вадим решил, что нужный разговор так не склеится. Кто, в конце концов, здесь главный? Если он — то нельзя, чтобы Кузьмичев ему про него рассказывал. Как бы оценки выставлял. С другой стороны, он сам спросил.

— А вы знаете, откуда слово „шмон“ пошло? — решил сменить тему Вадим.

— Честно говоря, нет, — легко переключился Кузьмичев, при этом взгляд сразу стал мягче, он смотрел на Вадима по-приятельски.

— На идише „шмон“ — это „восемь“. В Одесской тюрьме, еще до революции, в восемь утра в камерах устраивали обыск. Оттуда и пошло: обыск — это шмон.

— Так я смотрю, вы не только нам революцию устроили, но и наш язык обогатили неприятными словами? — Владимир шутил с таким видом, будто разговор происходил не в стенах Бутырки, а на дружеской вечеринке.

— Ну почему только неприятными? А „халява“?

— Что, это тоже ваше?

— Ну, во-первых, я не согласен с определением „ваше“. Хотя это долгий разговор. Отдельный. А что касается слова „халява“, то оно тоже заимствовано из идиша. Халява — это молоко.

— Какая связь? — Владимир устроился поудобнее на привинченном к полу стуле. Казалось, он выбирает позу, сидя на старинном кожаном диване с множеством подушечек.

— По законам иудаизма в доме перед субботой не может оставаться никаких молочных продуктов. Верующие иудеи их выставляли в пятницу вечером на пороге своих домов, а жившие по соседству и, кстати, в дружбе с ними белорусы и украинцы, те, что победнее, ходили и собирали. Отсюда и пошло в русский язык — халява.

— Не знал. — Казалось, оба собеседника вообще забыли, где они находятся и по какому поводу встретились. Но это было не так. Просто шло взаимное прощупывание. Поиск психологической совместимости. А тема… Тема значения не имела. — А почему, Вадим Михайлович, вы говорите то „евреи“, то „иудеи“? Разве есть разница?

— Разумеется! Иудей — это последователь одной из религий. Иудаизм это и вера, и стиль жизни, и определенная пища…

— Кошерная? — проявил осведомленность Кузьмичев.

— Да. Более того, и, что важнее, это проживание только среди единоверцев, браки только между ними. В конце концов, это единая культура, включая язык, систему ценностей, традиции.

— Ну, хорошо! А евреи? — Владимир, казалось, искренне заинтересовался объяснениями Вадима.

— А еврей — это запись в паспорте. Представьте себе, что вдруг из паспорта уберут „пятый пунш“. Как вы отличите еврея от нееврея?

— По внешности, — не задумываясь, ответил Кузьмичев.

— Это как это? — Вадим иронически ухмыльнулся. — Эфиопы, таты — горские иудеи, — они исповедуют иудаизм. Одни негры, другие кавказцы. У них одинаковая внешность? А караимы? Они исповедовали иудаизм, но были чуть ли не арийцами. Их даже Гитлер не трогал. А я, кстати, по-вашему, кто?

— Вы только не подумайте, Вадим Михайлович, что я антисемит. Но думаю, вы — еврей. — Кузьмичев сказал это как-то смущенно, извиняясь.

— И в чем это выражается? — Вадим, казалось, занервничал. — Я имею в виду, как вы это определили?

— Ну, во-первых, вы — брюнет. Во-вторых, говорят — умный. — Кузьмичев улыбнулся; опять-таки, извиняющейся улыбкой. — Потом, у вас лицо вытянутое.

— Хорошо. Смотрите, вы — тоже брюнет. По слухам, вовсе не дурак Наоборот. — Осипов наседал. — А у охранника, который вас привел, лицо вдвое вытянугее моего. Что, вы оба теперь тоже евреи?

— Ну, насчет охранника не знаю, а я — крещеный. — Интонация ответа была такая, будто Кузьмичева только что обвинили в гомосексуализме.

— Значит, если я крещусь — то тоже, по-вашему, стану неевреем? — Как опытный шахматист, просчитав варианты наперед, знает, что партия выиграна, так и Вадим понимал, что загнал собеседника в ловушку, из которой тому уже не выпутаться.