— Нагуаль ушел, — сказал дон Хуан и, поднявшись, вошел внутрь дома. Он зажег керосиновую лампу и приготовил еду. Мы молча поели. Я спросил его, не вернется ли нагуаль.
— Нет, — сказал он с серьезным выражением. — Он просто испытывал тебя. В это время ночи, сразу после сумерек, ты всегда должен вовлекать себя в какое-нибудь занятие. Подойдет все, что угодно. Это только короткий период, один час, может быть. Но для тебя это — смертельно опасный час.
Сегодня нагуаль пытался заставить тебя споткнуться, но ты был достаточно силен, чтобы отразить его нападение. Однажды ты поддался ему, и я вынужден был лить воду на твое тело. На этот раз ты прошел хорошо.
Я заметил, что слово «нападение» придает этому событию очень опасное звучание.
— «Опасное звучание»? Это странный способ выражаться, — сказал он. — Я не пытаюсь пугать тебя. Действия нагуаля смертельно опасны. Я уже говорил тебе об этом, и это не означает, что дон Хенаро старается повредить тебе. Наоборот — его забота о тебе неуязвима. Но если у тебя недостаточно силы, чтобы отразить нападение нагуаля, ты умрешь, несмотря на мою помощь или заботу Хенаро.
После еды дон Хуан сел рядом и заглянул в мой блокнот. Я заметил, что события этого дня были настолько ошеломляющими, что мне, пожалуй, понадобятся годы, чтобы разобраться во всем.
— Если ты не можешь понять, то ты в прекрасной форме, — сказал он. — Вот когда ты понимаешь, ты находишься в каше. Конечно, это точка зрения мага. С точки зрения среднего человека, если ты не можешь понять, то ты идешь ко дну. В твоем случае средний человек подумал бы, что ты распался или начинаешь распадаться.
Я засмеялся над его выбором слов. Это была ирония — однажды я упоминал о концепции распада в связи со своими страхами. Я заверил его, что на этот раз не буду спрашивать ни о чем из того, через что прошел.
— Я никогда не запрещал разговаривать, — сказал он. — Мы можем с тобой говорить о нагуале сколько угодно, но до тех пор, пока ты не пытаешься объяснять его. Если ты точно помнишь, я сказал, что можно быть лишь свидетелем нагуаля. И поэтому мы можем говорить только о том, чему были свидетелями, и как мы были свидетелями этого. Но ты хочешь объяснить, каким образом все это возможно, а это отвратительно. Ты хочешь объяснить нагуаль при помощи тоналя, а это глупо, особенно в твоем случае, так как ты уже не можешь прятаться за своим невежеством. Ты очень хорошо знаешь, что наш разговор имеет смысл лишь потому, что мы остаемся в определенных границах, и эти границы неприложимы к нагуалю.
Я сделал попытку прояснить этот спорный вопрос, сказав, что я не то чтобы хотел объяснять все с рациональной точки зрения, а само мое стремление объяснять проистекало из необходимости поддерживать порядок на протяжении всех этих потрясающих хаотических стимулов и восприятий, с которыми я сталкивался.
Дон Хуан заметил, что я пытаюсь отстаивать точку зрения, с которой сам не согласен.
— Ты чертовски хорошо знаешь, что индульгируешь, сказал он. — Поддерживать порядок — значит быть совершенным тоналем, а быть совершенным тоналем, значит осознавать все, что происходит на острове тональ. Но ты на нем не находишься, поэтому твое возражение насчет поддерживания порядка безосновательно. Ты пользуешься им только для того, чтобы победить в споре.
Я не знал, что и ответить. Дон Хуан успокоил меня, сказав, что очистка острова тональ достигается лишь ценой огромной борьбы, а затем попросил рассказать о второй встрече с «нагуалем». Когда я закончил, он прокомментировал, что мохнатый крокодил был, пожалуй, вершиной чувства юмора дона Хенаро.
— Жаль, что ты все еще такой тяжелый, — сказал он. Тебя всегда останавливает ошеломление, ты цепляешься и поэтому ты не видишь настоящего искусства Хенаро.
— А ты осознавал его внешний вид, дон Хуан?
— Нет, представление было только для тебя.
— Что ты видел?
— Сегодня я видел лишь движения нагуаля, скользящего между деревьями и кружащего вокруг нас. Любой, кто видит, может свидетельствовать это.
— А как же насчет того, кто не видит?
— Он не заметит ничего. Может быть только, что деревья сотрясаются бешеным ветром. Мы интерпретируем любые неизвестные проявления нагуаля как что-то известное нам. В этом случае нагуаль мог бы быть интерпретирован как бриз, колышущий листья, или даже как какой-то странный свет, возможно, светлячок необычного размера. Если настаивать, то человек, который не видит, скажет, что хотя и видел что-то, но не может вспомнить что. Это совершенно естественно. Человек всегда говорить то, что имеет смысл. В конце концов, его глаза и не могут заметить ничего необычного. Будучи глазами тоналя, они должны быть ограничены миром тоналя, а в этом мире нет ничего поразительно нового. Ничего такого, что глаза не могли бы ухватить[21], а тональ не мог бы объяснить.
Я спросил его о тех непонятных явлениях, которые были результатом их двойного нашептывания.
— Это было лучшей частью всего события, — сказал он. Остальное можно опустить, но это было венцом дня. Правило требует, чтобы бенефактор и учитель произвели окончательную настройку, которая является самым сложным действием. Оба они, — и учитель, и бенефактор, — должны быть безупречными воинами даже только для того, чтобы попытаться расщепить человека. Ты поймешь это позже, но сила опять была благосклонна к тебе. Хенаро — самый безупречный воин из всех, кого я знаю.
— Почему расщепление человека считается таким трудным?
— Потому что это опасно. Ты можешь умереть, как букашка. Или, — что еще хуже, — мы не сумели бы собрать тебя снова, и ты так бы и остался на том же уровне чувств.
— Зачем это нужно было делать со мной, дон Хуан?
— В определенный момент нагуаль должен своим шепотом в ухо ученика расщепить его.
— Что это значит, дон Хуан?
— Чтобы быть средним тоналем, человеку необходимо единство — все его существо должно принадлежать острову тональ. Без этого единства человек полезет на стенку. Магу, тем не менее, необходимо разорвать это единство, не подвергая опасности свою жизнь. Задача мага заключается в том, чтобы выдержать, то есть избежать ненужного риска, и поэтому маг годами выметает свой остров, до того момента, пока он не сможет, образно говоря, улизнуть с него. Расщепление надвое как раз и является вратами для такого побега. Это расщепление — наиболее опасная вещь из всего, что с тобой происходило — прошло гладко и просто. Нагуаль мастерски руководил тобой. Поверь мне, нужно быть безупречным воином, чтобы сделать это. Я очень рад за тебя.
Дон Хуан положил мне руку на плечо, и у меня появилось огромное желание заплакать.
— Наступает ли тот момент, когда я больше не увижу тебя? — спросил я.
Он засмеялся и покачал головой.
— Ты индульгируешь, как сукин сын. Однако все мы делаем это, только каждый по-своему. Иногда я и сам индульгирую — чувствую, например, что избаловал тебя и сделал слабым. Я знаю, что Хенаро точно так же думает о Паблито. Он балует его, как ребенка. Но так все разметила сила. Хенаро дает Паблито все, что способен дать. И нельзя требовать от него большего. Нельзя критиковать воина за то, что он безупречно делает лучшее, что может.
С минуту он молчал. Я слишком нервничал, чтобы вынести молчание.
— Что, по-твоему, происходило со мной, когда я чувствовал, что меня засасывает вакуум? — спросил я.
— Ты планировал, скользил[22], — сказал он как само собой разумеющееся.
— По воздуху?
— Для нагуаля нет ни земли, ни воздуха, ни воды. С этим ты можешь согласиться сам. Дважды ты был в этом преддверии ада, а ведь ты бы лишь у двери нагуаля. Ты сказал мне, что все, с чем ты встретился, нельзя нанести на карту. Нагуаль скользит или летает, или делает что угодно во времени нагуаля, которое не имеет ничего общего со временем тоналя. Эти две вещи не пересекаются.
Пока он говорил, я чувствовал дрожь в теле. Челюсть у меня отвисла, и рот невольно открылся. Из ушей словно вынули вату, так что я различал даже едва уловимые оттенки вибрации. Когда я стал описывать свое ощущение дону Хуану, то заметил, что, когда я говорю, это звучит так, как если бы говорил кто-то другой. Это было сложное ощущение, равнозначное моему слышанию того, что я собираюсь сказать, прежде чем я произносил это.
Мое левое ухо было источником необыкновенных ощущений. Я чувствовал, что воспринимаю им намного интенсивнее и точней, чем правым. В нем было что-то такое, чего не было раньше. Когда я повернулся направо, чтобы взглянуть на дона Хуана, то понял, что с левым ухом связано некое физическое пространство — зона ясного слухового восприятия, в которой я мог слышать все с невероятной отчетливостью. Таким образом, поворачивая голову, я мог использовать ухо в качестве локатора, сканируя окрестности.