сообщил, что восставшие ижевцы захватили Галёво и перерезали движение по Каме. Эту новость надо было срочно передать Мясникову. Буксиры расцепились и устремились в Осу.
Ганька собрал на борту «Соликамска» совет: командиры пароходов, командиры десанта и комиссар флотилии. Мохова, разумеется, тоже вызвали, а капитанов «Урицкого» и «Карла Маркса» — нет: у Ганьки они права голоса не имели. Севастьяну это было безразлично, он хотел поговорить со Стешей.
Стешу он застал на камбузе «Звениги». Стеша мыла посуду в лохани.
— Вишь, какие дела-то, Степанида, — неловко начал Севастьян, — похоже, война не на шутку… Я тебя от Мохова к себе на борт забираю.
— Чего же раньше не забирал, Севастьян Петрович? — буркнула Стеша.
— Осужденья боялся. А теперь страшнее за тебя. Стреляют же. «Медведь» — он с бронёй, с пушками, солдаты имеются. На «Медведе» не опасно.
Стеша не смотрела на Севастьяна.
— Не пойду я на твой буксир, — сказала она. — Мне барин ни к чему.
Севастьян тяжело засопел. Он привык быть капитаном, привык решать за других, и чужая строптивость выводила его из себя.
— Перечить мне, Степанида, ты не должна. Я тебя из грязи достал, дал место при деле, помогал. Без меня ты на Почайне лежала бы с пулей во лбу.
Недавно пролетел жуткий слух, будто большевики в Нижнем Новгороде собрали всех ярмарочных арфисток, свезли под кремль в Почаинский овраг и расстреляли. Сделано это было для укрепления дисциплины среди балтийских матросов, из которых состояли команды судов Волжской военной флотилии.
— За благодеяния ваши премного спасибо, Севастьян свет Петрович, — зло ответила Стеша, — только я вам их все отплатила, и долгов за мной нет!
Севастьян еле сдержался.
— Не буду я с тобой лаяться, Стешка, — проскрипел он. — Добром ко мне не придёшь — пришлю за тобой караул. У меня воинский пароход!
Лицо у Стеши запылало, и Севастьян понял, как дорога ему эта бабёнка.
— Ежели силой захватишь меня, то тебя Дорофей зарежет! — по-босяцки выдала Стеша. — Мы с ним жить вместе уговорились!
Нынче можно!
— Нынче можно с Дорофеем?! — изумился Севастьян.
Наверно, он оставил бы Стешу на «Звениге», но слова о Дорофее взорвали его. Дорофей, проклятущий братец, всегда был Севастьяну и соперником, и укором. Что в этом Дорофее особенного-то?! Пьяница, потаскун и ухарь, выше капитанства на «козе» ему вовек не подняться!.. Однако же люди почему-то любили беспутного Дорофея, и начальство ему всё прощало, и девки на него заглядывались. Севастьян столько сил потратил на братца! Кланялся за него судовладельцам, чтобы приняли на работу; совал червонцы околоточным, чтобы не сажали под арест за драки; давал деньги бедной жене Дорофея вместо пропитого супружником жалованья… А неблагодарный Дорофей взял и отнял у старшего брата единственную отраду! Есть ли совесть у этого мерзавца?
— Спорить со мной не смей, Степанида! — глухо пригрозил Севастьян.
Он хлопнул дверью камбуза, в проходе оттолкнул с дороги матроса, а на палубе выругал вахтенного, который замешкался, перебрасывая сходню.
На «Медведе» его, оказывается, ждал Нерехтин.
— Петрович, откуда здесь «Звенига»? — сразу спросил Иван Диодорович. — Она же в Галёво торчала… И что за переполох у большевиков?
Севастьяну сейчас было не до разговоров с Нерехтиным.
— Галёву заняли рябинники, — сухо пояснил он.
Нерехтин задумчиво кивнул:
— Ясно… Не только нас, выходит, большевики заели…
Севастьян давно уже чуял в старом товарище недовольство властью.
— Как большевики тебя заели? — Он в раздражении дёрнул плечом. — Буксир отняли? Ограбили? Богатства лишили?
— Я не для богатства буксир заводил, — мирно ответил Нерехтин. — Нечего меня лишать было… Ты вот наёмным капитаном больше меня получал.
Севастьян знал, что Нерехтин купил буксир, чтобы не иметь себе хозяина. Этим он напомнил Севастьяну Стешу. Да, Нерехтин работал с Якутовым, но не служил ему, и большевикам служить, оказывается, тоже не хотел. Жажду воли Севастьян никогда не понимал. Хозяин есть опора, и мир без опор не стоит. Капитан без опоры — как разгильдяй Дорофей: богат только тем, что украл. А Ваня, старый речной товарищ, получается, был против хозяев, против того надёжного порядка вещей, при котором Севастьян обладал Стешей.
— Ваня, поди ты от меня, — от души взмолился Севастьян. — Ей-богу, я сегодня убью кого-нибудь.
11
День выдался хмурый и ветреный. Кама рябила белыми барашками волн. Плотные ельники на крутых берегах посинели, тучи цеплялись за их зубцы и рвались на лохмотья. Казалось, что в такую непогоду все сидят по домам и ничего не может случиться, поэтому Галёво прозевало атаку большевиков. На пристани спохватились лишь тогда, когда с крутояра донёсся тревожный звон церковного колокола, будто в деревне начался пожар. Но это был не пожар, это пономарь оповещал, как мог, что сверху по реке идёт какое-то судно.
Для защиты Галёвской пристани воткинцы переоборудовали «Русло» в бронепароход. В судомастерских отыскалось толстое котельное железо; борта, рубку и колёсные кожухи буксира прикрыли бронёй. На нос вкатили полевую пушку-трёхдюймовку, корму вооружили бомбомётом, на крыше надстройки установили пулемёты Гочкиса. На мачте полоскался красный флаг революции.
— У нас вся власть советам, но без большевиков, — объяснял Дорофею Никита Зыбалов. — А комиссарам место в барже.
Зыбалов имел в виду «баржу смерти», она по-прежнему стояла на рейде.
— Ижевск и Воткинск — наша рабочая республика. Учредиловцы в Самаре и Уфе — нам товарищи, потому что эсеры, а чехи — братья, потому что солдаты.
На заводах мятеж тоже подняли эсеры и солдаты — «Союз фронтовиков». Отбив пристань, мятежники решили организовать флотилию. Орудие нашлось только одно, поэтому флотилия пока ограничилась только буксиром «Русло». Никиту назначили командиром парохода, а Дорофея — капитаном.
— Чебаки, в ружьё! — заорал Зыбалов, выскочив на крышу надстройки.
«Чебаками» называли жителей Воткинского завода.
Буксир отвалил от дебаркадера, вытягивая за собой два пенных следа. В полутёмной рубке Дорофей взволнованно метался за спиной штурвального и выглядывал поверх его плеча в окно — после бронировки оно было маленькое, как в бане. Дорофей готовился к первому в своей жизни речному бою. А лоцман Федя не знал, что ему делать, и старался просто не мешать.
Грохнуло, и буксир вздрогнул — это выстрелила трёхдюймовка.
К судомастерским Галёво приближался пароход «Соликамск», плавбаза флотилии Пермской Чека. К бортам его были пришвартованы четыре понтона. Допросив капитана «Звениги», Ганька Мясников задумал стремительный рейд на Галёво. Пускай «Урицкий» и «Карл Маркс» выколачивают хлеб в попутных деревнях, а он, Ганька, на быстроходном «Соликамске» домчит до мятежной пристани и высадит десант. Отпора на реке Ганька никак не ожидал.
Вылетев из рубки, он удивлённо смотрел на буксир воткинцев — это был даже не буксир,