Читать интересную книгу Русский литературный анекдот конца XVIII — начала XIX века - Е Курганов

У Ермолова спрашивали об одном генерале, каков он в сражении. «Застенчив», — отвечал он. [29, с. 383.]

Говорили о смерти Хомякова. «Очень жаль его, большая потеря, да нельзя не пожалеть и — «о семействе его» — тут кто-то сказал. Нет, — продолжал Ермолов, — что же, он семейству оставил хорошее состояние, а нельзя не пожалеть о Кошелеве, который без него остался при собственных средствах своих, т. е. дурак дураком». [29, с. 448.]

При нем же (А. П. Ермолове) говорили об одном генерале, который во время сражения не в точности исполнил данное ему приказание и этим повредил успеху дела. «Помилуйте, — возразил Ермолов, — я хорошо и коротко знал его. Да он, при личной отменной храбрости, был такой человек, что приснись ему во сне, что он в чем-нибудь ослушался начальства, он тут же во сне с испуга бы и умер». [29, с. 124.]

При преобразовании главного штаба и назначении начальника главного штаба, в царствование императора Александра, он же сказал, что отныне военный министр должен бы быть переименован в министра провиантских и комиссариатских сил. [29, с. 124.]

Вскоре после учреждения жандармского ведомства Ермолов говорил об одном генерале: «Мундир на нем зеленый, но если хорошенько поискать, то наверно в подкладке найдешь голубую заплатку». [29, с. 225.]

Сенатор Безродный в 1811 году был правителем канцелярии главнокомандующего Барклая де Толли. Ермолов зачем-то ездил в главную квартиру. Воротясь, на вопрос товарищей: «Ну что, каково там?» — «Плохо, отвечал Ермолов, — все немцы, чисто немцы. Я нашел там одного русского, да и тот Безродный». [63, л. 32.]

А. С. Пушкин

Воспитанникам Лицея было задано написать в классе сочинение: восход солнца (любимая тема многих учителей словесности, преимущественно прежнего времени). Все ученики уже кончили сочинение и подали учителю; дело стало за одним, который, будучи, вероятно, рассеян и не в расположении в эту минуту писать о таком возвышенном предмете, только вывел на листе бумаги следующую строчку:

Се от Запада грядет царь природы…

— Что же ты не кончаешь? — сказал автору этих слов Пушкин, который прочитал написанное.

— Да ничего на ум нейдет, помоги, пожалуйста, — все уже подали, за мной остановка!

— Изволь! — И Пушкин так окончил начатое сочинение:

И изумленные народыНе знают, что начатьЛожиться спатьИли вставать?

Тотчас по окончании последней буквы сочинение было отдано учителю, потому что товарищ Пушкина, веря ему, не трудился даже прочитать написанного. Можно себе представить, каков был хохот при чтении сочинения двух лицеистов. [3, с. 107.]

Лицейский анекдот. Однажды император Александр ходя по классам, спросил: «Кто здесь первый?» — «Здесь нет, Ваше императорское Величество, первых, все вторые», — отвечал Пушкин. [133, с. 326.]

Н. И. Тургенев, быв у Н. М. Карамзина и говоря о свободе, сказал: «Мы на первой станции к ней». — «Да, — подхватил молодой Пушкин, — в Черной Грязи». [14, с. 68.]

Однажды в Царском Селе Захаржевского медвежонок сорвался с цепи от столба, на котором устроена была его будка, и побежал в сад, где мог встретиться глаз на глаз, в темной аллее, с императором, если бы на этот раз не встрепенулся его маленький шарло и не предостерег его от этой опасной встречи. Медвежонок, разумеется, тотчас был истреблен, а Пушкин при этом случае, не обинуясь, говорил: «Нашелся один добрый человек, да и тот медведь». [82, с. 57.]

На одном вечере Пушкин, еще в молодых летах, был пьян и вел разговор с одной дамою. Надобно прибавить, что эта дама была рябая. Чем-то недовольная поэтом, она сказала:

— У вас, Александр Сергеевич, в глазах двоит?

— Нет, сударыня, — отвечал он, — рябит! [96, с. 686.]

За обедом чиновник заглушал своим говором всех, и все его слушали, хотя почти слушать его было нечего, и наконец договорился до того, что начал доказывать необходимость употребления вина, как самого лучшего средства от многих болезней.

— Особенно от горячки, — заметил Пушкин.

— Да, таки и от горячки, — возразил чиновник с важностью, — вот-с извольте-ка слушать: у меня был приятель… так вот он просто нашим винцом себя от чумы вылечил, как схватил две осьмухи, так как рукой сняло.

При этом чиновник зорко взглянул на Пушкина, как бы спрашивая: ну, что вы на это скажете? У Пушкина глаза сверкнули; удерживая смех и краснея, отвечал он:

— Быть может, но только позвольте усомниться.

— Да чего тут позволять? — возразил грубо чиновник, — что я говорю, так так, а вот — вам, почтеннейший, не след бы спорить со мною, оно как-то не приходится.

— Да почему же? — спросил Пушкин с достоинством.

— Да потому же, что между нами есть разница.

— Что же это доказывает?

— Да то, сударь, что вы еще молокосос.

— А, понимаю, — смеясь, заметил Пушкин. — Точно, есть разница: я молокосос, как вы говорите, а вы виносос, как я говорю.

При этом все расхохотались, противник не обиделся, а ошалел. [35, с. 176–177.]

Князь (хозяин за ужином): А как вам кажется это вино?

Пушкин (запинаясь, но из вежливости): Ничего, кажется, вино порядочное.

Князь: А поверите ли, что, тому шесть месяцев, нельзя было и в рот его брать.

Пушкин: Поверю. [29, с. 231.]

Шевырев как был слаб перед всяким сильным влиянием нравственно, так был физически слаб перед вином, и как немного охмелеет, то сейчас растает и начнет говорить о любви, о согласии, братстве и о всякого рода сладостях; сначала в молодости, и это у него выходило иногда хорошо, так что однажды Пушкин, слушая пьяного оратора, проповедующего довольно складно о любви, закричал: «Ах, Шевырев, зачем ты не всегда пьян!» [125, с. 48.]

Однажды пригласил он (А. С. Пушкин) несколько человек в тогдашний ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадовский и, обращаясь к Пушкину, говорит:

— Однако, Александр Сергеевич, видно туго набит у вас бумажник!

— Да ведь я богаче вас, — отвечает Пушкин, — вам приходится иной раз проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный — с тридцати шести букв русской азбуки. [85, с. 468.]

Когда хоронили жену Ф. Ф. Кокошкина (рожденную Архарову) и выносили ее гроб мимо его кабинета, куда отнесли лишившегося чувств Федора Федоровича, дверь вдруг отворилась, и на пороге явился он сам, с поднятыми на лоб золотыми очками, с распущенным галстуком и с носовым платком в приподнятой руке.

— Возьми меня с собою, — продекламировал он мрачным голосом вслед за уносимым гробом.

— Из всех сцен, им разыгранных, это была самая удачная, — заключил свой рассказ Сергей Львович Пушкин.

Когда я потом рассказывала это Александру Сергеевичу, он заметил, смеясь: «Соперничество по ремеслу». [60, с. 573–574.]

В 1827 году, когда мы издавали «Московский Вестник», Пушкин дал мне напечатать эпиграмму «Лук звенит, стрела трепещет».

Встретясь со мной дня через два по выходе книжки, он сказал мне: «А как бы нам не поплатиться за эпиграмму». — «Почему?» — «Я имею предсказание, что должен умереть от белого человека или от белой лошади, (А. Н. Муравьев) (Пушкин назвал тогда по имени лицо, на которое написана эпиграмма) может вызвать меня на дуэль, а он не только белый человек, но и лошадь». [75, стлб. 1947.]

Однажды она (Е. К. Воронцова) прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: «Что нынче дают в театре?» Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце (что он делал, особливо когда отпускал свои остроты), с улыбкою сказал: «Верную супругу, графиня». [119, с. 188.]

Сколько известно до сих пор, Пушкин был в Екатеринослеве всего раз, но пробыл в этом городе около двух недель. Это случилось в мае 1820 года. Пребывание поэта в Екатеринославе продолжалось со дня приезда его в этот город на службу к И. Н. Инзову до дня отъезда его на Кавказ с семейством Раевских; точно определить числа, когда случилось то и другое событие, пока нельзя.

Невольный житель Екатеринослава, Пушкин скучал в этом городе; к скуке присоединилась болезнь, жестокая простуда, происшедшая от раннего купания в Днепре. Жил наш поэт в какой-то избенке, в обстановке самой непривлекательной… Генералу И. Н. Инзову в это время было не до Пушкина: он был занят переводом попечительства о колонистах южного края из Екатеринослава в Кишинев, куда вскоре и сам отправился.

Жизнь в глухом и бедном городе при таких обстоятельствах не могла прельщать поэта, только что покинувшего северную столицу и, по-видимому, всеми покинутого и забытого. Но, оказалось, и в пустынном тогда Екатеринославе уже знали Пушкина, как знаменитого поэта, и пребывание его в городе не только огласилось, но и стало событием для людей, восторженно к нему относившихся. Одним из тех людей был тогдашний профессор Екатеринославской духовной семинарии Андрей Степанович Понятовский, киевский уроженец и воспитанник С.-Петербургской духовной академии, кандидат III выпуска 1819 года. Понятовский был горячий любитель словесности, отличный знаток ее, и из тех преподавателей этого предмета, которые так редко встречались и встречаются. Ему было в это время всего 26 лет. Для пылкого юноши-педагога ничего не значило отыскать еще юнейшего поэта и представиться ему в качестве горячего поклонника его таланта. И вот Андрей Степанович в сопровождении богатого екатеринославского помещика (С. С.) Клевцова, надобно думать такого же энтузиаста, отправляется его отыскивать. Находят. Входят в лачужку, занимаемую поэтом, который, как заметно, был тогда в раздраженном состоянии. Пушкин встретил гостей, держа в зубах булку с икрою, а в руках стакан красного вина.