Читать интересную книгу Лето сумрачных бабочек - Энн-Мари Конуэй

стоял за кассой. Он взял в руки маленький вентилятор и держал его прямо перед своим лицом.

– Надвигается гроза, – сказал он, когда мы проходили мимо. – Помяните мои слова, после такой жары всегда бывает гроза.

– Он говорит это каждый день в последний месяц, – фыркнула миссис Джексон. – Выдаёт желаемое за действительное, вот как я это называю!

Мы втиснулись на крохотную кухню Джексонов. На всех поверхностях стояли тарелки с остатками вчерашнего угощения. Томаты в ящике на подоконнике были увешаны сочными красными плодами, такими спелыми, что они, казалось, готовы были в любой момент лопнуть.

Миссис Джексон отрезала мне большой ломоть бисквита королевы Виктории, и мы сели рядом и стали рассматривать фотографии с крестин. Сын миссис Джексон завёз их сегодня утром. Там были буквально сотни снимков Альберта в белом крестильном платьице с оборками. Альберт со своими родителями. Альберт с бабушкой и дедушкой. Альберт со своими тётями и дядями и всеми своими родственниками. Там были маленькие дети и подростки и две престарелые тётушки, которым, наверное, уже исполнилось сто лет. Я подумала обо мне и маме – крошечной семье из двух человек, – и мой желудок стянулся в узел.

Однажды в школе нам задали нарисовать фамильное древо, и, конечно же, мне нечего было поместить на мой рисунок – он напоминал скорее веточку, чем дерево. Миссис Понд, моя учительница, предложила мне попросить у мамы список всех моих родственников, но когда я в тот вечер спросила маму, она сказала, что слишком устала. Я подошла к ней на следующее утро, но она была занята тем, что собиралась на работу, и у неё не было времени. По-моему, она сказала что-то вроде: «Ради всего святого, Бекки, почему они не могут просто учить тебя считать и писать?» После этого я больше не спрашивала её – всё равно в этом не было смысла. Я оглянулась на подоконник. Если бы я только могла вырастить себе семью так же легко, как росли помидоры у миссис Джексон! Может быть, тогда я не чувствовала бы себя настолько испуганной и одинокой.

В самом низу пачки, после всех фотографий Альберта, был снимок, на котором мы с Маком разговаривали и были очень близко друг к другу. Это было очень милое фото. Я провела по нему кончиками пальцев, улыбаясь про себя.

– Мне было всего двенадцать лет, когда я встретила своего старика, – сказала миссис Джексон, и по её лицу разбежались морщинки от улыбки. – И вот что я тебе скажу: он тогда смотрел на меня так же, как юный Макки Уильямс смотрит на тебя на этом фото. Он втрескался, Бекки Миллер, это так же ясно, как то, что у меня на лице есть нос.

– Нет, не втрескался, – возразила я, багровея. Я отодвинула фотографию от себя. И в любом случае, даже если это было правдой, как могла я выбрать между ним и Розой-Мэй?

– Никаких «нет», просто забери этот снимок, – сказала миссис Джексон. Покраснев ещё сильнее, я сунула фото в карман.

– Спасибо, – смущённо прошептала я. – Знаете, Альберту очень повезло, что у него такая бабушка.

Когда я вышла из магазина, в моём кармане завибрировал телефон. Это было сообщение от Мака: «Моя мама только что забрала твою. Берег чист. х».

Я бросилась домой и взлетела по лестнице в мамину комнату. У меня было такое ощущение, будто я вломилась в собственный дом, проникла в него, как воровка… но я должна была найти то, что скрывала мама. Как сказал Мак в тот день по пути из бассейна, всегда лучше знать правду.

Коробка была на прежнем месте, под кроватью. Я вытащила её и поставила к себе на колени, пытаясь собраться с силами, чтобы заглянуть внутрь.

– Всегда лучше знать правду, – прошептала я сама себе. А потом, с полуприкрытыми глазами, я подняла крышку, почти как в замедленной съёмке, как будто коробка могла взорваться у меня в руках. Но мама, должно быть, помнила про тот день, когда она потеряла сознание, больше, чем сказала мне. Коробка была пуста. В ней не было ничего: ни фотографии, ни потрёпанного лоскутка ткани с вышитыми на нём словами «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ». Ничего.

Я уронила коробку на кровать, оглядела комнату. Фотография должна быть где-то здесь. Если она была достаточно ценной, чтобы тайно хранить её столько лет, мама не могла просто выбросить её. Я вытащила ящик прикроватного столика. В нём лежала книга, упаковка бумажных платочков и разные другие мелочи. Я пролистала книгу, чтобы проверить, не спрятала ли мама фотографию между страницами, а потом вывалила всё содержимое ящика на кровать – но снимка там не было.

Я перешла к гардеробу, схватила все сложенные блузки, как следует встряхнула их и уронила на пол. Где она могла спрятать фото? Оно было таким маленьким. Оно могло быть где угодно. Мама даже могла забрать его с собой в больницу – в кармане или в сумке. Я была решительно настроена найти его. Меньше всего мне хотелось, чтобы мама снова заболела, но мне казалось, что я зашла слишком далеко, чтобы сдаться теперь.

У неё была целая уйма вещей, аккуратно висящих на плечиках. Всё её юбки и пиджаки, которые она носила на работу, и куча платьев, которые она никогда не надевала, но всё равно хранила – из года в год. Они были шёлковые, яркие, как те платья, которые носила Стелла. Пару минут я гладила их, пытаясь представить маму, молодую и весёлую, одетую в эти шелка. Потом я отодвинула их в сторону и заползла в гардероб.

Он был глубже, чем мне казалось, и за висящими на перекладине вещами было непроглядно-темно. Я стала щупать вокруг себя, пока мои глаза привыкали к темноте. Похоже, здесь не было ничего, кроме двух обувных коробок, сложенных у задней стенки шкафа – одна поверх другой. В первой лежала пара блестящих чёрных туфель на высоких каблуках. Мамины рабочие туфли. Я отпихнула их в сторону и схватила вторую коробку.

Я сразу же поняла, что в ней нет никакой обуви, ещё до того, как открыла её. Коробка была старая, с выпирающими боками, её стягивала широкая бельевая резинка. Я выползла из гардероба и с минуту сидела на полу, держа коробку на коленях. И прежде чем передумать или испугаться, я содрала резинку и подняла пыльную крышку.

Коробка была набита старыми газетными вырезками, фотографиями, рисунками – а ещё в ней лежал блокнот. Моё дыхание участилось, желудок кувыркнулся, как будто я была на самой верхней