Читать интересную книгу 7 историй для девочек - Лидия Чарская

– Без вас был доктор, Лидия Валентиновна, сказал, что вряд ли доживет до утра наша бедняжка! У нее тяжелая, опасная болезнь, да и заразительная, вдобавок, – чуть слышно тихо произнесла Валерия Ивановна и назвала мудреное латинское слово, определявшее недуг Тани по отзыву врача.

– Господи! этого еще не доставало! – с отчаянием в голосе произнесла Лика и на минуту замерла, подавленная гнетущим впечатлением. Потом она как-то разом встрепенулась вся. Взор ее загорелся энергией. Голос прозвучал затаенной силой.

– Валерия Ивановна! Пойдите к детям и запечатайте двери на вашу половину. Изолируйте их хорошенько, заприте кругом. Завтра мы переведем их с князем отсюда… Только бы уберечь их до утра. А теперь оставьте меня вдвоем с Танюшей. Пожалуйста. Я сама хочу ухаживать за нею!

– Но, Лидия Валентиновна, – попробовала было запротестовать Коркина. – Не лучше ли, если я приглашу сиделку?

– Я одна останусь у Тани! – решительно заявила Лика. – Только будьте добры предупредить моих домашних письмом, что я здесь!

Надзирательнице оставалось только подчиниться воле Лики, молодой попечительницы, и она пошла исполнять поручение последней.

Тяжелая, мучительная ночь бесконечно потянулась для Лики. Около одиннадцати часов еще раз заезжал доктор; он снова выстукивал, выслушивал и всячески мучил бедняжку Таню, и, в конце концов, заявил, что консилиум бесполезен и что вряд ли малютка дотянет до утра.

– А вам, барышня, я советовал бы убраться отсюда подобру, поздорову, – дружески сказал он Лике, – болезнь заразительная, и я не ручаюсь ни за что… Может случиться большое несчастье, предупреждаю вас, мадемуазель!

– Я останусь все-таки здесь до утра! – упорно возразила молодая девушка.

– Но девочка очень плоха, повторяю, – снова пытался убедить Лику доктор, – а болезнь заразительна… Вашу Таню вряд ли что может спасти… Одно еще средство остается нам. Если больная уснет хорошенько, пропотеет и наберется силы, тогда еще есть кое-какая надежда на спасение. Лекарства здесь не помогут ничем. Я пропишу только кое-что для поддержки сил и прошу сохранять покой у ее постели. И все же не могу скрыть от вас, что на выздоровление надежды мало, – закончил свою речь доктор, прощаясь с Ликой.

Молодая девушка осталась у постели больной. Точно добрый ангел повеял крылом над умирающей малюткой. Точно Лика хотела во что бы то ни стало вознаградить усиленными заботами и уходом свою маленькую любимицу за недавнюю небрежность к ней и к остальным детям питомника. И каждый раз, когда сознательно открывались голубые глазки Танюши, они встречали ответный взор больших, исполненных любви и сострадания глаз молодой девушки.

– Тетя Лика, ты? – с трудом произносили запекшиеся губки малютки.

– Я, мое сокровище! Я, моя крошечка! – отвечала Лика и, подавляя подступающие к горлу слезы, обнимала Танюшу, чувствуя под своими пальцами выступившие от худобы ребрышки бедного ребенка.

Девушка с ужасом думала о том, что, догляди она раньше, поинтересуйся прежде обо всех этих вверенных ее попечению крошечных существ, жизнь Танюши не погибла бы в самом ее начале.

Ребенок затих на некоторое время. Танюша не бредила и не металась больше, а только слабо трепетала в постельке, как подстреленная птичка, ее жалкое, худенькое тельце, ее губки, широко раскрытые, как у птенчика, жадно хватали воздух.

– Жарко! Пить! – шептала то и дело охрипшим голоском больная. – Тетя Лика, пить! Где ты, где ты?

– Я тут, моя радость! Малютка моя ненаглядная! Я тут! – и Лика поила Танюшу, с трудом пропуская воду сквозь судорожно сжатые зубы ребенка.

– Душно! Душно! – пролепетала снова через минуту Танюша тем же беззвучным, слабым голосом.

Тогда Лика быстро схватила ножницы со стола и в одну секунду обрезала пышные локоны девочки.

– Так лучше, не правда ли, мой ангел? – нежно наклонясь над больною, спросила она.

Та силилась ответить и не могла, силилась улыбнуться, но улыбка не вышла. Только слабая судорога скривила запекшиеся губки.

– Боже! Спаси ее! Сделай чудо, спаси ее, Господи! – в отчаянии простонала Лика. – Не накладывай вечного укора мне на душу за мой непростительный эгоизм, исцели ее! – падая перед киотой, стоявшей в углу комнаты, лепетала она, судорожно сжимая руки. – Возьми мою жизнь, но сохрани Танюшу! Молю Тебя, Господи, о ее исцелении!

Горячая молитва так и лилась без удержу с губ молодой девушки.

Так никогда еще не молилась в своей жизни Лика. Слезы струились по ее лицу. Глаза с теплой верой и надеждой смотрели на образ.

– Господи! – произносила она в страстном порыве, – если выздоровеет Таня, я отрекусь от веселья, выездов и все свое время целиком буду посвящать нуждающимся в моей помощи, а особенно детям… – шептала она, до боли сжимая руки, – только услышь меня, Господи!

Уже светало, когда Лика обессиленная поднялась с колен.

– Танюша! – тихо позвала она, склоняясь над постелью девочки.

Ответа не было.

– Умерла! – вихрем пронеслось в мыслях Лики и, вся холодная от ужаса, она склонилась ближе к лицу Тани.

Девочка лежала без движения и теперь казалась мертвой. Но детская грудка еще дышала неровно. Губки ловили воздух, как и вчера.

– Что это, однако?

Глаза Лики впились в лицо Тани… Что-то блестело на ней, точно росинки здесь и там. Крупные капли пота выступили незаметно по всему лицу девочки.

Танюша спала. Это был тот сон, придающий силы, о котором говорил доктор, что он один может облегчить тяжелое положение больной.

Танюша слабо застонала. Лика быстро прильнула к ней.

– Танюша! – тихонько прошептала она, – тебе лучше, скажи?

Глаза Тани внезапно раскрылись во всю их величину и сияли теперь, как два огромные синие камня. Все личико светилось какой-то непонятной, точно неземной улыбкой.

– Да, мне лучше, – слабым шепотом проронила она. – Тетя Лика, дай мне твою ручку! Мне лучше… я люблю тебя, тетя Лика!..

Таня глубоко вздохнула продолжительным, как бы облегченным вздохом, вырвавшимся из самых недр ее детского существа, затем снова опустилась головой на подушку. И вскоре заснула опять.

Когда под утро врач снова приехал взглянуть на больную, он был удивлен больше самой Лики той поразительной перемене, которая произошла с ее любимицей.

– Девочка спасена просто чудом! – произнес он радостно, – что вы сделали с ней?

Что сделала Лика? Увы, ничего! Она только молилась…

* * *

Когда князь приехал в приют и Валерия Ивановна пришла известить о его приезде Лику, молодая девушка едва нашла в себе силы выйти навстречу жениху. Сердце ее радостно билось в груди, лицо улыбалось, но полная слабость и головокружение совершенно валило с ног Лику.

– Но вы больны, дитя мое! – с испугом и тревогою при виде состояния Лики, вскричал князь.

– О, это пустяки… Танюша спасена, вот где радость! – проговорила та слабым, чуть слышным голосом и вдруг зашаталась и с бледным, как смерть, лицом упала на руки подоспевшего доктора…

XXIII

По занесенной снегом улице Петербурга под свист зимней метелицы, медленно трусил в своем невозмутимом равнодушии извозчик.

В санях сидела дама лет пятидесяти, некрасивое, но энергичное лицо ее с выражением явного неудовольствия, поминутно поворачивалось из стороны в сторону. Несколько короткая верхняя губа брезгливо подергивалась.

Но несмотря на кажущуюся суровость лица, дама производила очень выгодное, приятное впечатление. Начиная с умного взора, кончая сжатыми губами, все говорило о силе воли и непобедимой энергии в этом пожилом существе.

Сани въехали на Невский, затем на Морскую и затрусили еще медленнее, еще томительнее теперь.

«Господи, да что же это за ужас! – мысленно негодовала путница, – какие здесь извозчики, однако. И это столица, знаменитый Петров-город… прославленная Северная Пальмира».

– Да скоро ли! Скоро ли, наконец, – совсем уже теряя последнее спокойствие, обратилась она взволнованным голосом к вознице.

– Да почитай, что уже приехали. На Караванную нанимала, а здесь Караванная евона, – невозмутимо изрек возница.

– Что ж ты раньше не говорил! Фу, ты какой батюшка мой странный! – ворчливо укоряла дама своего флегматичного возницу. – Мне нужен дом № 18. Скорее!

Извозчик подстегнул лошадь и подъехал к указанному дому.

С легкостью девочки приезжая дама выпрыгнула из саней, быстро расплатилась с извозчиком и еще быстрее вбежала в подъезд.

– Здесь живут Карские? – спросила она дрогнувшим голосом у открывающего ей дверь швейцара.

– Так точно-с. Только они нынче не принимают, сударыня. Не знаете вы, видать, что у них: не все благополучно в доме! – произнес тот, смущенно глядя в лицо даме, – и чужих не велено принимать.

– А что такое?

Внезапная бледность покрыла лицо вновь прибывшей.

– Больны барышня у них очень. Сегодня вторая неделя пошла, как в беспамятстве они… барышня-то наша. Как привезли их тогда из приюта, значит, вторая неделя тому пошла. Обморок с ними приключился. А потом и пошло: кричат, бредят, не узнают никого, в полном беспамятстве, значит. Докторов лучших выписали, ничего не помогают, нет облегченья.