Читать интересную книгу Мое поколение - Борис Горбатов

— Были великие люди в России, — говорила она вчера на своем уроке литературы: — Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Некрасов. — И грустно добавляла: — А вы их не знаете, товарищи. — И еще более грустно: — И даже наших не знаете, современных.

Она затеяла внешкольные сверхпрограммные занятия. Ей не терпелось: она хотела все рассказать школьникам о великих людях их родины. Устраивая литературные суды, диспуты, поручала школьникам делать доклады. Главным ее помощником был Валька Бакинский, которому она предсказывала великое будущее.

— Вы только честно думайте и пишите честно, — говорила она, волнуясь и торопясь.

Она наклонилась сейчас к Бакинскому и спросила его шепотом:

— И вас тоже будут избирать, да?

Бакинский кивнул головой: он был польщен, увидев себя в списках ячейки.

Первым голосовали Гайдаша.

Зинаида Николаевна с любопытством посмотрела на него.

Алексей сидел, чуть подавшись вперед, стиснув зубы и упершись подбородком в кулаки.

«Вот он какой!» — вдруг подумала она испуганно и даже отодвинулась.

И ей непонятно, почему подымается такой шум, когда произносится фамилия Ковалева.

— К черту! К черту его!

— Не голосовать его совсем!

— Доло-о-ой!

Зинаида Николаевна нервно морщится: чем виноват ребенок, что его отец — офицер?

— Поймите же это, Валя, Гайдаш, — шепотом убеждает она их.

Вдруг стихает зал. Ковалев берет слово.

— Чувствуя себя… — произносит он отрывисто и хрипло, — чувствуя себя неспособным работать в этой атмосфере, я прошу снять мою кандидатуру.

Смех и крик перебивают его. Ковалев садится на место, он бледен, но спокоен. Рябинин замечает даже легкую усмешку на его губах и настораживается.

— Прошу! Прошу слова! — подымается Пышный. — Я тоже заявляю себе отвод, так как я перегружен учебой.

— Уважить! Уважить! — кричит, смеясь, зал. — Все равно не изберем.

А Рябинин морщится, он хочет понять: в чем тут дело? Он предоставляет слово Бондареву, кандидату ячейки.

— Я, товарищи, — смущенно говорит Бондарев, — тоже прошу меня вывести из списка. Нет уж, выведите! — раздраженно кричит он и садится на место.

«Саботаж! — соображает Рябинин. — Ну, ерунда!»

— Итак, — произносит он вслух, — итак, голосуем, товарищи!

— Нет, позвольте! — раздаются голоса. — Дайте всем высказаться.

Подымается Канторович:

— Заявляю себе отвод. Занят!

Подымается Алферова:

— Прошу меня вывести из списка. Не хочу, не хочу!

Подымается Воробейчик.

— Что же я? — говорит он развязно. — Что же, я останусь один, когда в списке только малыши теперь? Все товарищи из старших групп отказались. С кем работать? Благодарю покорно!

— Какие малыши остались? Чего плетете? — кричит Рябинин. — Вот Кораблев из седьмой группы.

— Связался черт с младенцами! — выкрикивает кто-то.

Подымается смех. Кораблев ерзает на скамейке. Его сосед Канторович говорит Колтунову.

— Нашему кораблику большое плавание.

Вспыхнув, подымается Кораблев.

— Я тоже… того… — глухо говорит он. — Прошу меня… того… — Он показывает рукой — чик! — как вычеркивают, и садится.

Неловкая тишина замирает над залом.

— Что же это? — растерянно бормочет Зинаида Николаевна. — Что же это?

Алеша забыл о Тасе, о соседях. Лицо его злобно перекосилось. Зубы стиснуты до боли.

— Что это? — хрипит он в ответ. — Это контрреволюция.

Рябинин пробегает глазами список. Никаких высказываний он больше не допустит. Голосовать! Есть еще в списке школьники старших групп.

— Голосуется товарищ Рубан Михаил из пятой группы, — подчеркивает он. — Кто «за»? Опустите! Кто «против»? Прошел товарищ Рубан. Голосуется товарищ Мартынова Варвара.

— Из какой группы?

— Из четвертой.

Смех, обидный, презрительный смех. Торжественное настроение перевыборов сорвано.

— Валяй Варвару! — хохочет зал.

Рябинин темнеет, он упорствует.

— Голосуется товарищ Безбородько Мария.

— Какой группы?

— Третьей, — тихо признается Рябинин, но из зала задорно отвечают сами третьегруппники:

— Она — наша! Нашей группы! Третьей!

— Даешь Марусю!

— Мурочку даешь!

— Показать ее! Показать!

— Не видно!

— Где ее видать: от горшка три вершка.

Невозмутимый, опирается на костыли Рябинин. Они уже жмут ему подмышками, он плотно наваливается на них и ждет. Стихает зал, радостно ожидающий новой кандидатуры.

— Бакинский Валентин! — торжественно произносит Рябинин и, ликуя, добавляет: — Шестой группы.

Молчит зал. Кое-где подымаются руки.

Зинаида Николаевна облегченно вздыхает.

— Ну, за Валю и я голосну! — говорит она и подымает свою худенькую руку, с которой сползает вниз рукав серенькой вязанки.

Валька озирается, как затравленный зверь. Лиловый бант болтается на груди.

«Засмеют, — думает Валька, — проходу не дадут».

Медленно и устало подымается он.

— Я не могу, — говорит он тускло. — Я ведь не организатор. Я не справлюсь.

— Справишься, справишься! — злобно шипит Алеша, и Зинаида Николаевна удивленно смотрит на Вальку.

— Что же это? — шепчет она растерянно, и Алеша хрипло отвечает ей:

— Это трусость!

Обессиленный, падает на место Бакинский. Тася отворачивается от него и прижимается к Зинаиде Николаевне.

Та медленно опускает руку. Рукав серенькой вязанки ползет назад.

— Голосуется Арон Хайт, седьмая группа, — неуверенно произносит Рябинин. — Есть ли отводы?

Рыжий Хайт подымается и вытягивает вперед длинную волосатую руку.

— Слова прошу! — говорит он голосом, за который его звали «иерихонской трубой».

— Что? Отвод? — кричат с места, и снова смех ползет по залу.

— Товарищи! — трубит Хайт. — Товарищи! — Он встряхивает рыжими Самсоновыми космами. — Я буду! Я сказал: буду — и буду! А-а! — вдруг яростно оборачивается он к группе, сбившейся около Ковалева. — А-а, вам не нравится? Не нравится? Да? А?

Гайдаш срывается с места, вскакивает на скамейку.

— Да! — звонко кричит он. — Да! Будем! Назло вам, есауловы денщики! Назло! Малыши в старостате? Нехай! А мы будем! Будем!

— Голосуется товарищ Хайт, ученик седьмой группы, — торжественно провозглашает Рябинин.

И вдруг во внезапно наступившей тишине явственно и злобно раздается:

— Парш-шивый жид…

Все головы мгновенно поворачиваются направо: шипение раздалось оттуда.

— Кто сказал «жид»? — тихо спрашивает Рябинин и плотно наваливается на костыли.

Зал молчит, и в тяжелом молчании раздается одинокий всхлип. Это, стиснув зубы, опускается на место Хайт.

— Кто сказал «жид»? — снова тихо спрашивает Рябинин и багровеет.

— Ковалев сказал, — шепотом проносится по залу. — Ковалев сказал.

Зинаида Николаевна приподнимается с места. Она взволнованна и растерянна.

— Это же… Это же… — бормочет она. — Это же погромщина…

— Есаулов сын, — слышит она сзади чей-то шепот. — Чего же! Офицеров сын!

— Гражданин Ковалев, — отчетливо произносит Рябинин, — будьте добры, покиньте зал!

Рябинин ждет.

Ковалев, побледневший и опустивший голову, не трогается с места. Собрание затихло, — кажется, что оно сбилось в маленькую кучку и потерялось в большом гулком актовом зале.

— Товарищ Ковбыш и товарищ Лукьянов! Будьте добры, — сухо произносит Рябинин, — выведите хулигана и антисемита Ковалева из зала.

Медленно поднимается с места Ковбыш. Идет, расталкивая школьников. Он вытянул голову и наклонил ее вперед, как борец, согнутые в локтях руки держит перед собой. За ним идет улыбающийся Лукьянов,

Ковалев синеет. Он хочет поднять голову и закричать властно, презрительно, по-отцовски: «Хамы! Наз-зад!»

Но Ковбыш приближается. Ковбыш не намерен драться. Он просто возьмет Ковалева за шиворот, как щенка, дрыгающего лапками, и вышвырнет из зала.

И тогда собирает Ковалев последние остатки сил, высоко вскидывает голову. «Все равно один конец». Сам идет навстречу Ковбышу.

— Прочь руки! — кричит он презрительно.

Ковбыш нерешительно опускает руки, пропускает мимо себя Ковалева и идет за ним, конвоируя. Расступаются школьники. Ковалев уже за дверью.

— Голосуется товарищ Сиверцева Юлия! — громко произносит Рябинин и добавляет: — Ученица шестой группы. Секретарь школьной ячейки.

Много дней спустя Воробейчик рассказывал товарищу, как шел с этого собрания:

— Ничего не помню, как шел. Только помню — все тряслось: крыши домов, сучья деревьев, травка в канавках. Тряслись, как будто их хотели немедленно расстрелять.

Воробейчик прибежал тогда домой и первым делом захлопнул ставни. Потом запер дверь. Посмотрел, крепко ли запер. Потом стал метаться по комнате, открывал и закрывал ящики, рылся в книгах и бумагах. Потом сел на пол и заплакал.