Читать интересную книгу i 1cdedbafc07995a6 - Admin

   Теперь уже тревожными взглядами обмениваются все, за исключением Жени. Кажется, он совершенно не замечает своего странного поведения.

   Когда с мясными и рыбными блюдами покончено, Женя пробует откусить яблоко, но эффект тот же, что и с огурцом. Он выплевывает его, брезгливо фыркая.

   -- Фу, да чо вы мне подсовываете! Все попропадало!

   -- Попробуй шоколадку, -- вкрадчиво предлагает Михась.

   Но меня беспокоят не новые вкусы брата -- здесь уже все понятно -- а то, что за время трапезы он ни разу не прикоснулся к воде. И это Женя -- водохлеб, каких поискать!

   Брат поворачивается к Михасю и недоверчиво щурится из-под солнцезащитных линз. Кажется, теперь и до него начинает доходить...

   Он разворачивает шоколадку, откусывает от плитки большой кусок и принимается сосредоточенно жевать. Мы все прекрасно видим отвращение, написанное у него на лице, но Женя не обращает на это внимания и продолжает упрямо работать челюстями. Когда шоколад растерт в кашу, он мучительно глотает ее. Я вижу, как прыгает при этом его кадык, как вздуваются вены на горле. Шоколадная масса отправлена в пищевод, и Женя судорожно втягивает в легкие воздух, борясь с пароксизмом тошноты.

   -- Ну, как? -- интересуется Михась.

   -- Нормально. В горле застряло немного.

   -- На, запей, -- я откручиваю крышку у "Нарзана" и протягиваю бутылку брату.

   -- Не хочу.

   -- Почему?

   -- Не люблю "Нарзан".

   -- Ну, тогда колы.

   -- Отвали.

   -- Выпей минералки, -- я подсовываю бутылку ему под нос.

   -- Отвали!

   -- Ты не можешь пить. У тебя гидрофобия...

   -- ОТВАЛИ!!!

   Он выхватывает бутылку и швыряет ее в окно. Стекло разбивается, и на Женю (за столом сидел только он) градом сыплются осколки. Один, довольно большой, оставляет глубокий порез на руке. Остальные, поменьше, впиваются в грудь и лицо, превращаясь в маленькие кровавые кляксы.

   Все, включая меня, в страхе отпрыгивают в сторону, изумленно таращась на разбитое окно. Повисает пауза.

   Потом Женя поворачивает к нам свое окровавленное лицо, и я вижу, что оно искажено ужасом осознания.

   -- Пацаны, -- потрясенным полушепотом произносит он, -- что со мной происходит? Я не чувствую боли...

Глава 17

Особое мнение

   11:30

   Движение порождает жизнь. Жизнь порождает движение.

   "Если я остановлюсь -- мы погибли".

   Я делаю еще один шаг. Капли крови, стряхнутые с волос его вибрацией, летят в пыль под моими ногами. Пропитанная кровью рубашка липнет к спине.

   "Я должен идти, пока есть силы".

   Солнце палит нещадно, но я настолько обезвожен, что уже почти не потею. Единственная жидкость, которую я еще способен выделять -- моя собственная плазма. И я истекаю ей, истекаю с головы до ног.

   Руки окостенели, я давно не чувствую пальцев. Суставы ломит, словно в них набили толченого стекла. В ушах шумит несуществующее море. И все же я продолжаю держать локти согнутыми, потому что иначе уроню свою ношу. А она так хрупка...

   Эта пустыня кажется бесконечной. Во все стороны, насколько хватает глаз, простираются бескрайние пески. Однообразный пейзаж разбавляют лишь редкие кустарники, да иссохшие валики перекати-поля, застывшие в ожидании попутного ветра.

   Шаг. Еще шаг.

   Ее тело казалось почти невесомым в начале пути. Я был уверен, что смогу нести ее вечность, но раны на спине, ногах и еще где-то там, уже не помню где, пили силы с каждой новой каплей крови, упавшей в песок. Так что моя вечность стала близиться к концу на исходе третьего часа.

   Она просит меня остановиться -- в который уже раз.

   "Если я остановлюсь -- мы погибли".

   Шаг. Шаг. Шаг.

   Она говорит, что я вот-вот задохнусь. Да, дышать действительно тяжело -- раскаленный воздух ножом режет легкие. Слизистая ротовой полости высохла настолько, что по ней можно чертить мелом. Болят глаза.

   Но у меня есть ноги, и они пока целы. В отличие от ее ног. Я даже не помню, как она поломала их -- и ломала ли вообще. Все, что я помню -- она неспособна идти.

   "Если я остановлюсь -- мы погибли".

   В этой пустыне нас не найдут. Никто не придет к нам на помощь. Не прибудет кавалерия, не прилетит на вертолете спасательная бригада, не пройдет мимо случайный турист. Когда мы начнем терять силы, вокруг соберутся только грифы. И станут ждать.

   Кровь капает на запыленные ботинки. Ноги слабеют, поджилки трясутся. Штаны на заднице отяжелели от влаги, как если бы я обделалася. Но я знаю, что там тоже кровь -- стекшая со спины.

   Господи, как же хочется остановиться... Упасть лицом в землю и просто лежать без движения.

   Но ноги сами несут вперед, уже на полном автомате, контролируемые обезумевшим от жары и боли мозгом. Особенно боли. Она, эта боль, причиняет необычные страдания. Нервные волокна не передают болевые сигналы мозгу, лишь сухую информацию. Эта информация сводит с ума почище любых физических пыток:

   "Организму нанесен непоправимый урон, расчетное время до полного отключения систем жизнедеятельности: 256 шагов..."

   "255 шагов"...

   "254 шага"...

   "253"...

   Обратный отсчет для движения вперед. Движения к смерти.

   Мираж, последние полчаса мреющий впереди тонкой серебристой полоской, превращается в ленту раскаленного асфальта. Дорога.

   Она говорит, что тоже видит ее. Я ускоряю шаг, расходуя последние резервы.

   "152"...

   "151"...

   "150"...

   Я поднимаюсь на насыпь и выхожу на дорогу в сорока шагах от собственной смерти. Мягко, словно хрустальную, опускаю свою ношу на обочину, распрямляю задеревеневшую спину.

   Я мог бы лечь прямо здесь. Расслабить мускулы, дать отдых натруженным ногам, ощутить тепло асфальта изувеченной спиной. Я мог бы закрыть глаза. Я мог бы уснуть рядом с ней.

   Наверное, я бы так и поступил, если бы не знал наверняка, что проснусь уже другим человеком. "Не человеком".

   Она тоже это знает. Видит в моих запавших глазах, читает на высохшем, как пергамент, лице.

   Я продолжаю свой путь. Пересекаю дорогу и спускаюсь по насыпи с другой стороны. Ботинки снова утопают в мягком песке. Я должен уйти как можно дальше...

   Тридцать шагов.

   "Падай", -- слышу у себя за спиной. -- "Падай".

   Она плачет. Едва слышно.

   Двадцать шагов.

   "Падай, малыш. Уже можно. Можно".

   Десять шагов.

   "Падай на землю! Ну же, падай!"

   Последние шаги я уже не считаю, просто иду. Иду до тех пор, пока ноги не подкашиваются, превратившись в бескостные лохмотья из кожи и мышц.

   Тогда я ложусь на песок и замираю.

   11:35

   Машина вздрагивает, и я просыпаюсь.

   Обнаруживаю себя на переднем сиденье "Хаммера". Голова свесилась набок, щека прилипла к кожаной обивке.

   За рулем Ваня. Заметив, что я открыл глаза, виновато улыбается:

   -- Извини. Собака на дорогу выскочил, пришлось тормозить.

   Отлипаю от сиденья, растираю ладонями заспанное лицо.

   -- Зараженная?

   -- Вроде нормальная, -- Ваня слегка опускает стекло: -- Я покурю?

   В салоне довольно темно, окна у "Хаммера" тонированные, но я все равно с опаской оглядываюсь назад.

   Женя, Арт, Михась и Витос с комфортом расположились на широком заднем сиденье. Всех четверых сморил сон -- ночные приключения не прошли даром ни для кого. Головы Миронюков покоятся на плечах Михася, сам Михась спит, откинувшись на подголовник. Женя уткнулся в мягкую обивку боковой стенки "Хаммера". Солнцезащитные очки он снял, но узкая полоска света, проникающая сквозь приоткрытое окно в салон, похоже, нисколько ему не мешает.

   И все же я говорю:

   -- Давай быстрей.

   Ваня торопливо закуривает -- контролировать свои аддикации ему всегда было трудно.

   Я, тем временем, исследую обстановку за бортом. Мы снова на Малиновского -- пришлось возвращаться проторенной тропой. Ехать вперед не имело смысла -- если верить военным, Западный мост взорвали в первый день эпидемии, о чем, вероятно, не было известно "рыбьим глазам" сотоварищи. Ближайший выезд на трассу М4 теперь лежит через центр, но нам предстоит сделать петлю.

   В нашей компании ожидается пополнение. Во-первых, мы решили забрать с собой бабушку -- переход по населенному зомби городу может оказаться для нее еще опаснее, чем ожидание спасения дома, но это хоть какой-то шанс. А во-вторых...

   ...это карма...

   Наутро Женя не забыл о моем обещании.

   Снова оглядываюсь назад. Глаза брата закрыты, но все равно непонятно, спит он или притворяется. Грудь вздымается и опадает, как у человека, только что пробежавшего стометровку -- на фоне размеренного дыхания соседей, контраст бросается в глаза. Мышцы лица напряжены, лоб наморщен, будто он задумался о чем-то неприятном. И волосы... После инфицирования они торчат дыбом, как наэлектризованные, и не желают ложиться. Каким-то образом вирус воздействует на гладкие мышцы, приводящие в движение волосяные фолликулы, и те сокращаются, придавая человеку вид разъяренной росомахи. Судя по всему, здесь замешан некий биологический механизм устрашения.