Читать интересную книгу Огненная земля - Аркадий Первенцев

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Мещеряков, незаметно почти вплотную подъехавший к Букрееву, пригласил его ехать с собой. Спокойствие контр–адмирала вернуло мысли Букреева в тот спокойный мир, который, казалось, был им потерян. Он вел себя так, как будто они только что расстались и, пока они не виделись, ничего не случилось.

Но сначала отдавшийся утешительному чувству спокойствия, Букреев вдруг встрепенулся. Он стал сбивчиво объяснять причину неудачи, но понял, что все, что он говорил, неубедительно.

— Все бывает, — мягко остановил его Мещеряков. — Я уже знаю из доклада Шалунова про те условия, которые не позволили вам провести высадку. Стихия, Букреев. Куда вы? Сейчас ко мне, ко мне…

В домике, где остановился Мещеряков, сонная хозяйка жарила пышки. Девушка, дочь хозяйки, с косой, небрежно собранной пучком на затылке, любовно обрамляла селедку кружочками свеклы и лука. Увидев Мещерякова, подняла кулачки к глазам (в одном кулачке был нож) и игриво сказала:

— Противный лук. Все глаза выел, Иван Сергеевич.

— Все не выел, крошка, — Мещеряков пошлепал ее по полной руке, — глазки на месте.

Девушка улыбнулась, на щеках, на подбородке появились ямочки.

— Сегодня опять будут нас бомбить немцы, Иван Сергеевич?

— Военная тайна, — пошутил Мещеряков, снимая макинтош. — Познакомьтесь с капитаном Букреевым… Анна Матвеевна, тоже будьте знакомы.

Хозяйка неприветливо кивнула головой, а девушка растопырила пальцы, показывая, что не можег подать руки, и, прищурившись, закивала головой.

«Положительно мир вечен, — подумал невольно Букреев. — Как трудно изменить установленное однажды движение».

Досада не покидала теперь его и, прислушиваясь к орудийной канонаде, он молчаливо барабанил пальцами по столу. Мещеряков занимался с адъютантом своими делами, бегло просматривая какие‑то бумаги, и здесь догнавшие его. Пухлые его пальцы шевелили бумаги осторожно, словно только что пойманных раков, которые могут еще ухватить его руку.

— Начальнику штаба, — приказал он, захлопывая папку. — Меня сейчас интересует десант. По десанту тут еще ничего нет. Еще не запрашивали?

— Кроме утренней радиограммы, ничего.

— Ветер стихает, но из Азовского моря пошла зыбь. Плохо будет с высадкой, — сказал Мещеряков, отпуская адъютанта. — И все же под вечер вас, Букреев, пустим. Батраков высадился, дерется… Молодец… как обычно…

Букреев вздохнул, ничего не ответил.

— Пехота тоже вцепилась, но не вся. Тоже штормяга, как выразился бы Звенягин, помешала. Туго приходится. В армейской пехоте много горных азербайджанцев, не привыкших к морю.

— Может, прикажете сейчас, товарищ контр–адмирал, не дожидаясь вечера? — спросил Букреев, выжидательно смотря на Мещерякова.

— Э, не спешите. И так потери и в людях и в плавсредствах. А сейчас вышли на охоту «бэ–дэ–бэ». У нас к ним пренебрежительное отношение. Но эти бронированные утюги прескверная штука.

— Бэ–дэ–бэ плохо, — невпопад вставил Букреев.

Мещеряков взглянул на него мельком, но пытливо.

— Все бывает, Николай Александрович… Гладышев и Степанов пока на этом берегу. Насчет вас справлялись и кланялись. Задача не изменилась, и вам придется поработать… — Мещеряков задумался. Девушка, накрывавшая на стол, не получала от него теперь ни веселых взглядов, ни шуток, которые ее подзадоривали. — Звенягина не могу забыть… На моих глазах вырастал. Жаль Баштового… Генька у него, сынок. Мой крестник. Куниковец! Жена хорошая. Кстати, вашим семьям вызов послали. Снарядили за ними целую экспедицию, а то билеты, пересадки. Ваших придется через Красноводск везти…

Букреев понял, что контр–адмиралу тоже не так хорошо, как вначале показалось.

— Можно было подождать с семьями.

— К чему ждать? Теперь наступаем. Движение вперед и вперед. Скоро мы здесь будем глубоким тылом. Скучно покажется первое время.

Мещеряков приподнял бровь, прислушался. Послышался нарастающий звук тяжелых моторов. Зенитные пушки открыли огонь, стекла в окнах задребезжали. Хозяйка вбежала в комнату и снова выскочила, прихватив что‑то вроде старого салопа, висевшего на гвозде. Свист, больше пойманный чувством, чем слухом, прорезал воздух.

— Сбросил! — У Мещерякова приподнялась выжидательно вторая бровь.

Домик тряхнуло, стоявший на столе графин покачнулся.

— В районе порта, — угадал Мещеряков. — Вы своих людей отвел» оттуда?

— Отвел, товарищ контр–адмирал.

— Злится немец за десант. Там где‑то Шагаев. Еще пристукнет.

Он налил две рюмки водки и первый выпил. Снова домик тряхнуло, и рука адмирала, нацеленная на селедку, дрогнула.

— Скоро скучно здесь будет… Да–а-а… — Мещеряков неестественно засмеялся.

Шагаев пришел возбужденный. Он, захлебываясь, рассказывал, как их «накрыло», как он чуть–чуть не был убит, как многие струсили, а он нет. Показывал на плащ, якобы порванный осколками. Сбивчивый его рассказ пересыпался нервным смешком. Когда он умывался здесь же в комнате над тазом, руки тряслись. Он достал зубную щетку, принялся чистить зубы и со ртом, забитым порошком, все продолжал говорить, рассказывая, что ему пришлось пережить.

Мещеряков насмешливо заметил Шагаеву:

— Зубы‑то зря трешь, Шагаев. Чистил же утром…

— Ах, да… — Шагаев виновато засмеялся. Его мясистые щеки покраснели. — Но зубы‑то опять забило. Такая гарь!

Окончив умывание, присел к столу, выпил.

— Да, Иван Сергеевич, Звенягин‑то! Не верится! — Он положил на тарелку котлету, жареной картошки и присыпал сверху мелко нарезанной, по–осеннему свежей петрушкой. — Хоронить где будем? Здесь?

— Хоронить? — Мещеряков отвернулся и сидел теперь ссутулившийся и скорбный. — Хоронить Звенягина? Звенягина?

…Было совершенно мирное, прохладное утро, с установившимся равномерным ветром. Орудийная стрельба стала привычна и не тревожила. По улицам проходила артиллерия. Продавливая глубокие следы в мокром песке, гусеничные тягачи тащили тяжелые гаубицы. Артиллерии проходило много, не меньше бригады. Букреев узнал кое–каких офицеров, присутствовавших на совещании перед десантом. Они стояли на Тузле, а теперь куда‑то перебазировались со всеми своими полевыми ремонтными мастерскими, обозами.

Манжула сидел в машине рядом с Букреевым, стараясь не стеснять его и Шагаева. От него пахло кислотой просыхающей ватной одежды, крепким табаком. Мещеряков иногда оборачивался к ним со своего переднего «хозяйского» сидения и расспрашивал Манжулу, как проходило плавание через пролив. Манжула отвечал односложно, и в этих куцых ответах Мещеряков уловил трудности ночи.

Выйдя из машины невдалеке от морского вокзала, где размещался госпиталь, они повстречали артиллерийского подполковника в короткой морской шинели и в юфтовых сапогах.

Подполковник командовал артиллерией базы. Тонким голоском, зачастую переходящим в фальцет, он самоуверенно докладывал о том, как он «дает флотского огоньку».

Пока еще не стало известно, что артиллерийская подготовка из‑за дальности расстояния и отсутствия передовых корпостов не совсем была эффективна, но разбудила немцев, встретивших десант.

Мещеряков отлично понимал, что не все бывает именно так, как склонны изображать дело в своих докладах некоторые начальники, и приказал связаться с передовыми корректировочными постами, если они высадились, и помогать десанту, не жалея снарядов.

— Дадим флотского огоньку, товарищ контр–адмирал.

Подполковник подбросил короткую руку к козырьку и, попросив разрешения, ушел.

Мещеряков поглядел вслед подполковнику.

— Вот так послушать его, кажется, чуть ли не хвастунишка. А дельный офицер. При штурме Новороссийска отлично работал. Обыграли немецких артиллеристов очень ловко.

… Баштовой лежал на спине со сложенными на груди руками, вымазанными по ссадинам зеленкой. Короткая бязевая сорочка обнажала широкие бледные руки со слабо пульсирующими жилками. Голова была забинтована. Военный врач, введя посетителей, встал в стороне с выражением досады на лице. Ему необходимо было лечить тяжело раненых, только сейчас привезенных, а его оторвали от дела.

Мещеряков взял руку Баштового, легонько ее пожал. Кивком головы разрешив доктору выйти, Мещеряков присел рядом с Баштовым. Тот повел на него глазом и хотел что‑то сказать, но контр–адмирал приложил палец к своим губам и отрицательно покачал головой. Лапчатые морщинки у глаза раненого сдвинулись, видимо, Баштовой хотел улыбнуться.

— Эх, ты, Баштовой, Баштовой! — Мещеряков погладил его руку.

Баштовой скосил глаз на Букреева и еле выдавил:

— Мумка.

— Что, Иван Васильевич? — Букреев нагнулся ближе.

— Мумка…

— Сумка?

Баштовой прикрыл обожженное веко в знак согласия. Он помнил о своей сумке, где так были расписаны все расчеты десанта.

— Все в порядке, — сказал Букреев успокоительно.