Не знал Ярослав, как и спросить то, что ему надо: что за человек этот фельдфебель? как его в понимание уложить?
– А… житель вы – городской? или деревенский?
– Та так… по уездам… – затруднился Чернега, без удовольствия отвечая.
– А губернии?
– Та вроде Курской… Чи Харьковской. – Хмурился.
Ярославу отставать было жалко от этого сочного богатырька, но не знал, как разговор с ним вести:
– Женаты, дети есть? – благоприязненно спрашивал он, как бы даже сам за Чернегу отвечая вперёд утвердительно.
Посмотрел Чернега на подпоручика глазами-шариками перекатными:
– Та зачем жениться, як сосед женат?
Тут – лётом, полным бегом подбежал посланный фейерверкер и доложил своему фельдфебелю негромко, чтоб чужие не перехватили:
– И овёс! И окорока копчёные! И – пасека. Помещика нет, утром уехали. Сторож один, поляк, говорит – берите! Я пока часовых там поставил! Скорей надо! Пехота уже лошадей хватает, птицу бьёт.
Вмиг оживился, поделовел, вскочил Чернега на сильных коротких ногах, только и ждал, закричал:
– Хло-опцы! Живо по коням! Тро-гай! – и Коломыке: – Веди колонну, а я капитану доложу.
Головка сыра, всё ещё в поту, под сбекрененной фуражкой глядела щелковидно, уверенно.
И дружно потянули пушки к завороту, стали там, а зарядные ящики завернули за посадку.
Навстречу же им из-за посадки бойко выкатили две двуконных брички и рессорный тарантас.
Настороженный Козеко ничего не упустил, издали разглядел, определил – и объяснил тотчас:
– Ну вот, то батальонный в бричке покатил, а теперь и ротные на бричках, и батюшка в тарантасе. Нижних чинов – за кучеров, скоро некому будет воевать.
– Ладно! – рассердился Ярослав. – А вы яблок зачем набрали?
– Да чёрт попутал, – без сожаления отбросил Козеко недоеденное яблоко. – Не нужно мне от Германии ничего, живым бы только…
– Вы – останетесь! Вы – наверняка останетесь!
– Почему вы так думаете? – с надеждой смотрел Козеко от своего блокнотика. – Конечно, прямое попадание мало вероятно, но шрапнель…
– Бережёного Бог бережёт! Вас пошлют на закупку скота! Убирайте дневник, стройте своих!
Не высоко уже солнце стояло, и даже без боя было им сегодня тянуться до темноты и в темноте. Подошёл к колодцу другой батальон, а передние роты их батальона уже строились, тронулись. Стал Ярослав скликать и строить свой взвод.
Сзади, обгоняя и раздвигая спотычливую бредущую пехоту, ехало верхами несколько штаб- и обер-офицеров в сопровождении шестёрки казачьей конной стражи, двое всадников со свежими бинтовыми повязками. Передний полковник, мрачный, небритый, приостановил лошадь, посмотрел на Харитонова. Тоненький готовный Харитонов подбежал, выровнялся, отрапортовал.
Тут как раз из-за посадки донёсся отчётливый, далеко слышный свиной визг.
– Это ваши солдаты грабят, подпоручик?
– Никак нет, господин полковник! Мои – здесь.
– А почему не маршируете? Где командир роты?
Харитонов мотнул головой, но бричка с ротным куда-то пропала.
– Я – за него! – вспомнил он.
– Будете наказаны! – говорил полковник, но без зла, рассеянно. – Известно ли вам, что был приказ на форсированный марш? Сегодня вам надо выйти на железнодорожную линию и ещё по линии направо пять вёрст. А вы у колодца расхлюпались. Где командир батальона?
– Впереди.
Ещё меньше понимал Ярослав: немцы слева, а мы поворачивать направо?
Всадники тронули. Если б сами они понимали что-нибудь в этом лесном межозёрном блуждании!
То были офицеры штаба 13-го корпуса. Час назад они едва минули смерть: приняв за немцев, их густо обстреляла своя пехота. Такое они и предполагали (вчера таким же своим обстрелом испорчен был штабной автомобиль), для того и взяли шесть казаков сопровождения, чтоб их отличали по пикам, – и всё равно, в двухстах шагах своя пехота приняла их за первых, наконец, немцев и накинулась.
Они ехали с новейшим приказом штаба армии: ускорить движение их корпуса на Алленштейн! А от 6-го корпуса, потерянного далеко справа, пришла неожиданная искровка, видимо важная, ибо передана была раз за разом, дважды. Однако никто в штабе 13-го корпуса не сумел той искровки расшифровать: почему-то не сходился код. И в штабе не знали, что думать.
Верховые постояли у пушек, нагнали одного командира батальона в бричке, другого, – и всем полковник грозил, внушал, как форсированно надо двигаться.
Обогнав полк, ещё через три лесных версты они достигли выложенных у дороги двоих немцев, гражданских, исколотых пиками, изуродованных ударами.
– Ваших станичников работа, не сомневаюсь, – сказал полковник старшему уряднику, раненому, когда останавливал стрельбу пехоты.
Урядник пожал плечом, ничего не ответил, челюсть его была подвязана.
А в стороне из одинокого дома валил густой чёрный дым, предвестник ярого огня.
20
В пять часов вечера, только и дождавшись Нечволодова, чтоб отдать ему приказание занять позиции и удерживать, а о дальнейшем будут распоряжения письменные, начальник дивизии генерал Комаров со штабом отбыл вослед за штабом корпуса. Задание дал он не по карте, а кружа кистью в воздухе, что “крайне неожиданным” было сегодняшнее наступление немцев с севера, он даже не уверен, что это – их истинное направление, может быть загнули крыло, но во всяком случае с севера Белозерский полк держит оборонительную линию, где и надо его сменить. При этом просит он Нечволодова не принять за немцев и не обстрелять половину дивизии Рихтера, которая уже идёт вокруг озера Дидей с запада и вот-вот подойдёт сюда на помощь. Начальник штаба дивизии полковник Сербинович не мог объяснить Нечволодову не только расположения и сил противника, но и расположения и состояния оставшихся на позиции наших частей. Тяжёлый и мортирный дивизионы он обещал ему там, дальше, впереди, а один батальон ладожцев для какой-то цели отобрал. Пока не мог он ничего точно сказать о Шлиссельбургском полке, прошлой ночью выдвинутом в сторону, на восток, и не мог точно назвать, где будет теперь штаб дивизии, но обещал регулярно присылать ординарцев.
И тут же скрылись они так быстро, что Нечволодов не управился даже заметить их отъезд. Попался ему подпоручик из Белозерского полка и доложил, что сам видел, как командир их полка только что сел в автомобиль с Комаровым, и они уехали в Бишофсбург. А их полк? А Белозерский полк понёс утром большие потери и сейчас получил приказ полностью отходить. Но батальона два ещё там, впереди, на позициях.
И так, оставшись с двумя батальонами ладожцев, Нечволодов продвигался дальше, ища свою артиллерию. Он осторожно, с дозорами, двигался вдоль железнодорожной целёхонькой линии к станции Ротфлис, от которой дуга полотна плавно переходила и в поперечную магистраль. И тут, позади рощицы, действительно увидел на огневых позициях одну батарею 42-линейных пушек, дальше одну батарею тяжёлых гаубиц, где-то и остальные должны были быть.
Заложенную грудь генерала – откладывало.
Едва достиг Нечволодов каменной будки на станции Ротфлис, к нему явились туда и командир мортирного дивизиона с трубчатыми чёрными усами и командир тяжёлого дивизиона полковник Смысловский – невысокий, лысый вкруговую до сверкания, но с длинной, как у волшебника, серо-жёлтой бородой и очень уверенным видом. За минувшие недели Нечволодов раза по два видел обоих, но сейчас особенно заметил радостно-горящие глаза полковника, будто он только и ждал стрелебной работы, просто сиял, что дорвался до неё. (Да уже в том была радость, что не бросать оборудованных позиций).
– Дивизион – весь? – спросил Нечволодов, пожимая руку.
– Все двенадцать! – тряхнул Смысловский.
– Снаряды?
– По шестьдесят на ствол! В Бишофсбурге – ещё, можно подвезти.
– Все на позициях?
– Все. И связаны телефонами.
Это была новинка последних лет: связывать проводами наблюдателей и закрытые позиции батарей, ещё не все умели хорошо.
– И хватило проводов?
– И сюда притяну. Вот, мортирцы помогли.
Дальше не спрашивал Нечволодов, некогда, хотя б и украли, да и видел, как мортирный полковник довольно провёл себя по трубчатым усам.
– А у вас?
– По семьдесят.
Всё остальное здесь не выговаривалось, само было ясно: что будут стрелять, что без приказанья не побегут. Удача! – такие орудия, такие командиры и проводная связь!
И всё сошлось на остриё, на одну-три-пять минут: надо понять местность; отделить, где враг, где мы; выбрать оборонительные линии; отправить туда ладожские батальоны; выбрать с артиллеристами общий наблюдательный пункт; тянуть связь; пристреливать репера. И если за эти одну-три-пять минут будет огляжено, выбрано, послано, скомандовано не в том порядке или неверно, – то за следующие полчаса не будет верно сделано, и если именно в эти полчаса немцы повалят или начнут бить – ничего не стоят наши сияющие глаза, наша связь проводная и шестьдесят снарядов на ствол: мы побежим.