Она внезапно осеклась и прикрыла рот ладошкой, с испугом глядя на Алексея:
— Ой, простите, я, кажется, наговорила лишнего.
— Не извиняйтесь, Настя, продолжайте, прошу вас. Я слушаю вас с огромным интересом. Признаюсь, чем дольше я с вами общаюсь, тем больше вы меня поражаете.
— Я понимаю, как нелепо выглядят личные переживания на фоне всеобщего горя, голода, разрухи, смертей, только, как бы не ярилась война, она не может отнять у человека его чувств. Наверное, я много говорю, хочу сказать последнее, — она встала, не в силах унять волнения. — Знаете ли вы, что такое одиночество? Вы пытались заглянуть когда-нибудь в этот черный омут, где нет смеха, дружеского взгляда, искры внимания и участия, где одна только мертвая тишина?
— Настя! Вы так молоды, откуда вам все это знать?! — в изумлении воскликнул Алексей.
— Я часто пытаюсь поставить себя на место другого человека. Я хочу представить, что чувствует одинокий человек, и тогда словно вхожу в зияющий подземный ход, где с каждым шагом меркнет свет, становится все темнее и темнее, гаснут постепенно звуки и холодом веет в лицо, и вот уже совсем ничего не видно и не слышно, лишь доносятся из кромешной тьмы вздохи метущейся, изнемогшей души. И так мне становится тяжело, так страшно, что нет сил дойти до конца.
Она умолкла, грудь ее часто вздымалась, глаза были широко раскрыты и полны неподдельной муки.
Алексей поспешно подошел к ней и обнял:
— Настенька, успокойтесь. Это все война проклятая! У вас нервы ни к черту, да еще богатое воображение. Этак можно себя до смерти запугать. Не думайте больше об этом человеке. Наверное, вы правы, я действительно виноват, но поймите, из-за него пострадали мои друзья, а этого я ему никогда не прощу.
Она подняла к нему тихое и ясное лицо:
— Но, может быть, вы спасете других, если протянете ему руку?
Алексей смотрел на нее с улыбкой:
— Знаете, о чем я больше всего жалею? О том, что у меня нет черных очей, смоляных бровей, южного темперамента, словом, о том, что я не Вазген.
И все же я счастлив оттого, что у моего друга такая жена. Хоть в чем-то я могу быть за него спокоен.
Он поцеловал Настю в щеку и отправился навстречу волнам и ветру.
На пирсе он увидел высокую фигуру Смурова. Он стоял к Алексею спиной совершенно неподвижно и смотрел на воду.
— Смуров! — крикнул Алексей. Тот вздрогнул и резко обернулся. — Ты хотел идти со мной в плавание?
Смуров не отвечал и смотрел на него с угрюмой настороженностью, видимо, опасаясь очередной насмешки.
— Тогда готовься. В 20.00 отчаливаем из Новой Ладоги. Продумай, как одеться — погода портится, ветер крепчает.
Не дожидаясь ответной реакции Смурова, Алексей повернулся и пошел к своему катеру, слегка раскачиваясь на ходу, как ходят обычно моряки, а Смуров стоял и смотрел ему в спину, затем торопливым шагом направился к маяку.
Глава 21
Год 2008
Мы с Женей мчимся по улице, сворачиваем в высокие каменные колодцы дворов, выскакиваем из подворотен в узкие проулки, временами несемся по набережной, и снова совершаем бросок в приземистую арку. За спиной топот ног, за нами гонятся с десяток разъяренных, подвыпивших парней. Хорошо, что на мне сегодня кроссовки, летом я хожу на работу в красивых туфлях, но шеф предупредил еще с пятницы, что будут задания по городу, поэтому я оделась попроще, а то бы пришлось сейчас улепетывать босиком.
Сзади дурные выкрики, мат, хриплое дыхание. По пути, как назло, ни одного милиционера. Хотя, вряд ли кто-нибудь рискнул бы прийти нам на помощь. Достаточно взглянуть на красные бессмысленные лица, с белыми от бешенства глазами, раззявленные, плюющиеся руганью рты, круглые, как непробиваемые бильярдные шары, головы, чтобы понять: любое противодействие будет сломлено, смято, растоптано в диком разгульном азарте.
Только бы не тупик, стучит во лбу, только не тупик.
Сегодня Женя ждал меня после работы у подъезда редакции. Машину оставил дома — мы решили совершить пешую прогулку до авиакасс, потом к дому, благо живем рядом, погода сносная, дождик прошелестел с утра и затих, к полудню улицы подсохли. Мы купили билеты на самолет — рейс через неделю — и пошли неспешно, сплетясь руками, вжимаясь друг в друга, как бродят все влюбленные. Поминутно останавливались, целовались до головокружения, до слабости в ногах, когда земля колеблется и окружающее становится смутным и далеким. Меня спасали крепкие Женины руки, в них можно было беспечно виснуть, позабыв о пространственной ориентации, о прохожих, и обо всем, что происходит вокруг.
Предполагалось, что мы направляемся к моему дому, на деле бездумно влеклись по свободному маршруту, куда кривая выведет, и вывела она нас в незнакомый сумрачный двор. А там компания парней с бутылками в руках. Подумаешь, картина! Где они только не торчат. Стоят, гогочут, матерятся — беседуют, значит, — в паузах тянут из бутылки.
Мы с Женей пошли мимо по дворовому проезду, не обращая внимания на привычную картину. Они почему-то притихли, повернулись в нашу сторону и провожали блестящими от хмельного возбуждения глазами. Но и тогда мы не ускорили шага, были слишком заняты друг другом, впереди маячила подворотня, за ней улица, машины, пешеходы. Мы медленно приближались к светлому пятну выхода, как вдруг один из компании вырос у нас на пути. Лицо его дурашливо кривилось:
— Браток, подкинь парочку сигарет, будь другом.
— Не курю я, прости.
— А деваха твоя? — не отстал парень.
— Она тоже не курит, — уже холодно ответил Женя.
— Брось, чувак, жалеешь что ль?
— Я же тебе объяснил — не курю. Дашь пройти, или будем стоять?
— Слушай, объясни мне одну вещь, ты вроде русский, да? А девчонка твоя какая-то чернявая, жидовка поди, а может, из этих — хачей или грызунов.
— Пойди проспись, эксперт, и домыслы свои держи при себе! — рассердился Женя.
Он попробовал обойти детину, но тот качнулся в сторону, обдав нас тяжелым духом алкоголя.
— Э, нет, пацан, меня не проведешь. Да ты не наезжай, я ведь поговорить хочу, по-простому, по-человечески. Я понять хочу, почему нашим ребятам не хватает русских девушек. Весь мир восторгается, а вам чурок подавай.
Язык у парня заплетался, он выглядел не агрессивным, а разболтанным, ему надо было что-то настырно выяснять и доказывать, как это бывает у пьяных. Женя ему не отвечал и обдумывал, как без осложнений убрать с дороги приставалу.
У меня, в отличие от Жени, выдержки никакой. От злости в глазах помутилось. Я выступила вперед и встала между мужчинами.
— Ты что к нам привязался, козел?! — закричала я в точности как наша дворничиха. — Умник выискался, борец за чистоту нации, пьянь позорная! Ты сам на что годишься? Что от тебя родится, алкаш? Преисполнен любви к Отечеству, до того распирает, что не просыхаешь. Объясни, какая от тебя польза и от дружков твоих красномордых? И не смей дышать мне своим бухлом в лицо! Катись отсюда, патриот хренов!