что и сказать. Перейду к следующему вопросу. Казино. Не думал расширяться в сторону столицы?
— Думал, конечно, — киваю я, — но у вас здесь и так имеются подобные заведения. Конкуренция может нездоровая возникнуть. У Цвета ресурса не будет в ближайшее время. Он вкладывается по полной в сибирский регион.
— Цветов много разных, а голова одна. И ей надо думать. Есть Абрам, к примеру, чем не вариант? Фигура явно мощнее. чем Цвет. И другие желающие найдутся, если я попрошу. А про ресурс… я же про твой ресурс спрашиваю, а не про Цвета.
— А зачем это вам?
— Странный вопрос, Егор. За тем же, что и тебе.
— Ну, в принципе я не против, конечно…
Мы ещё некоторое время осторожно обсуждаем намерения и решаем, в конце концов, крепко подумать о перспективах ближних и отдалённых. Причём, не просто подумать, а предложить конкретные шаги. Как, говорил Жорж Милославский, такие вопросы с кондачка не решаются.
— У меня просьба, Леонид Юрьевич, — говорю я под конец завтрака. — Даже две.
— Ну, давай.
Я вытаскиваю фотографию, ту, что прихватил дома у Скударнова и протягиваю Злобину.
— Ух-ты, и что с ней? — спрашивает он, рассматривая участников охоты.
— Влепите, пожалуйста, вместо лица егеря моё.
— Чего? — нет, ну ты аферюга, честное слово.
Глаза у него на лоб лезут, как говорится, а потом он начинает смеяться.
— Аферюга, точно. Не ошибся я в тебе, похоже. Ну ладно, попробуем что-нибудь придумать. Ты где её взял вообще? А-а-а… Это же… как его, с тобой лежал в больнице. Скударнов, точно. У него подрезал?
Я киваю:
— У него две было.
— За тобой, я смотрю, глаз да глаз нужен. А вторая какая просьба? Я даже боюсь представить себе.
— А вторая про билеты. Можете, пожалуйста, мне бронь сделать на завтра на Ташкент?
— Это, как раз, не проблема, — кивает он.
После завтрака я снова иду на переговорный пункт и заказываю разговор с Ташкентом. Сообщаю Айгюль, что завтра прилетаю и отправляюсь гулять по Москве. В ГУМ, разумеется, тоже захожу. Подарки девочкам бесценны, а для остального был мастеркард, пока не превратился в карту «Мир».
На следующий день я вылетаю в Ташкент и, учитывая разницу во времени, прибываю уже около пяти вечера. Айгюль сказала, что встречать меня будет водитель, сама она приехать в аэропорт не сможет, но сегодня мы обязательно увидимся. На вопрос, в каком я буду жить отеле, она ответила, что это сюрприз.
Багажа у меня нет, поэтому я иду сразу на выход. Оказавшись в зале прилётов, отыскиваю глазами встречающего меня Тимура и иду напрямую к нему. Узнаю его по табличке.
— Здравствуйте, я Егор, — представляюсь я.
— Здравствуйте, — раздаётся в ответ, только не со стороны Тимура.
К нам подскакивают два крепких парня в штатском и показывают сои удостоверения. Уголовный розыск…
— Пройдёмте с нами, — говорит один из них. — Мы хотим только поговорить.
Я подчиняюсь и на моих руках тотчас захлопываются наручники. Потом меня запихивают на заднее сиденье «Волги» и везут в милицию, но вместо обещанного разговора, бросают в одиночную камеру. Если это и есть сюрприз от Айгюль, можно сказать, что он удался…
18. Сижу за решеткой в темнице сырой
Моя темница, конечно, сырая, но не только. Душно здесь просто ужас как. И жарко. И вонь несусветная. Если бы не юный сильный организм, вполне можно было бы сердечный приступ схлопотать.
Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я.
Когда б ты знала, жизнь мою губя,
Что я бы мог бы выйти в папы римские,
А в мамы взять, естественно, тебя…
Спасибо, новопреставленный раб божий Владимир, что на все-то случаи жизни у тебя есть, что сказать…
Спасибо-то спасибо, да вот только что я за человек такой! Знал же и даже не попытался ничего сделать. Пальцем не шевельнул… А, вообще-то, что можно было сделать? Примчаться на Малую Грузинскую двадцать третьего числа? Хотя бы… Я ведь в Москве был, прибежал бы, подкараулил у дома пришедших на консилиум врачей Федотова, Щербакова и третьего ещё, не помню фамилию.
Подкараулил бы и сказал, чтобы не ждали до двадцать пятого, а везли в больницу немедленно, прямо сейчас, не откладывая на потом. Да наврал бы чего-нибудь, не знаю… Скударнова подключил бы и Злобина… Как только неизвестно. Неизвестно… Но попытаться должен был! А почему ничего не сделал? Потому что не хотел так круто менять историю? Или боялся, что мне, как Кассандре никто не поверит и вообще посчитает сумасшедшим?
Без умолку безумная девица
Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!»
Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев
Во все века сжигали люди на кострах.
Нет, всё не то… просто тупо забыл, слишком занят был своей пустяшной раной: ой, болит-болит-болит…
И как с этим жить теперь…
Время тянется мучительно медленно. Ничего не сделал, ничего не сделал, ничего не сделал… По телу бегут струйки пота. Мысли скачут, разум туманится. Скачут, да, но более-менее ясное понимание того, почему я оказался в остроге имеется. Не думаю, что это связано с закупками джинсы или вылазкой в Афган. Скорее всего, это из-за дела Алишера Асетовича Абдибекова, обвиняемого в каком-то нелепом злоупотреблении и убийстве нескольких милиционеров, находящихся при исполнении.
Я единственный свидетель, при этом меня не просто не устранили, но ещё и прохлопали, что я обо всём рассказал кагэбэшнику Джурабаеву.
Время от времени я проваливаюсь в тяжёлый сон, но, кажется, совсем на чуть-чуть, буквально на несколько минут… Очнувшись, снова оказываюсь в душной зловонной действительности, в которой ровным счётом ничего не происходит.
Не знаю, сколько утекает времени. За маленьким зарешёченным окошком давно уже темно, но прохладнее не становится. Жесть… Можно задохнуться. Высоцкий, может быть тоже задохнулся, есть такое предположение. Много седативных препаратов принял…
Вдруг раздаётся металлический лязг открываемого замка. Включается свет, дверь отворяется и в камеру входит милицейский майор в сопровождении младшего сержанта. Сержант заносит стул и тут же выходит.
Майор садится и молча безучастно смотрит на меня. Проходит минуты две. Я тоже смотрю на него. Он грузный, усталый и ему, как и мне, жарко. По смуглой, покрытой рытвинками и чёрными точками коже стекают капельки пота. Чёрные, будто подведённые, как у египетских фараонов, глаза выражают безразличие и усталость.
— Хочу напомнить, — говорю я, прокашлявшись, — что мне ещё восемнадцати нет, и вы не имеете права без моих родителей или представителя…
— По*уй, — с безразличием в голосе перебивает меня он.
— Никак нет, — отвечаю я. — Это очень серьёзное нарушение, и вам за него…
— Да мне вообще по*уй, — снова не даёт он договорить. — Я тебя даже шлёпнуть могу и сказать, что так и было. И ничего мне за это не будет.