Читать интересную книгу Татьяна Тарханова - Михаил Жестев

— С такой характеристикой, пожалуй, можно согласиться, — ответил Хапров, протягивая руку Татьяне. — Но она неверна... Не слишком ли далеко только что кончившему институт до кандидата наук? И не слишком ли рано говорить о преданности науке?

— Не притворяйся скромником, — сказал Дроботов.

— Я говорю правду. И в доказательство готов разговор о науке променять на вальс... Таня, вы не возражаете?

Назло всем мальчишкам, которые не терпели чужаков, проявляющих внимание к их девчонкам, Татьяна пошла танцевать с Сергеем. Она не сказала бы, что он танцует лучше Демидова или Романова, но ей всегда казалось, что, танцуя с ними, она кружится сама по себе, а они лишь вокруг нее, а тут она почувствовала уверенную руку Сергея: он вел ее через весь зал, заставляя следовать его движениям, и в этом подчинении была какая-то волнующая и еще не изведанная прелесть.

— Итак, последний день в школе, — говорил он, улыбаясь, и смотрел ей в глаза.

— А через несколько недель — прощай, Глинск.

— Москва, Ленинград?

— Ленинград.

— Филфак?

— Биофак.

— И большой конкурс?

— В прошлом году, говорят, было трое на одно место.

— Не боитесь?

— Нет, но чуть-чуть страшновато.

— Литературы?

— Жизни... Одна, в большом городе.

После вальса Татьяна снова пошла танцевать со своими мальчиками и совсем потеряла Хапрова. Даже забыла, какой он собой. Помнила: высокий, длинные большие руки и, кажется, стриженные ежиком волосы. И все.

Вечер кончился. Музыканты сложили свои инструменты. Актовый зал опустел. Выпускники двинулись сначала к Раздолью, оттуда через новую окраину города свернули на заводскую сторону и как-то незаметно встретили новый день у школы. Всю дорогу шли, держа друг друга под руки и захватив всю улицу, от тротуара до тротуара. Все были уверены — вот так и шагает дружба, вступая в жизнь.

Татьяна возвращалась домой, когда уже поднялось над домами солнце. Еще издали она увидела у калитки деда Игната. Он сидел, низко склонив голову, и что-то вычерчивал на земле коротеньким ивовым прутиком.

— Ты что, деда, не спишь? — спросила Татьяна, присаживаясь рядом на скамейку. — Жарко дома?

— Думы одолевают, Танюшка. Вот сегодня наши плотники из Пухляков вернулись. Плохо там... Сколько лет был хорош Тарас, а тут вдруг перестали его слушаться. Спрашиваю — пьет? Нет! Может, нечист на руку? И сам тому не верю, и люди говорят — честный мужик! Так в чем же дело? А кто его знает! Бегут люди! Кто всей семьей, а кто наполовину. Стараются оставить в колхозе какую-нибудь старушку, чтобы усадьбу не потерять...

— Деда, так чем же ты можешь помочь?

— То-то и беда, что ничем... Ох, трудное ведь это дело — колхоз. Никак загодя не угадаешь, где пройдешь, а где споткнешься.

Игнат вздохнул, потом, словно желая отогнать невеселые свои размышления, спросил, обнимая Танюшку:

— Натанцевалась, повеселилась? Да и от тебя вроде как винцом попахивает.

— Чуть-чуть, какой-нибудь наперсточек портвейна.

— В такой день — можно. Так, значит, скоро в Ленинград?

— Я, деда, буду приезжать на каникулы. Только бы сдать экзамены!

— Ты сдашь. Только объясни мне, Танюшка, такое дело. Вот ты говоришь: биофак, биофак... А как это понять?

— Естествознание, деда. Природа! Понятно? Биология, жизнь природы, как она возникает и развивается.

— Я не о том...

— Кем работать буду? Ой, деда, я и сама еще не знаю. Это так трудно сказать. — И вдруг, вскочив со скамейки, весело воскликнула: — Деда, ты знаешь, что я сейчас вспомнила? Скажи, это правда было, или я все выдумала: мы с тобой на краю поля, и ты говоришь: какая земля красивая! А я совсем маленькая стою рядом с тобой, смотрю в поле, слушаю тебя и боюсь слово сказать: а вдруг исчезнет поле, и за полем лес. А потом мне стало очень жалко тебя, и я тихо-тихо спросила: «Деда, зачем ты уехал из деревни?» Нет, все это я выдумала.

— Нет, не выдумала.

— Значит, кто сделал так, что я пошла по естествознанию? Ты! И ты должен сказать мне, кем лучше быть: учителем ботаники, поступить в лабораторию, а может, стать агрономом?

Игнат словно ничего не слышал. Он молча сидел на скамье и думал: неужто он передал Танюшке свою тоску по земле?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Глинск рос на глазах Татьяны, и ей казалось, что бесконечный людской поток из деревни навсегда оседает в этом городе. Но на вокзале она увидела, что, принимая новых людей, Глинск в свою очередь теряет какую-то часть жителей, которых почему-то не удовлетворяет его жизнь. Объять и понять весь этот сложный процесс перемещения огромных людских масс она еще не могла. Народная мудрость гласит, что от добра добра не ищут. Но если она применима была к тем, кто уходил из деревни в Глинск, то как было объяснить, что из Глинска тоже во все концы страны уезжали люди? Татьяну тоже манил к себе Ленинград. Он сулил ей все, требовал только одного — сдать приемные экзамены. А таких, как она, было в Глинске немало. А сколько уезжало людей, чтобы поступить на работу или просто жить в большом городе? Глинск, вполне устраивавший вчерашнего жителя деревни, для многих коренных его обитателей был наполнен непреодолимой скукой провинциального однообразия, и им представлялось, что стоит приехать в Ленинград или в другой большой город, как вся их жизнь переменится и наступит что-то новое, настоящее, хотя что именно — они сами толком сказать не могли. Если бы Татьяна могла понять все, что произошло за последние годы в Глинске, она бы представила себе волну людей, которые, как и Тархановы, хлынули в город, постепенно занимая не только его окраины, но и угол за углом, комнату за комнатой, квартиру за квартирой на его старых, давно обжитых улицах. А когда там нельзя было селиться, недавний житель деревни устремился в новые дома. Теперь он уже теснил старых, кадровых огнеупорщиков, которых в соответствующих организациях утешали: ну конечно, у вас разрослись семьи, вам тесновато, но ведь в тесноте, да не в обиде. А куда девать пришельцев? Над иными крыши нет. О, этот новый житель города не страдал скукой сбежавшего провинциального обывателя, его не томило какое-то неосознанное внутреннее беспокойство, он смотрел на жизнь трезво и практически. Да разве снилось ему, что придет время — и он займет хоромы, где некогда жил купец, какой-нибудь акцизный чиновник или преподаватель греческого языка? Вот чьи хоромы ему доставались. А вместе с ними он завоевал и город. Шутка сказать — город! Магазины, столовые, кино — все к твоим услугам. И баню не надо топить, и воду таскать не надо, и голиком полы тереть нет необходимости. И милиционеры на улицах! Это они тебя охраняют. И электричество кругом. Это оно тебе светит. И любо по асфальту тротуара степенно пройтись. Чудаки же люди, бросающие такую жизнь! Что им надо, чего ищут по свету? Свою распыленную родню, пристанище для души? Но господь с ними. Освободили квартиры, и за это спасибо. И вот новые хозяева города через семнадцать лет после того, как начали с Раздолья свое вступление в Глинск, посылали сегодня своих детей учиться из маленького города в большой. Это начинало самостоятельную жизнь уже родившееся в городе второе поколение. Дети искали большее, чем нашли отцы.

Поезд из Глинска отправлялся поздно вечером. Провожать Татьяну на вокзал пришли все Тархановы. Даже Лизавета. Последний год она все время прихварывала, а однажды, проснувшись среди ночи, почувствовала, что не может говорить. Но немота сразу же прошла, и ей не придали никакого значения. Только после побаливала правая рука. Ну, да мало ли что болит, когда скоро пятьдесят! То рука, то нога, а то еще поясницу схватит — ни сесть, ни встать. Пожалуй, из всех Тархановых только Лизавета не радовалась тому, что Татьяна уезжает из Глинска. Она так рассчитывала на помощницу — молодую, сильную, которая смогла бы хозяйствовать и по дому и на огороде. У Лизаветы было такое чувство, словно она взрыхлила землю, засеяла ее, и не то что ничего не выросло на этой земле — вырос урожай, и очень хороший, да только вдруг отняли его, не ей он достался. Ради чего старалась? Но она не скажет Танюшке. Пусть едет. И чтобы не подумала — сердита на нее бабка, недовольна чем-то, — надо сказать что-нибудь ласковое, улыбнуться. Но почему так отяжелел язык и лицо словно одеревенело? Да что же это такое с ней? Словно кто-то расколол ее от головы до ног на две половины, и правая половина тянет к земле, а земля вдруг разверзлась, и все рухнуло — деревянный настил перрона, вокзальная крыша, и в голове завыли паровозные гудки, резкие, неумолчные и нестихающие, вызывающие нестерпимую боль.

Игнат едва успел подхватить Лизавету. Кто-то вызывал «скорую помощь», какие-то люди унесли ее в машину с красным крестом, а Игнат шел рядом и только говорил, не будучи уверенным, что она его слышит: «Обойдется, Лиза, все обойдется», — и не понимал, зачем он здесь, на станции, когда у него такая беда. Только после того, как Лизавету увезли, он вспомнил о Татьяне.