— Вот я его видел, а больше никто. Растолкуй мне, что это значит?
— То и значит: лось — война, готовь оружие! Да тебе ли его бояться? Вон за тобой сколько войска!
— Страшен не тот, кто выходит с мечом в поле. Подобной силы я много перевидал. А как быть с тем, кто зрим и незрим? Куда я должен направлять стрелы, бросать конницу, разворачивать стенобитные машины?
— Мне один священник сказал, что про змия все неправда. Мол, выдумано волхвами, чтобы народ в подчинении держать. Волхвов прогнали, пришли князья, которые хотят церковь под себя подмять и через нее народом править. А церковь, по моему разумению, не должна с князьями об руку идти. Только с Богом.
— Церковь не тронем. Еще Чингисхан сказал: «В моем войске пять религий, которые сжимаются в единый кулак». Все. Теперь оставь меня.
Хайду всматривался в синеющий лес, покачиваясь в седле, словно пытаясь убаюкать боль, которая колыхалась от поясницы до семенников. Белый Ордос нес хозяина, перебирая копытами мерзлую землю, отрывисто фыркая, кося умным, настороженным глазом на опушку. И младший темник понял по поведению боевого товарища, что не он один видел сегодня урусского волхва.
Скоро затрещали костры, загремела котлами кухня, волы, тащившие камнеметные орудия, блаженно замычали, предвкушая отдых и пищу. На поле, в нескольких часах хода до крепостных стен, вырос лагерь, и там закипела жизнь.
Повозки, арбы, телеги образовывали двойное кольцо, внутри которого ставили палатки, шатры, юрты. Воины бросали в кипящую воду мелко порубленное сушеное мясо, которое разбухало, и получалось жирное сытное блюдо. Каждый воин брал с собою в дальний поход мясо целого быка. Порезанное тонкими ломтями и хорошо просушенное, оно умещалось в небольшом кожаном мешке. Такой запас хранился порой не один месяц, но при этом ничего не пропадало. Сырое мясо павших животных, тех же волов или лошадей, тоже нарезали и клали под конскую попону. За несколько часов быстрой скачки оно просаливалось конским потом, провяливалось и становилось пищей. В крайних случаях монголы вскрывали яремные вены боевым коням и пили кровь. Потом искусно накладывали швы и скакали дальше. Специальных загонов для лошадей и прочего скота, как правило, не ставили. Скот охраняли натасканные собаки и десяток пастухов из куманского племени. Хотя при необходимости с повозок снимались каркасные ребра и из них сооружался загон.
Но сейчас Хайду посчитал излишним такое горожение. Не похоже, чтобы руссов волновал монгольский скот. Вскоре лагерь погрузился в глубокий сон; только часовые, расставленные в двадцати шагах друг от друга по всему периметру, напряженно всматривались в холодную темноту ночи, изредка перебрасываясь короткими фразами. Хайду никогда не давал воинам хорошо выспаться перед битвой, поднимал задолго до зари. Воин не должен быть излишне бодр, ведь тогда ему захочется проявить удаль. А это очень часто приводит к бесполезной гибели не только одного человека, но и целого подразделения, а иногда и к поражению в бою. Именно поэтому проиграли войну чересчур гордые воины Джелаля. Первые полчаса они как-то выполняли приказы командиров, а потом сваливались в кучу-малу, где каждый мечтал показать свое мастерство фехтовальщика и проявить себя как герой. Хорошие воины были у Самарканда. Жаль, погибли из-за отсутствия дисциплины и помощи конечно же Вечного Синего Неба.
Хайду тронул коленями Ордоса. Тут же за спиной на почтительном расстоянии в пять шагов выросли четыре нукера. Джихангиру даже не нужно было править конем, тот сам плавно и бережно понес хозяина к богатырской стороже. Брошенная застава смотрела с небольшого холма на приближающихся всадников черной пустотой бойниц и прорезями двух башен. Луна бесцеремонно сидела на коньке гридницы, упираясь в бревенчатые скаты крыши. Обветренные до звона, закаменелые от мороза и зноя бревна частокола возвышались в три человеческих роста. Но Хайду сразу отметил, что во многих местах бревен недостает. Бреши на скорую руку забиты мхом. На колья нанизаны черепа и головы разных животных. Складывалось впечатление, что воины от безделья занимались чем угодно, лишь бы развлечься. Хайду внимательно осмотрел землю возле бреши.
Ворота были распахнуты — уходили либо в спешке, либо специально оставили настежь, дескать, ломать — только добро портить. Первым в крепость метнулся нукер с копьем наперевес. За ним во двор въехал Хайду. Под ноги Ордоса, вереща, бросилась тощая курица. Тым-л-лях. Из-под нижнего венца гридницы зашипела кошка. Тонко взвизгнула тетива лука. Всхлип, и темный мохнатый комок, пробитый насквозь стрелой, выкатился на траву. Волна легкого озноба пробежала по спине джихангира. Ордос шел все так же плавно, словно боль хозяина была и его болью. Ничего. Из живых душ только курица. Монголы не едят птичьего мяса. Пусть живет. Хайду вспоминал разговор с Голятой. Что-то не клеится. Мальчишка сказал, что в деревню привезли израненного татарина. Значит, он деревенский. Коробейничал с отцом. Ну, допустим. Пришел поторговать, заодно из любопытства сосчитал по шеломам дружину. Тоже ладно. Мать выходила монгола — знахарка, отец-коробейник, который из ярмарочных разговоров знает, что князя удар хватил. Все вроде сходится. Только до конца не верится. Почему он говорит, что никакой рати нет, так, мол, мужики с полей, вооруженные косами вместо рогатин. Но ведь с таким воинством литовцев не отобьешь. Что-то здесь не так. Вернусь в лагерь, допрошу еще раз, не откладывая. Или утром? Не сходи с ума, будущий темник! Даже если мальчишка соврал, тебе-то какая разница! Все равно Смоленск не устоит. И зачем мне явился этот Измор?
— Господин желает осмотреть юрту врага? — нукер прервал его мысли.
— Давай зайдем, Есугей, — Хайду выдернул ноги из стремян и тяжело, даже неуклюже, сполз со спины Ордоса. Боль усиливалась.
В гриднице было затхло и холодно. Из угла несло брагой. Похоже, за чистотой здесь не шибко следили. Всюду рассыпаны шелуха от семечек, хлебные крошки, черепки разбитой посуды. Жирные коричневые пятна шли от печи к торцу стола. Валялась сломанная деревянная ложка. Из оконных проемов топорщились пучки соломы, обрывки бычьего пузыря беспомощно свисали с загнутых проржавевших гвоздей.
— Крепок ли наш враг, Есугей? — Хайду брезгливо пнул грязный чугунок.
— По-моему, наш враг любит очень хорошо выпить. Такой враг — совсем не враг.
— Мне тоже так поначалу показалось. Посвети сюда, — Хайду указал на стену с крючьями.
— Что видит мой господин интересного в этой стене?
— На этих крючьях, Есугей, было развешано оружие и доспехи. Обрати внимание, как основательно все сделано. А теперь посвети на лавки и стол, — Хайду стукнул кулаком по столешнице, звук от удара получился глухим и коротким. — Видишь, какое крепкое все? Не верю!