Читать интересную книгу Котовский - Борис Соколов

Одиннадцатого февраля 1920 года Котовский телеграфировал в штаб 41-й дивизии, что 10 февраля кавбригада весь день выбивала и обезоруживала противника, засевшего в плавнях. 12 февраля котовцы заняли Тирасполь.

Бывший командир батальона 405-го полка в бригаде Котовского К. А. Тиманюк вспоминал последний бой с «непримиримыми белыми» под Тирасполем: «Темнеет… Подъезжает Котовский, говорит мне:

— Костя, остатки добровольцев думают овладеть Тирасполем. Приказываю погрузить пехоту в эшелон и занять станцию Кучурган. Я прибуду форсированным маршем в колонию Страсбург. Задача — уничтожить банду. Скоро встретимся.

Пехота шагает к вокзалу и начинает погрузку в темноте. Не доезжая ст. Кучурган, в 23 часа разгрузились. Выслана разведка. „Стой!“ Могучий бас прорезает ночную темноту: „Свои. Я Котовский…“

Разведка донесла, что противник расположился на ночлег в немецкой колонии Зельц.

Подойдя несколько времени спустя к северной окраине колонии Зельц, конница котовцев поворотила налево, а за ней и артиллерия. Конница пошла в обход, артиллерия заняла позиции. Пехота продолжала движение на северную окраину Зельц. До противника осталось 3 км. Две роты развернулись в цепь. Резерв — рота пехоты и эскадрон конницы — сосредоточен правее дороги из колонии Кандель в Зельц. Пехота движется параллельно северной окраине Зельц. Правее ее — изгиб Днестра, заросли камыша. Левее — постепенно повышающийся скат гладкого поля.

Вскоре одновременно грянули гром орудий и лихое „ура“ котовцев. Но атака конницы по левому флангу колонии Зельц отбита. Противник заблаговременно предупрежден колонистами, и трещат его пулеметы, шумят бронемашины, двинувшиеся против котовцев, ревет ураганный огонь артиллерии противника. Пехота же его перешла в контрнаступление на пехоту приднестровцев, пытаясь пересечь железнодорожную линию Раздельная — Тирасполь.

Три цепи деникинцев развернулись. Правый фланг их скрыт где-то за гребнем ската, а левый — на противоположном берегу залива в д. Граденица. Израсходовав до последнего бойца резерв, батальон приднестровцев удерживает фронт по рубежу 1–11/2 км севернее колонии Зельц.

Конница без устали атакует правый и левый фланги и тыл противника, но не может преодолеть огня бронемашин и пулеметов. Но вот атака батальона приднестровцев с фронта вдоль дороги Кандель — Зельц отвлекает бронемашины противника на себя. Бронемашины громят наши тачанки с пулеметами, и весь батальон в „беспорядке“ отходит. Противник увлечен победой. Главные силы его пехоты и бронемашины вышли в поле…

В течение двух часов атаки и отхода приднестровцы понесли тяжелые жертвы. Комиссар бригады тов. Христофоров и 2 командира роты, 4 взводных и 27 красноармейцев убито; 40 ранено (комиссар Христофоров погиб 15 февраля в бою у селения Кандель. — Б. С.). Но маневр удался. Пока деникинцы „громили“ „отходивший“ батальон красных, конница заняла колонию Зельц с тыла, другая часть пехоты сосредоточилась на северной окраине колонии Кандель.

Когда противник это обнаружил, его охватила полная паника. Он бежит через лед к румынам, бросает бронемашины, ищет спасения на зеркальной поверхности льда по заливу и в камышах. Но спасения нет. Пулеметы беспощадно обстреливают лед и камыши. Параллельное преследование вынудило противника оставить на поле боя всю материальную часть и только на противоположном берегу залива остаткам его посчастливилось под прикрытием огня румынской заставы, стрелявшей по красным, перейти через Днестр. Но там „счастливчиков“ ограбили румыны…

Утром деникинцы „с повинной“ возвратились на левый берег Днестра, заявляя: „Мы-де за революцию“, „мы мобилизованные“, „мы подводчики“ и т. д. У всех 5000 пленных белогвардейцев видны на пальцах следы от нажатия на курок пулемета или винтовки, но несмотря на это Котовский говорит построенным в ряды пленным: „Красные даже мерзавцев не расстреливают… Вы направляетесь в штаб 45-й стрелковой дивизии и в дальнейшем по месту жительства… Горе будет вздумавшим бежать“».

Этот же бой описал и Василий Витальевич Шульгин в книге «1920» (он тогда командовал одним из отрядов белых в группе коменданта Одессы полковника А. А. Стесселя): «Ну вот, кажется, какое-то село — немецкая колония. Обоз втянулся. По-видимому, здесь будет отдых. Я иду селом, разыскиваю своих, от которых отстал. Большое село, массивные немецкие дома с треугольными фасадами. Тут, наверное, масса белого хлеба. И наверное, можно что-нибудь сварить. И наверное, наши отыскали уже хорошее, теплое, просторное помещение. Квартирьером послан поручик Л., который немножко любит комфорт. Как знать — может быть, в какой-нибудь культурной немецкой семье отыщется и рояль. Тогда будет и valse triste Сибелиуса.

Так-так-так-так-так-так-так-так… вот тебе и вальс Сибелиуса!..

Кто-то „занимается“ по нас пулеметом — вдоль улицы.

Неужели большевики в конце села? Я не успел сообразить этого, как шрапнель разорвалась над домом, где поместился штаб. В ту же минуту высыпали оттуда и стали кричать, сзывать всех, кто под рукой. Я бросился через какие-то ворота в поле. Со мной несколько человек, в том числе Алеша. С других сторон тоже бежали люди. Сейчас же на огородах образовалась беспорядочная цепь. Это было нечто скифское. Все вопили, стреляли куда-то в пространство.

Никаких организованных звеньев не было. Вообще ничего не было. Ни командиров, ни подчиненных. Все командовали, т. е. все вопили и в общем стихийно двигались вперед. Кажется, нас обстреливали, даже наверное. Несколько пулеметов трещало. Но это не производило никакого впечатления. Бежали, останавливались. Ложились, опять бежали. Наконец, отошли довольно далеко от деревни. Кто-то и к нам притащил пулемет… С нашей стороны беспорядочная пальба не прекращается. Но она достигает апогея, когда появляется большевистская кавалерия на горизонте. Некоторые теряют головы.

Престарелые полковники командуют:

— Прицел три тысячи!.. По наступающей кавалерии!..

И дают залпы на три тысячи шагов. По наступающей кавалерии, которая вовсе не наступает, по-моему, а движется шагом. Я понимаю, что это бессмыслица, у нас мало патронов, но ничего не могу сделать в этом дьявольском шуме — голоса не хватает. Подзываю Алешу, приказываю ему взять командование над ближайшими, прекратить пальбу и сохранить патроны на случай действительной атаки кавалерии. Его металлический голос начинает звенеть в этом смысле. Кто-то протестует, возмущается, кричит, что кавалерия нас обходит.

Обходящая кавалерия на самом деле оказывается нашей кавалерией. Она выезжает справа, имея, по-видимому, желание атаковать неприятельскую. Но почему-то это не происходит. В это время за нашими спинами начинают работать наши орудия. Неприятельская кавалерия явственно отходит, вытягивается гуськом на дороге вдоль фронта.

Удачная шрапнель заставляет их прибавить ходу. Они уходят вскачь.

Мы победили. В это время справа что-то происходит. Там начинают кричать ура, и потом это ура перекатывается по всем цепям, доходит до нас, мы тоже кричим ура и перебрасываем его следующим цепям влево. Затем приходит и объяснение. Начальник штаба объявил, что мы вошли в соприкосновение с войсками ген. Бредова. Хотя войска генерала Бредова были в это время не ближе ста верст, но все этому поверили…

И все это повторилось снова. Через два часа большевики опять напали на нас. И мы снова защищались. Те же цепи, те же крики, тот же беспорядок. Но на этот раз было хуже. Сильно крыли гранатами. Сверкнет ярким желтым пламенем, а затем густой взрыв дыма…

Цепи сблизились шагов на двести. Но чувствуется, что мы не сдадим. Я выпустил несколько обойм, когда они побежали. Мы скифски их преследовали, вопили, размахивали винтовками. Они поспешно отходили по почерневшим полям — снег стаял в этот день.

Штаб. Совещание. Дело плохо. Противника отогнали, но патронов нет. Пальба на три тысячи шагов залпами сказалась…

Броневик „Россия“, на котором наше единственное орудие, надо бросить — нет бензина. В сущности мы безоружны.

Идем вот уже несколько суток без отдыха, почти без пищи.

Решено пробиваться еще раз в Румынию хотя бы силой…

Алеша ранен. Поручик Р убит. Еще несколько человек ранены в нашем отряде; остальные, слава богу, целы. Вообще же потери в этом бою насчитывают около четырехсот человек.

Из штаба приходит приказание бросить все вещи».

Шульгин также описал, как румыны ограбили русских офицеров и беженцев перед тем, как отправить их обратно за Днестр, так и не пропустив в Бессарабию: «Когда наступил вечер, румыны развернули свою настоящую природу. Они приступили к нам с требованием отдать или менять то, что у нас было, т. е. попросту стали грабить. Сопротивляться было бесполезно. Один толстый полковник пробовал устроить скандал, вырвался, но его схватили, побили и отняли всё, что хотели. Брали все, что можно. У одних взяли сапоги, дав лапти, у других взяли штаны, у третьих френчи, не говоря о всевозможных мелочах, как то: часы, портсигары, кошельки, деньги, кроме „колокольчиков“. Разумеется, поснимали кольца с рук. Словом, произошел форменный грабеж». Шульгину еще повезло — с него сняли только обручальные кольца, а одно кольцо, самое для него дорогое, ему даже оставили.