Глаза сестры расширились от изумления:
— Что ты говоришь?!
— Так вот, — продолжил Всеволод. На его лице еще играла довольная улыбка. — В этих ладьях и уплыл князь Василий.
— А как же его одежда?
— А с одеждой просто. Сеча приказал своей служке, кажется, Ефимовне, обменять одежонку…
— Значит, — княгиня сощурилась, — воевода решил не привлекать к Василию внимания… Хитрец! Так, так…
Всеволод понял, что в голове сестры зреет какой-то план. Вскоре она подтвердила его догадку.
— Ничего, братец, я все же попробую заполучить тебе козельское княжество… И для этого… — она запнулась на мгновение, — у меня есть Путша.
— Не понимаю…
— Тебе пока и нечего понимать, — усмехнулась княгиня. — Запомни только одно: князь Василий погиб. А в его гибели виновен… — она многозначительно взглянула на брата, — Аскольд.
У Всеволода задергалось веко:
— Как… Аскольд?!
И княгине пришлось рассказать о последних событиях, в том числе о возвращении Аскольда и Всеславны.
Похоже, до сознания Всеволода стало что-то доходить. Сестра заметила, что он слушает ее весьма невнимательно. Оживился, лишь когда она упомянула о Всеславне: что та, дескать, расцвела пуще прежнего. Впрочем, она и поведала о том с умыслом: чтобы возродить в брате угасшие, как ей показалось, чувства. Однако по тому, как он отреагировал, засомневалась: уж не переборщила ли? Вдруг он опять что-нибудь выкинет? Сестра пошла взадпятки:
— Ты не очень-то загорайся. Иначе можешь все испортить.
Брат выжидающе взглянул на нее. Взгляды их встретились.
— Успокойся, — потрепала его княгиня по волосам, — я дам тебе знать. Сам не очень-то о нашем разговоре распространяйся. Сегодня и двери имеют уши.
Тот легкомысленно рассмеялся:
— В этой-то берлоге?!
Сестра посмотрела на него укоризненно и строго:
— Предупреждаю: смотри, не испорти! Мне нужно подготовить Михаила. А дальше… — она пригнула голову Всеволода и стала что-то шептать ему на ухо.
Прощаясь, Всеволод обнял сестру:
— Ты вернула меня к жизни! Борьба продолжается!
Глава 25
Весть о том, что воевода Ярослав пригласил русского купца навестить город Штернберг, мгновенно распространилась по всему городу. Каждый знал рассказанную воеводой историю о доблестной борьбе козельцев за свою землю. И вот теперь один из далеких неведомых русичей должен пересечь ворота их града. Всем хотелось хоть одним глазком взглянуть на представителя этого героического и несчастного народа.
Весь Штернберг, казалось, высыпал на улицу, чтобы встретить русского купца. Когда кавалькада всадников показалась в крепостных воротах, враз ударили все городские колокола.
— Что у вас за праздник? — удивленно спросил Путята своего провожатого.
— Так наш воевода приказал встречать тебя, купец.
— Почто такая честь? Я ведь не князь.
— Но ты русский, — ответил штернбергец и, видя на лице Путяты непреходящее удивление, пояснил: — Наш воевода очень чтит русских. Вы наломали шею татарской нечисти.
Штернбергцы ликовали. Стоило Путяте поравняться с первыми рядами встречающих, как раздались восторженные крики, которые не смолкали вплоть до дома воеводы.
Ярослав встречал дорогого гостья у ворот своих хором.
— Штернбергцы! — торжественно обратился воевода к горожанам. — Наш город удостоен великой чести. У нас в гостях русский купец. Он из того же княжества, что и доблестные козельчане, которые крепко всыпали самодовольному татарину. Они показали всему миру, что эта вражина не страшнее других. И ежели и нам доведется встретиться с татарским полчищем, пусть каждый из нас последует доблестному примеру русского воинства. Слава героям!
— Слава! Слава!
— Слава Ярославу! Слава!
Купец от удивления и растерянности не знал, что и делать. Здесь, вдали от родины, чужие по сути люди, и так славят подвиг козельцев?! У себя на Черниговщине он и толики таких добрых слов в честь отважных козельчан не слыхал. Воистину, наверное, только так и можно оценить, если вдуматься, свершившееся. Коль доберется живым назад, непременно расскажет всем, как славят чехи воинскую доблесть соседей-козельчан.
— Передашь своему князю, — заметил Ярослав, наливая пенистое вино в кубки, — сколь сильно чехи любят русских богатырей.
Путята с виноватым выражением лица посмотрел на хозяина:
— Нельзя на всех русских водружать венки победителей…
Ярослав перебил:
— Мне, чеху, трудно отсюда разобраться, кто из вас прав, кто виноват. Но я твердо знаю одно: козельчане — герои! Они выдернули клыки у хищника.
— Ну так я-то ведь не козелец, — упорствовал Путята.
— Ты — русский! И первый, кто наведался с Руси в мой город. Понимаешь? Не будь вас, русичей, что было бы сейчас с нами, одному Богу известно…
Купец покачал головой:
— Еще не известно, чем все закончится.
— Пойми, купец, — пылко произнес Ярослав, — Козельск показал всей Европе путь, по которому должны пойти ее воины, если татары вдруг надумают пожаловать и к нам. Теперь уже враг не так страшен, как раньше, и мы тоже постараемся встретить его достойно. Выпьем за наши будущие успехи!
Когда кубки были осушены, Ярослав подал гостю зажаренную ногу дикого кабана.
— Будь добр, расскажи, что известно о Козельске тебе, — промолвил он, увидя, что гость насытился, отложив обглоданные кости в сторону.
Узнав, что в обозе Путяты был Аскольд Сеча, воевода искренне принялся сокрушаться:
— И ты отпустил этого доблестного витязя в пасть кровожадным половцам? Я слышал о них много недоброго. Король Венгрии позволил им поселиться в его землях. На то монаршая воля. Ай-яй! И сейчас Аскольд скитается где-то среди бессчетных шатров… Если доведется тебе, купец, с ним встретиться, скажи, что я протягиваю ему свою руку и хочу назвать своим братом.
Они еще долго сидели, не заметив за разговорами, что зарождается новый день. Где-то далеко на востоке Божьи слуги начали зажигать свечи…
Ярослав много сделал, чтобы помочь Путяте вернуться не с пустыми руками. Местные купцы, придерживающие свой товар до лучших времен, прознав о желании воеводы, тотчас распаковали свои сундуки.
Купец с воеводой расставались друзьями. Воевода отрядил десяток воинов, чтобы те сопроводили купчину. Когда они обнялись на прощание, Ярослав произнес:
— Вот так же крепко обнимешь Аскольда, моего названого брата. И не забудь передать, что я горю желанием видеть его, а мой меч — его меч.
С чувством глубокой печали покидал гостеприимную землю Путята. Он несколько раз оборачивался, махая рукой всаднику, силуэт которого еще долго маячил на горизонте.