сарай, давай просто посидим тут, на крыльце, в компании старины Джима* и поговорим. Необязательно же вспоминать только плохое. Можно делиться и хорошим.
(* Кир имеет в виду Jim Beam — популярный американский бурбон (вид виски, изготавливается из кукурузы).)
Прежде чем ответить, Эми потерлась своим носиком с веснушками о мою грудь и, не поднимая головы, заговорила:
— А как же сарай?
— А в сарае старый столярный верстак, куча опилок, вероятно, какие-то инструменты и деревянные болванки. Поверь, это все можно оставить и до завтра.
Эми прижалась ко мне чуточку сильнее, ровно настолько, чтобы мне захотелось поднять ее на руки и унести до ближайшего кресла, устроиться там поудобнее и не отпускать.
Возможно, нормальные люди не должны после пары дней общения с девушкой даже думать о таком. Вот только...
Во-первых, я ее знаю не один день и даже не два, и несмотря на то, что говорили мы не так уж и много, но интуиция кричала — эта девушка идеальна для меня. А во-вторых, я и не утверждал, что нормальный.
Эми, пока я разбирался в своих мыслях и желаниях, мягко разорвала наши объятия и с пакетом в руке пошла к креслам. Я знал, что деревянная подвеска в виде маленькой совы ей понравится ничуть не меньше пса. Собственно, так оно и произошло.
Девочка так искренне радовалась и благодарила меня за подарки, что подозревать ее в нечестной игре не смог бы даже самый суровый скептик.
— Спасибо.
Это слово само вырвалось из меня. И только сказав его вслух, я понял, насколько на самом деле для меня была важна ее реакция. И кажется, Эми тоже это поняла. Она не стала ничего спрашивать, а просто улыбнулась.
На крыльце мы просидели до самого заката, рассказывая смешные истории из своего детства, вспоминая неловкие ситуации, которых у обоих было в избытке. А также делясь своими переживаниями, страхами и обидами. Пару раз мы ходили домой за едой и напитками, а ближе к вечеру делали перерыв на чай. У нас не было цели напиться и вырубиться на полу в туалете, нет, идея была в том, чтобы выговорив всю свою боль, мы смогли ее отпустить. Предлагая все это Эми, я думал, прежде всего о ней, но неожиданно и мне наши разговоры помогли. Я рассказывал про свое детство, про то, какие планы были у меня на эту жизнь, чего я хотел, к чему стремился, и становилось легче.
Но я знал, что самое тяжелое воспоминание все еще со мной, им я пока не делился. А также то, что это вот-вот произойдет. По какой-то причине самые болезненные истории мы оставили напоследок.
— Кир, давай переберемся в дом.
Одна фраза и все волосы на моем теле встают дыбом. Возможно, дело в интонации, с которой Эми говорит, а может быть, все дело в ее глазах. В них будто бы погас свет. Но я понял, что следующие несколько часов будут самыми тяжелыми за очень долгое время.
Мы молча встали и зашли в дом. Эми взяла меня за руку и повела за собой сначала на кухню, где в свободную руку дала мне бутылку своей любимой текилы, а сама взяла пару стопок. А затем, игнорируя гостиную, она пошла в спальню. И я, конечно, за ней, ведь меня все также вели за руку.
Только в комнате Эми меня отпустила. Взглядом показав, чтобы я и не думал уходить, она сначала подошла к шкафу, откуда достала мне запечатанные домашние штаны. Мужские. Кажется, одна такая же пара у меня уже лежит дома в ящике комода.
— Переодевайся. Сомневаюсь, что ты сегодня дойдешь до дома.
А сама развернулась и ушла в ванную.
Чувствую, это плохая идея номер два.
Когда Эми вернулась, на ней красовалась пижама. Короткие шорты и майка. Вроде обычный комплект, но я понял, что ошибся. Это не просто плохая идея. Это ОЧЕНЬ плохая идея — продолжать пить в спальне.
С учетом того, что на мне были лишь мягкие домашние брюки... Как бы чего не случилось.
Но несмотря на мои опасения, мы очень удобно устроились на ее кровати. Я, Эми, а между нами, как страж нашей нравственности — бутылка текилы. Просто потрясающе, если это пузатое чудо будет отвечать за наше хорошее поведение, то бой с собой можно считать проигранным еще до начала войны.
— Знаешь, — отвинчивая крышку с бутылки, заговорила Эми, — я, пожалуй, начну первая. Не хочу сидеть и ждать, когда придет моя очередь рассказывать.
* * *
Комната, которая стала уже родной, по-настоящему моей. Темнота, разбавленная лишь тусклым светом луны из окна. Невнятные очертания предметов, или это мой «плывущий» взгляд делает их такими? Черт возьми, у меня в голове туман, но так проще. Я плечом чувствую живое тепло, исходящее от Кира, в руке зажато горлышко пузатой бутылки — не потому, что я хочу выпить, нет, просто мне необходимо за что-то держаться, пока в тишине комнаты растворяются мои слова. Моя боль, непролитые слезы, детские и не только обиды. Не знаю, что именно позволило мне так свободно говорить о том, что я скрывала долгие годы ото всех. Даже от родителей. Тем более от родителей. Но сейчас под покровом темноты, в тишине своей комнаты, чувствуя молчаливую поддержку от замечательного мужчины, а что Кир именно такой, уже не сомневалась, я говорила. Выплескивала из себя потоки слов, пытаясь связать их в более или менее понятную историю, но срывалась. Говорила сумбурно, торопливо, будто боялась не успеть, но искренне. Как на исповеди, не скрывая ничего. Прерывалась лишь на мгновения, в моменты, когда пересыхало горло, но тут мне на помощь приходила текила. Нет, я не напивалась, просто делала глоток и продолжала говорить. Алкоголя во мне сегодня было столько, что, наверное, я могла бы быть ходячей рекламой какого-нибудь небольшого ликерного завода. Хотя, этот день меня немало удивил, позволив раскрыться мне как никогда, не только перед Киром, в первую очередь перед собой.
Я рассказывала о своей мечте, самой большой и наивной. Любовь. Я так сильно хотела любви, не такой, которой одаривала меня мать, нет, Мари Эн меня душила своей любовью с детства. Мне же хотелось чувствовать себя любимой, но при этом оставаться свободной. Свободной для собственных решений, ошибок, мнения, хотела рядом человека, который мог бы меня поддержать, а не решать что-либо за меня, утешить, а не отчитать за ошибку, обнять вместо длинных лекций о неподобающем поведении на людях.
О да, я мечтала, копила нерастраченную нежность и мечтала, ждала и снова мечтала, тянулась к родителям, но каждый раз сталкиваясь с непониманием, уходила мечтать в свою комнату.
Я чувствовала себя оторванной травинкой, которую несет ветер, и не могла найти опору в жизни. У мамы всегда был отец, у отца была работа и любимая жена, которую он боготворил, и свято верил, что она