Читать интересную книгу "«Вагнер» - кровавый ринг - Лев Владимирович Трапезников"

по противнику прямой наводкой (!), и на этом же кузове должны при этом еще три человека сидеть, расчет. Любое попадание 120-го и даже 82-го минометов рядом с машиной могло в два счета вывести ее из рабочего состояния и осколками изрешетить кузов. Если птичка сверху с боезарядом засечет нас, то это означало конец.

Наш расчет орудия не вдавался в подробности работы и мало себе представлял войну, так как они были все новыми сотрудниками, не обстрелянными, а в моей же голове никак не укладывалась комбинация работы этого гроба на колесах возле передовой, я уже не говорю о передовой, о которой нам говорил Маяк. Да, когда Маяк сказал, что мы на передовую явимся на КамАЗе, я просто с удивлением посмотрел на его лицо… и не поверил ему, так как такого попросту не бывает… Это как фантазия по поводу «вывернуть новый футбольный мяч наизнанку», это самим законам физики противоречит. «Однако дурдомом несет», — пронеслось у меня тогда в голове, и все же я надеялся, что с этой машиной будет все по-другому, а не как нам объясняют. Думалось, что, наверное, с какого-то порядочного расстояния будем бить по противнику, и как потом выяснилось, из этого орудия можно бить и за шесть километров, только вот в этом случае надо правильно координировать по цели орудие, принимать координаты и применять их.

Вводить его в городские условия нельзя, и этот момент я отбросил тогда вообще. В городе, где идут бои, «Урал» сожгут сразу, и рядом с позициями, где могут еще ползать танки и БМП, «Уралу» или КамАЗу делать нечего.

Одним словом, полазив затем на кузове нашего «Урала» и потрогав механику орудия, мы поняли, что придется с нуля начать понимать то, как банально это орудие устроено и как из него необходимо будет работать. Слезли с кузова и пошли смотреть место, где будем жить и спать. Старший объекта где-то был в другом месте, и сразу мы с ним не познакомились…

Объект представлял собой ремонтную базу, куда загонялась техника для обслуживания, ремонта. Спальные места нам показали — это был КамАЗ, та самая длинная фура, стоявшая во втором боксе у стены, противоположной воротам, почти у самой входной двери. Забираюсь в фуру — длинная фура… Прохожу дальше и дальше, мимо коробок с пайками, которые были складированы друг на друга высотой немного более человеческого роста слева, метрах в двух от входа… Затем слева вижу спальники, разложенные здесь же. Прохожу мимо одного, второго, четвертого спальника и здесь вот нахожу наконец-то не занятое место. Раскладываю свой спальник на этом месте. Под голову разгрузку и чуть выше разгрузки ставлю к стенке фуры свой бронежилет, здесь же рядом с броником слева от него кладу свой рюкзак и на него каску. Далее моего спальника еще спальники, мест так пять навскидку. Здесь в фуре сумерки, спокойно, и закурить иногда можно.

— Парни! — говорит нам боец, который показал нашему расчету наши спальные места. — Живите здесь, если что надо — спрашивайте, и чай идите пить, но смотрите, пайки в фуре не ешьте, пайки есть у стола в коробках.

Начали осваиваться здесь. Пошли к столу. Чуть далее стола, в метре от него, увидели электрический чайник, который подключен в розетку электрического удлинителя, провод которого уходил далее в цех и конец которого где-то терялся за стеллажом с инструментами. И тут, как только мы расселись, достав по банке тушенки из короба и открыв их, к столу подходит тот самый астраханец, с которым мы еще на базе в Молькино познакомились и который мне тогда про Чечню рассказывал и про то, что их, людей с боевым опытом, заставили проходить с обходником снова инструкторов. Да, это был он, астраханец, за спиной которого были две боевые командировки в Чечню. Он также сел на скамью рядом со мной. Камуфляж астраханца представлял собой что-то выдающееся для этих мест, и если моя форма была необычна для «Вагнера» тем, что я походил на министерского своей зеленой формой, то форма астраханца была какого-то, черт побери, особенного цвета — такие раскраски пятнистые с необычными фигурами и оттенками я видел только в кино про американских наемников-милитаристов. Его форма и его круглые очки придавали всему его виду что-то такое культурно-садистско-эсэсовское.

— Как дела и успехи? — спрашиваю я астраханца для завязки разговора.

— Нормально. Определили на С-60, но мне все равно.

Поели, крепкий чай заварили и начали его попивать из кружек мелкими глоточками. Закурили и начали свой неспешный разговор с астраханцем, так как наш расчет еще близко не познакомился друг с другом и представлял собой полугражданский коллектив. Поясню читателю, что имей ты хоть какие навыки и курсы, и там особенные послужные списки, но, если ты на войне не был, то для меня полугражданский человек, пусть и в военной форме. Это касается и рядовых, и генералов. Так мой мозг воспринимает людей. Это восприятие только внутреннее, и поделать сейчас с этим я ничего не могу. Понимать-то понимаю, что передо мной военные с выправкой и вообще со знаниями особенными, но все равно не так что-то в них, не хватает в них какой-то особенной «детали», что ли. И как сказал как-то в своей известной книге кандидат психологических наук Вадим Шлахтер, который сам в свое время читал лекции и сотрудникам милиции, и сотрудникам ФСБ, и потом сотрудникам частных охранных агентств: «Не каждый военный воин».

И с этим выражением трудно не согласиться, ведь мы знаем кучу историй, когда с началом СВО многие офицеры, прапорщики и контрактники пытались уволиться из рядов вооруженных сил, а другие как раз стремились попасть на СВО, вопреки всему попасть, пусть даже с гражданки, с ветеранского домашнего «дивана». Однако, конечно, это восприятие в отношении военных, может быть, и не совсем правильное у меня, так как, например, моряк, который ходит в поход на подводной лодке по полгода, разумеется, еще какой сильный военный и статус его высокий, и задача у него еще какая боевая, и ракетчик, сидящий за пультом, через который он может в воздух поднять смертоносное оружие, — тоже военный и военный особенный, но сознание все равно отсылает к тому, что военный должен быть выкован в смертельной опасности, в смертельной схватке с врагом. Это как бы устаревшее, может быть, восприятие мира, это может быть отсылка к тем временам, к той древней памяти, идущей из древнейших времен, когда воин обязательно должен был ходить со своих князем и с дружиной в боевые