18 октября
— Я продолжаю думать о Синтии, студентке, о которой рассказывала вам на прошлой неделе. — Луиза устроилась на кушетке с привычной непринужденностью, которая контрастировала с ее первыми неловкими и смущенными путешествиями на этом странном транспортном средстве. — Я чувствую, что хочу поговорить о ней, и в то же время не хочу даже думать о ней, хочу все это забыть. — Она поправила наволочку на подушке, расправила свою скромную юбку, аккуратно спрятав ноги. (В последнее время мне стало казаться, что юбки стали короче, чем раньше, но я не был уверен в этом.)
— Что вы думаете о Синтии? — Я с сожалением понял, что не помню, которая из полудюжины студентов, подопечных Луизы, Синтия. В последнее время она рассказала мне о нескольких из них, но мое внимание было больше поглощено поведением самой Луизы, так что я не был теперь уверен, то ли Синтия — это сексапильная девица, то ли та, что злится на Луизу, то ли покорная девушка, с которой у Луизы возникли некоторые неприятные ассоциации. Я улыбнулся про себя своим собственным нереалистическим ожиданиям, что я должен в точности помнить все, что говорила мне Луиза. Затем я заметил, что сегодня она устраивается на кушетке дольше, чем обычно. Как будто тело не хотело расслабиться и освободить ее внимание.
Она снова поправила юбку.
— О, только об этом маленьком приключении, которое было у Синтии с тем студентом-медиком, и о фотографиях, которые он сделал. — Она приподнялась на одном плече и сбросила туфли. Затем снова повторила рутинную процедуру укладывания. — Это неважно.
— Кажется, сегодня вам трудно устроиться удобно.
— О, сейчас все в порядке. — Улыбаясь. — Прошлой ночью я видела сон, и почти проснулась, но теперь я, кажется, ничего не могу вспомнить из него. Он был тогда таким ярким, что я была уверена, что запомню его, но… Он был столь навязчивым, что я проснулась. По дороге сюда я пыталась вспомнить, о чем он был, но… — Ее голос задрожал.
— Расскажите мне подробно об опыте Синтии, что вы, Луиза, а не Синтия, думаете о нем.
— О, Господи! Это меня действительно раздражает. — Она засмеялась и немного покраснела. Ее руки были неподвижны, но не спокойны. Наступила короткая пауза, и я знал, что она спорит сама с собой. — Почему вы просите меня сделать это? — Я не отвечал. — Вероятно, вы хотите заставить меня думать о сексе и тому подобном, но… — Пауза. Я все еще молчал. — Вы знаете, я воспитывалась в семьях, где никогда не говорили о таких вещах. Никогда! Я знала, что у взрослых есть тела, но никогда не думала, что они делают с ними что-то еще, помимо того, что моются. Однажды я случайно увидела своего отца обнаженным. Я повернулась и убежала. Думаю, он убежал в противоположном направлении. Теперь я знаю, что все это было давным-давно, и я не должна больше смущаться и раздражаться, но…
…Дело не в том, что я непорочная старая дева, и вы знаете, что я избавилась от большей части своей неловкости, связанной с телом и сексом, когда у меня был роман с Ральфом, но все-таки… Это просто глупо — чувствовать себя такой смущенной, разговаривая с вами об этом маленьком инциденте с Синтией, но…
— Луиза, — начал я мягко, но внушительно, — вас беспокоит вовсе не «маленький инцидент с Синтией», как вы его продолжаете называть, а то, что он всколыхнул внутри вас, и о чем вы не решаетесь мне сказать. Я уверен, вы можете бесконечно продолжать рассказывать мне о Синтии, если будет ясно, что мы собираемся говорить только о ней. Но на передний план выступает Луиза и ее чувства, и именно это вам трудно принять.
Она молчала минуту. Потом произнесла:
— Да, вероятно. Разумеется, это совершенно разные вещи — говорить о ком-то другом или рассказывать о себе. — Ее рука снова изображала расстегивание блузки, двигаясь от одной пуговицы к другой. — Это как если бы затрагивать что-то очень личное или…
— Даже сейчас, Луиза, когда вы серьезно обсуждаете себя и свои чувства, вы как бы держитесь в стороне от этих чувств, даже когда говорите. Вы можете почувствовать, насколько какая-то часть вас самой не хочет погружаться в то, о чем мы говорим?
— Да. — Рука перестала двигаться и успокоилась. — Да, полагаю, я действительно неохотно погружаюсь в те чувства, которые разбудил во мне разговор с Синтией. Фактически с того самого времени я боялась этого момента. Часть меня хотела отдаться этим чувствам, представить себя на месте Синтии, действительно насладиться этим и, может быть, даже ласкать себя. Другая часть продолжала говорить: «Тебе придется рассказать Джиму обо всем, что ты думаешь и делаешь, так что будь осторожна». И полагаю, — она печально улыбнулась, — я все еще осторожна.
— Луиза, как насчет Синтии? — Я был тверд. Теперь я вспомнил, кто такая Синтия, и подумал, что будет полезно остановиться на ней. У меня мелькнула догадка, что, возможно, сон каким-то образом с этой девушкой связан.
— Что приходит вам в голову сейчас, когда я снова напомнил о ней?
— Ну, только то маленькое приключение, о котором она мне рассказала. То есть я не хочу преуменьшать его. Она рассказала мне, потому что была так переполнена чувствами, и ей необходимо было поделиться с кем-то, но… О, я не знаю. Похоже, я заговариваюсь. Вы помните тот инцидент, о котором я вам говорила, то, что случилось с тем молодым человеком…
Она, очевидно, была взволнована и чувствовала себя неловко, борясь между желанием замять эту тему и импульсом обсудить ее.
— Что случилось с тем молодым человеком?
— О, вы можете быть таким невыносимым! Вы прекрасно знаете, что случилось, ведь я все рассказала на прошлой неделе. — Она остановилась. Ее руки снова занялись юбкой, которая, казалось, не прикрывала ее так хорошо, как ей того хотелось. Ее колени и часть бедер были открыты, но это ни в коем случае нельзя было считать какой-то выдающейся демонстрацией ног. Я молчал, и через некоторое время она продолжила. — Ну, вероятно, вы хотите, чтобы я рассказала вновь. Синтия отправилась домой к этому молодому человеку, и он уговорил ее позировать ему. В конце концов, она позировала перед ним обнаженной, а затем они — э-э… затем они занялись любовью. — Она снова остановилась, и теперь ее рука играла пуговицами блузки, что в последнее время было довольно частым жестом.
Она ждала моего комментария, но я продолжал молчать.
— Ну, я не знаю, почему это продолжает приходить мне на ум. Вероятно, это немного волнует меня эротически, но не сильно. Мне также немного неловко говорить с вами об этих вещах, но теперь я уже чувствую себя намного лучше. Когда я рассказывала вам о… о том, как я… э-э… иногда трогаю себя… О, это глупо! Я говорила о том, что иногда мастурбирую, и вы — не моя мать, и не доктор Клифтон (директор агентства, в котором работала Луиза), так почему же мне так неловко… — Ее пальцы играли с пуговицами блузки, как будто расстегивая их, но на самом деле не делая этого.
— Луиза, я думаю, вы пытаетесь быть откровенной со мной, и в то же самое время вам неудобно дать мне понять, насколько вас возбудило это приключение Синтии.
— Да. — Ее голос стал выше, а рука ненадолго успокоилась. — Да, вероятно, да. Думаю, меня действительно восхитил этот рассказ. Когда я была в возрасте Синтии, я так боялась мужчин, тела и сексуальных чувств, что никогда не смогла бы сделать ничего подобного. — Ее голос стал задумчивым, когда она размышляла в полузабытьи. Ее рука снова стала беспокойной, хотя было очевидно, что она не отдавала себе в этом отчета.
Я ждал не комментируя. Она тяжело повернулась, натягивая юбку на ноги. «Ноги действительно привлекательные», — подумал я. В свои тридцать семь лет Луиза говорила о себе так, как будто время романтических возможностей для нее прошло, но она была далека от портрета старой седой леди, который рисовала. Я спрашивал себя, как выглядело бы ее тело обнаженным. Было трудно угадать контуры ее грудей из-за пышных блузок, которые она носила. Я бы хотел, чтобы ее блуждающая рука перешла к делу и действительно расстегнула пуговицы, вместо того чтобы просто дразнить меня.
— Ну, раз вы не хотите мне помочь, полагаю, я должна попытаться рассказать вам о Синтии, — игривым, дразнящим тоном сказала она. Затем сделала паузу.
— Почему бы вам просто не попробовать рассказать об этом так, как вы могли бы фантазировать, — как о переживаниях Луизы, а не Синтии?
— О, не знаю, смогу ли я сделать это! — Она помолчала. — Это было бы слишком… слишком обнаженно. Вот точное слово. Я бы чувствовала себя так, как будто стою перед вами голая.
— Вам было бы тяжело это чувствовать?
— О, Боже, вы ставите меня в трудное положение, разве нет? — Она колебалась, ее рука начала поправлять юбку, а затем остановилась. — И нет, и да! То есть, главным образом, да, или, может быть… Я не знаю. Это звучит приятно и одновременно очень пугающе.