Нобис не придал моим доводам значения и отправился в город. Я со своим штабом остался в ущелье.
Размышления об отваге
На следующее утро я в сопровождении моего адъютанта посетил подполковника в его новом пристанище. Уже во время нашего перехода по городку русская артиллерия не упустила шанса нас обстрелять. Домик, в котором квартировал теперь Нобис, привольно расположился на небольшом пригорке, так что любой человек мог видеть, кто в него входит или выходит. Вражеские артиллерийские наблюдатели сидели на горе Индюк. Так называлась высокая крутая скалистая вершина, которая возвышалась восточнее одноименных поселка и железнодорожной станции на круче водораздела. Индюк находился примерно в девяти километрах южнее Шаумяна и вне досягаемости наших орудий. Это обстоятельство позволяло русским не скрываться. Они передвигались по своему незамаскированному наблюдательному пункту без каких-либо предосторожностей, что мы прекрасно видели в наши бинокли. Еще удобнее было русским со своего возвышенного наблюдательного пункта просматривать все улицы и площади Шаумяна.
Едва мы расположились в комнате подполковника у окна, как точно над домом прошелестел крупный артиллерийский снаряд и разорвался примерно в ста метрах в саду за домом. Следующий снаряд взорвался перед домом.
– Ну все, нас взяли в классическую вилку, – сказал я. – Следующий снаряд сметет этот домишко. Рекомендую всем перейти в блиндаж.
Похожее на подобное сооружение я уже заметил рядом с домом. Первоначально, вероятно, это был вырытый в земле погреб, поверх которого егеря уложили еще два наката из бревен и слоев земли. Нобис отмел мое предложение равнодушным жестом руки и продолжил разговор о сложившемся положении с картой в руке. Через несколько секунд раздался сильный взрыв, домик буквально подбросило, осколки изрешетили наружные стены. Часть выбитой оконной рамы вывалилась на стол. Комната заполнилась пылью и дымом, мы все оказались засыпанными штукатуркой и осколками стекла.
– Пойдемте, – сказал я своему адъютанту. – Спустимся в бункер. Я могу также предложить господину подполковнику последовать нашему примеру.
Нобис не спеша последовал за нами. Русские, на удивление, прекратили обстрел нашего домика. Скорее всего, они переоценили результаты попадания своего снаряда.
– Вы не хотите сюда перебраться? – спросил Нобис.
– Благодарю покорно. Одного приключения мне уже вполне достаточно. Кроме того, погода снова наладилась. В нашем каньоне, по сравнению с ситуацией здесь, гораздо уютнее.
За то, что Нобис в конце концов не оказался погребенным под развалинами своего домика, он должен быть благодарен обер-лейтенанту Герду Мейеру, который не уступал ему в хладнокровии.
На одном пригорке неподалеку от центра Шаумяна располагалась строительная площадка, на которой стояла наполовину возведенная школа. У нее имелись только наружные стены, крыша и две внутренних стены, которые образовывали три внутренних помещения. Повсюду вокруг возвышались горы строительного материала и отдельные блоки. Герд Мейер обнаружил, что отсюда открывается превосходный вид на окрестности, и организовал наблюдательный пункт во внутреннем, обращенном на юг, к вражеской артиллерии, помещении. Как только Елисаветпольский перевал был отбит у русских нашими наступавшими с севера войсками, тут же появилась – в качестве первого подкрепления – батарея 88-мм орудий противовоздушной обороны люфтваффе. Герд Мейер тут же взял их в оборот. По его распоряжению батарея была развернута и обстреляла вражеский наблюдательный пункт на Индюке[21]. Через краткое время вражеская артиллерия ослепла. Само собой разумеется, русские организовали новый наблюдательный пункт, на этот раз с такими предосторожностями, что мы никак не могли его обнаружить. Теперь положение поменялось. Неприятель вычислил НП Мейера и стал все свое внимание уделять ему, начисто забыв о домике подполковника.
Сначала русские открыли огонь по батарее зенитных орудий, которая после этого перебралась на закрытую позицию. Затем настала очередь Герда Мейера. Передовой наблюдатель, которого я выставил на краю ущелья, докладывал мне, когда я снова забрался в свою палатку: «Школа снова под огнем артиллерии!» – и вскоре после этого: «Южная стена школы обвалилась!»
Вслед за этим зазвонил телефон, и я обрадовался, узнав голос Мейера:
– Ничего не получается. Я переношу НП во внутренние помещения.
Обстрел продолжился. Через некоторое время передовой наблюдатель сообщил:
– Опять прямое попадание в школу.
Телефонная связь с Гердом Мейером оказалась нарушенной.
– Я схожу туда сам, чтобы посмотреть, что там творится, – сказал я своему адъютанту.
За недостроенным зданием школы я наткнулся на телефонный узел связи Мейера. Он уже снова был приведен в порядок. В последнем еще целом внутреннем помещении школы я нашел Мейера, занятого тем, что он ломом проделывал в стене смотровое окошко. Он был весь покрыт строительной пылью и смеялся при этом:
– Я не позволю им меня здесь достать.
– Это будет только вопросом времени, пока они уничтожат вас вместе с вашими людьми. Я не могу взять на себя ответственность за это.
– Пока что моим людям ничего не грозит. Они еще защищены одной из двух стен. Здесь на НП останусь я один. А что касается ответственности, то пусть господин майор разрешит мне самому отвечать за свою бесценную персону.
– Мейер, если бы я хотел быть только деловым человеком, я бы сказал следующее: из нас только пять человек имеют понятие и опыт в действиях артиллерии в горах, причем один уже выбыл из строя. Тем более я должен заботиться о сохранности всех остальных. Нет никаких убедительных причин сохранять здесь наблюдательный пункт. С южной окраины ущелья наблюдать можно почти то же самое. Там, кстати, лучше маскировка и укрытие. Но я хочу говорить, опираясь не только на деловые доводы. Я хочу говорить еще и как более старший по возрасту. Все-таки с возрастом люди не только глупеют, но и становятся более благоразумными. С возрастом начинаешь больше ценить убежденность, что осторожность является наилучшей составляющей отваги.
– Но…
– Никаких но! Ваша отвага уже граничит с извращенностью. Не могу отделаться от впечатления, что вы постоянно хотите убеждать всех нас и себя самого в том, что вы не трус. Но это совершенно лишнее. И без того мы все знаем, что вы самый отважный офицер всего дивизиона. И вовсе не надо делать из мужества некоего идола. Я как-то при случае сказал своему отцу во время разговора: «Ты один из самых отважных людей». Он ответил: «Совсем наоборот. Всю свою жизнь я был отчаянным трусом. Просто я никому не давал этого заметить». Думаю, в этих словах ключ к проблеме мужества. И состоит он в том, чтобы никому не позволять заметить твой природный страх. Офицеру легко быть более отважным, чем простому солдату, поскольку на него все время смотрит гораздо больше глаз. Таким образом, он становится симулянтом. Но ему не требуется быть более отважным, чем это необходимо для достижения поставленных перед ним целей, и никто не настаивает на том, чтобы мы подставляли себя под пули без необходимости. Вы понимаете, что я имею в виду?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});